Читать книгу Я не умею плакать - Александр Гутин - Страница 3

Дядя Эмик считался позором семьи. В то время, когда мой папа, его двоюродный брат, старался выполнить пятилетку в три года, когда вся наша страна семимильными шагами шла к победе коммунизма, дядя Эмик имел наглость демонстративно хорошо жить.

Он разъезжал по городу на новенькой «Волге» цвета «белая ночь», носил импортные джинсы и курил сигареты «Мальборо».

Когда-то дядя Эмик отсидел несколько лет за то, что купил доллары. Или продал. Я точно не знаю, я был маленький. С тех пор его стеснялись, как асоциального элемента, да еще и смеющего жить роскошнее, чем положено советскому гражданину.

О нем в нашей семье практически не говорили. А если и говорили, то вполголоса и с таким видом, как будто рассказывают о какой-то нехорошей, но неизбежной болезни.

Тем ни менее периодически кто-то из родственников к нему обращался.

Он приходил к дяде Эмику под покровом ночи так, чтоб никто не видел. Но все об этом все равно знали, но делали вид, что забыли.

– Эмик, ты же знаешь моего Мишу? Мальчик поступает в медицинский и очень волнуется.

– Миша поступит в медицинский, передайте ему, чтоб не волновался, – улыбался дядя Эмик в тонкие пижонские усики.

– Эмик, Фирочка родила второго ребенка, а очередь на квартиру только в следующем году…

– Ой, я вас умоляю, передайте Фирочке мои поздравления, и что очередь на ее квартиру уже в июле…

– Эмик, ты же был у меня дома, ты видел этот сервант! Это же стыдно кому показать! Говорят, в мебельном есть румынские стенки…

– В мебельном есть не только румынские стенки, но и югославские диваны, завтра приезжайте к директору и скажите, что вы от меня…

Дядя Эмик никому из родственников никогда не отказывал. Его даже забавлял тот факт, что те, кто стеснялись его днем, приходили к нему поздно вечером с просьбами.

Единственным, кто никогда не обращался к дяде Эмику, был мой отец.

– Да я скорее умру от стыда, чем пойду к этому проходимцу! Вы только посмотрите, «Волга» у него! Джинсы! Говорят, он каждую субботу ходит в ресторан! Откуда у него это все? Нет, вы задайте вопрос, откуда у него это все?! Мало он в тюрьме сидел, ох мало! Проходимец и пройдоха!

Мама кивала в ответ и, тяжело вздыхая, шла на кухню чистить картошку.

Однажды она намекнула папе на то, что была бы не против новых импортных сапог, которые привезли в универмаг, но уже через пять минут к прилавку стояла такая очередь, что купить их законным путем не представлялось возможным, но вот, если бы Эмик, он же наверняка может…

– Что?! – папа взвился в воздух от негодования. – Что ты сказала? Эмик?! И это ты, моя законная жена? Ты мне говоришь, чтобы я пошел к жулику просить для тебя сапоги?!! Ты страшный человек, Клара! Боже мой! Боже мой! Я столько лет живу с тобой! Как ты можешь меня просить о таком?!

Одним словом, мой папа оставался непреклонным по отношению к дяде Эмику. И вот однажды папа заболел. Заболел он не очень хорошей болезнью. Врач Шулькин долго качал головой, рассматривая его рентген и результаты анализов, а потом написал что-то на бумажке и, протянув папе, сказал:

– Вот, Лев Борисович, хорошо бы вам достать это. Ситуация не очень хорошая, буду откровенен. Есть, конечно, и другие лекарства, но увы… Если мы хотим с вами разговаривать об излечении, а не оттягивании… хм… неизбежного, то я бы порекомендовал вам достать это лекарство.

– Что значит достать?! – спросил бледный как мел папа.

– То и значит. Лекарство импортное. Немецкое. Но не наше немецкое, а их немецкое…

– Что значит «наше»? Что значит «их»? – папа побледнел еще больше.

– Это значит, что лекарство производства ФРГ. Не ГДР.

– И где же я его найду?

– Я не знаю. В нашей советской аптеке его точно нет. Но может, кто-то сможет… подумайте.

Дома впервые за много времени мама опять заговорила про дядю Эмика. Папа опять кричал о том, что он никогда не пойдет с поклоном к бывшему валютчику, и что лучше умрет от страшной болезни, чем примет из рук афериста хоть что-нибудь.

Вечером, когда папа, нанервничавшись за день, уснул, мама надела пальто, свои старые сапоги и вышла из дома.

А на следующий день нам позвонил доктор Шулькин:

– Лев Борисович, вам несказанно повезло! Надо же! Только мы с вами пообщались, и вот, пожалуйста. В нашу поликлинику по льготам выделили некоторое количество того самого лекарства, о котором я вам говорил.

– Что значит по льготам? – папа недоверчиво вслушивался в телефонную трубку.

– Это значит, что по льготам от Минздрава. И вот, можете приехать и забрать. Бесплатно! Как передовик и ветеран труда.

Папа стоял перед зеркалом, завязывал галстук и сиял:

– Видишь, Клара! Уважают! Думает страна о тех, кто верой и правдой! А? Каково?! Из самого Минздрава по льготам прислали! А ты говоришь: Эмик! Не для того мы строим коммунизм, чтобы ждать помощи от всякого рода жуликов! Наша партия и без них думает о простых тружениках! И чтоб при мне ты про этого Эмика даже не заикалась!

– Хорошо, хорошо, – сказала мама из кухни. – Кстати, я тебе не сказала? Вчера чисто случайно все-таки сумела купить себе сапоги! Прямо повезло. Четвертой в очереди была! Удивительное везение.

Через месяц папа пошел на поправку, а мама не могла нарадоваться его чудесному выздоровлению и своим новым сапогам.

Наступил май, до каникул оставалось совсем ничего. Я шел со школы, за моей спиной висел ранец, в руках болталась сумка со сменной обувью.

– Здравствуй, мой юный родственник! – неожиданно услышал я знакомый голос.

У обочины притормозила «Волга» дяди Эмика, а сам он выглядывал в раскрытое окно, дымя сигаретой. Наверное, «Мальборо».

– Здравствуйте, дядя Эмик! – поприветствовал его я. В отличие от папы, я не испытывал к нему неприязни, скорее даже наоборот.

– Как здоровье папы?

– Все в порядке, уже лучше!

– Ну и хорошо. Лови! – дядя Эмик что-то бросил мне.

Я поймал. Это была жвачка. Настоящая жвачка.

– Жуй, не кашляй! – подмигнул мне дядя Эмик. – Маме привет! Передай ей, что на следующей неделе будут чешские туфли, которые совершенно случайно можно приобрести в универмаге. Только так, чтоб папа не слышал, не отвлекай его от строительства светлого будущего…

– Хорошо. Спасибо, дядя Эмик.

Дядя Эмик улыбнулся и уехал.