Читать книгу Все дороги ведут в Реймс - Александр Харников - Страница 5

1 марта 1756 года. Бузонвилль, Лотарингия. Шарль-Франсуа де Брольи, маркиз де Рюффек, посол Франции в Речи Посполитой

В начале февраля я получил в Варшаве с нарочным письмо от принца Конти, моего непосредственного начальника по «Секрету короля». В нем он приказал мне оставить вместо себя своего заместителя, а самому безотлагательно направиться в городок Бузонвиль на севере Лотарингии, где мне надлежало поселиться под чужим именем в трактире «Цур Зонне». И, ничем не привлекая к себе внимания, терпеливо ждать его дальнейших указаний.

Я боялся, что с последним могут возникнуть трудности, но, как оказалось, мои опасения были напрасными. Город этот немецкоязычный, и местные называют его Бузендорф. В городе по-французски практически никто из жителей не говорил, и местным немцам не было никакого дела до приехавших французов, коих они считают лотарингцами из французской части герцогства. Ведь другие гости этого города редко появляются в здешних краях. Если бы я не знал немецкий язык, то жить мне здесь было бы очень сложно. Тем более что между собой обитатели Бузонвиля говорят на особом диалекте, который, я полагаю, даже немцы из близлежащих земель вряд ли поймут.

Трактир «Цур Зонне», хоть и считался лучшим в городе, но оказался самым настоящим клоповником, каких еще надо было поискать. Однако приказ есть приказ, и я, назвавшись шевалье де Брюлем из Вердена, провел в этой дыре, где из достопримечательностей имелось разве что небольшое аббатство Святого Креста Господня, незабываемые девять дней. Каждый день я ходил на службы (благо они были на латыни, как и везде в местах, где исповедуют истинную веру), гулял по окрестностям, давился грубой местной едой, с трудом сдерживая позывы рвоты… Но сегодня служанка наконец-то объявила, что меня желает видеть мой кузен, шевалье де Куртуа, и что он ждет меня в отдельном кабинете.

Я ожидал найти там кого-либо из приближенных принца, но, к моему величайшему удивлению, моим «кузеном» оказался он сам. И, что было для него совсем несвойственно, он сразу же перешел от слов к делу.

Я впервые узнал от него, что некие русские помогли нам победить англичан в Новом Свете на какой-то забытой Господом реке Мононгахеле, а затем и отвоевать Акадию у англичан. В заключение своего повествования принц с сардоническим выражением на лице заявил:

– Только зачем нам все это нужно? Ведь земли эти находятся за тысячи лье от нас, и освоение их ляжет тяжким бременем на нашу и без того бедную казну. К тому же населения и, следовательно, налогоплательщиков там практически нет. И из-за того, что мы любезно приняли от этих московитов помощь, Луи считает, что мы им чем-то там обязаны.

– Вы правы. Мне кажется, что Франция должна ограничить свои колониальные владения Карибами и теми территориями, которые принадлежат нашей Ост-Индской компании. Даже Новая Франция нам особо не нужна.

– Мое мнение об этом примерно такое же, как и ваше. Так вот. Я договорился с англичанами, и они готовы в обмен на возвращение им Акадии и земель у истоков реки Огайо – а именно там находится эта никому не нужная Мононгахела – гарантировать неприкосновенность наших границ на Карибах, в Новой Франции и в Индии. И даже оставить нам Луисбург для снабжения наших владений в Новом Свете.

– Но его величество, как я понял, настроен против этого? – осторожно спросил я.

– Да, против. Но его сын – внук Станислава Лещинского. И если он придет к власти, то, есть у меня такая надежда, прислушается к голосу разума и крови и не позволит русским водить себя за нос.

– Значит…

– Вы меня поняли. И меня не интересует, как именно ЭТО произойдет. Вот только… Как раз перед моим отъездом сюда я получил весточку, что вместе с маркизом Дюкенем в Париж должна отправиться русская делегация, и что они будут в Ла-Рошели примерно в середине или конце марта.

– Вот, значит, как. И их… тоже?

– Пока не нужно. А вот было бы неплохо, если смерть Луи оказалась привязана по времени к прибытию этой делегации в Версаль, чтобы в случае чего можно было бы свалить все на них. Никто же разбираться не будет – иностранцы, да еще из недружелюбно настроенной к Франции нации. А на всякий случай…

И он протянул мне увесистый кожаный мешочек. Я развязал его шнурки, заглянул внутрь и увидел золотые гинеи явно британской чеканки.

– Это мне передал один… впрочем, не будем об этом. Именно такими деньгами неплохо бы подкупить тех, кто окажет нам… эту услугу.

Я усмехнулся про себя – хоть у принца и без того прослеживались связи с британцами, но гинеи, чеканенные в Соединенном Королевстве, – это уж слишком очень ярко выраженный английский след.

– А что произойдет, если его новое величество… тоже не оправдает наших надежд?

– Тогда, мой дорогой маркиз, я не знаю, что и делать.

И он хитро посмотрел на меня.

– Я все понял, ваша светлость.

– Вот только… имейте в виду, что я не смогу прикрыть убийц ни одного величества, ни другого. Сами понимаете, посягательство на жизнь короля…

Вот, значит, как. Другими словами, делай, что я от тебя требую, а, если у тебя ничего не получится, или, если узнают, что виноват в убийстве короля ты, то я тебя знать не знаю. Ну что ж, мне не впервой попадать в такую ситуацию. «Секрет короля» – хорошая школа жизни.

– Я вас понял, ваша светлость.

– Тогда рад был вас увидеть, шевалье. Да, забыл сказать – желательно, чтобы вас никто больше не видел во Франции. А теперь прошу меня извинить – дела.

Он встал и вышел из-за стола, а я, подождав минут пять, вышел вслед за ним. Вечером я объявил трактирщику, что завтра по неотложным делам мне придется покинуть его гостеприимное заведение. Людей своих я оставил в соседнем Тионвилле, где они маялись от безделья уже десять дней. Пора бы им наконец заняться серьезным и опасным делом…

Историческая справка

«Джентльмен» из Африки

Разобраться в денежной системе Англии в XIX веке было весьма непросто. Дело в том, что в Британской империи существовали две системы денежных знаков и система мер стоимости, и эти две системы не совпадали, хотя и соответствовали друг другу.

Основные меры стоимости – это знаменитые фунты (pounds), шиллинги (shillings) и пенсы (pence). В одном фунте было 20 шиллингов, в одном шиллинге – 12 пенсов. Но самое интересное заключалось в том, что денежные знаки, имеющие хождение, были совсем другими.

Вся история на монетах

Один фунт как мера стоимости соответствовал банкноте в один фунт или монете, которая называлась совсем по-другому – не фунтом, а совереном (sovereign). А монета в полсоверена (half sovereign) была равна половине фунта, или десяти шиллингам. Четверть фунта или пять шиллингов равнялись монете под названием крона (crown). Два с половиной шиллинга – это полкроны (half crown), а два шиллинга – флорин (florin). Одному шиллингу соответствовала монета шиллинг. Но после монеты сикспенс (sixpence), равнявшейся шести пенсам, шла монета гроут (groat), равнявшаяся четырем пенсам. Дальше шли три пенса (threepence) и два пенса (twopence), один пенс как мера стоимости овеществлялся монетой пенни (penny), полпенса – полпенни (halfpenny или нередко ha‘penny), четверть пенса – фартингом (farthing), одна восьмая пенса – полфартингом (half farthing).

Но была еще одна монета, именуемая гинеей (guinea). Эта золотая монета, первоначально приравненная к двадцати одному шиллингу, и появилась она на свет в 1663 году. Отчеканена гинея была из золота, привезенного из африканской страны Гвинеи, откуда и появилось ее довольно экзотическое название.

Английский король Карл II Стюарт (правивший в 1660–1685 годах) придал этой монете статус основной золотой монеты королевства. Это была первая английская золотая монета, отчеканенная машинным способом. Вес гинеи колебался в пределах 8,3–8,5 г (содержание золота превышало 90 %), диаметр ее был 25–27 мм.

В обращении первоначально находились золотые монеты достоинством в половину гинеи, одну гинею, две гинеи и пять гиней. Позднее стали чеканиться еще более мелкие монеты: четверть гинеи и треть гинеи.

Очень часто в гинеях отражались происходящие в мире исторические события. Так, например, в 1703 году на гинее и полугинее, отчеканенных из захваченного у испанцев во время Войны за испанское наследство золота, под портретом королевы было вычеканено слово VIGO – место морского сражения, в котором англо-голландская эскадра разгромила франко-испанский флот и в качестве трофеев захватила несколько испанских галеонов, нагруженных золотом.

В 1707 году, после заключения унии Англии и Шотландии, изменилась легенда на реверсе монеты: теперь она гласила MAG BRI FR ET HIB REG (королева Великобритании, Франции и Ирландии). В данном случае речь шла о королеве Анне Стюарт, в правление которой и был заключен Акт об унии.

Некоторые монеты, отчеканенные в 1729–1739 годах, имеют отметку EIC под портретом монарха, обозначая происхождение золота, из которого чеканили монеты (East India Company).

В 1745–1746 годах были выпущены серебряные и золотые монеты, отчеканенные из металла, захваченного в результате пиратских рейдов британских военных кораблей в Тихом океане, а также разграбления южноамериканских колоний в период между 1741 и 1745 годами. Такие монеты были помечены надписью LIMA под портретом короля. В 1745–1746 годах было отчеканено золотых монет на 750 000, серебряных – на 130 000 фунтов стерлингов.

Стоимость золота относительно серебра постоянно менялась, потому соответственно менялась и стоимость гинеи в шиллингах. В 1680 году гинея уже приравнивалась к 22 шиллингам, позже стоимость достигла 23 шиллингов. Наконец, королевской прокламацией в декабре 1717 года гинея была снова официально приравнена к 21 шиллингу.

В 1799 году в связи с начавшейся войной против Франции чеканка гиней прекратилась. Продолжили чеканку только монет в полгинеи и треть гинеи. Взамен золотых гиней были выпущены банкноты.

В 1813 году, после некоторого перерыва, в последний раз был выпущен тираж 80 000 гиней. Эти деньги были предназначены для выплаты денежного довольствия английской армии герцога Веллингтона на Пиренеях. Потому эта монета и получила название «военной гинеи». На реверсе монеты был изображен орден Подвязки с девизом ордена: «Honi soit qui mal y pense» (наиболее точный перевод с французского: «Пусть стыдится подумавший плохо об этом»).

В то время драгоценные монеты были дефицитом, и гинея составляла 27 шиллингов в банкнотах. В 1817 году гинея в качестве основной золотой монеты была заменена золотым совереном. Сумма в 21 шиллинг до перехода Британии в 1971 году на десятичную денежную систему иногда называлась гинеей и применялась в качестве расчетной единицы.

С гинеей случилась и другая метаморфоза: видимо, из-за утраты гинеи положения дензнака, она как мера стоимости стала «джентльменской». Аристократы и джентльмены расплачивались в гинеях, фунты же были мерой стоимости для простолюдинов, подходившей для торговцев и неджентльменских товаров. В гинеях измеряли (и до сих пор иногда измеряют) стоимость предметов роскоши, назначались цены на землю. В гинеях, наконец, заключались пари.

Кстати, особенно на конных бегах, гинеи нередко используются до сих пор – как для ставок, так и для призового фонда; и даже скакуны иногда продаются за гинеи. Стоимость гинеи в таких случаях приравнивается к одному фунту пяти пенсам.

16 марта 1756 года. Ля-Рошель, Франция. Томас Форрестер Робинсон, помощник главы посольства Русской Америки к императрице Елисавете Петровне

Считается, что каждый отпрыск виргинской аристократии должен хотя бы раз посетить Европу, пока он не успел жениться и обзавестись собственной семьей. Я собирался это сделать после того, как окончу университет Вильяма и Мэри и отправлюсь в Лондон для врачебной практики. Между делом я надеялся провести два-три месяца в вояжах по Франции, Италии и, возможно, Голландии или германским землям. А вот в экзотические страны, такие как Польша, Россия или Турция, практически никто не добирался.

По независящим от меня причинам я покинул свой университет еще на первом курсе и был вышвырнут из родного дома. Вместо европейского турне я оказался в горах, где жили в основном индейцы. Потом мне довелось потрудиться разнорабочим у немцев и, наконец, послужить наемником в армии генерала Брэддока. Но теперь мне наконец-то улыбнулась удача, и я смотрел, как передо мной, посреди широкой равнины, открываются высокие башни и импозантные стены Ля-Рошели, главного французского порта, через который метрополия торговала с Новой Францией.

Больше месяца я провел на «Жанине», не слишком крупном, но достаточно маневренном и быстроходном корабле, на котором путешествовал бывший губернатор Новой Франции, Мишель-Анж де Меннвилль, маркиз дю Кень – или Дюкень, это как кому угодно. И наша делегация отправилась в Старый Свет с ним за компанию.

А состояла эта делегация из нас с Дженни, нескольких оружейников, кузнецов, врачей, а также дюжины солдат бывшей Акадской армии, оставшихся на службе Русской Америки. Ими командовал старший лейтенант Аластер Фрейзер, тот самый, который на четверть сасквеханнок. Вторым командиром был его тезка и кузен, сержант Аластер Фрейзер, на сей раз чистый шотландец. А всей нашей группой руководил мсье Кузьма Новиков, кстати, единственный русский в нашем посольстве, путешествовавший со своей супругой, Кристиной.

Во время нашего вояжа он настаивал на ежедневных занятиях по русскому языку для всей группы – даже для тех, кто страдал морской болезнью, в числе которых, увы, оказался и ваш покорный слуга. Кроме того, оба Фрейзера при каждой возможности занимались физическими упражнениями со всеми желающими. Вообще-то я хотел отказаться, ведь мне было так плохо при малейшем волнении, но Дженни заставила меня, сказав, что это отвлечет меня от страданий телесных. И оказалась совершенно права – да и морская болезнь к концу путешествия практически отступила от меня.

Одно радовало – в это время года море, как правило, очень бурное, после полутора недель «болтанки» стало ощутимо потише. А в последние дни плавания было и вовсе хорошо – сияло ласковое солнышко, но ветер все еще был, и дул он в правильном направлении. Потому-то мы и пришли в Ля-Рошель примерно неделей раньше, чем нам в самом начале нашего путешествия объявил капитан.

Теперь нам предстояла долгая дорога через всю Францию до Кале, из которого мы собирались отправиться в один из голландских портов, а оттуда прямиком в Россию. Но сначала нас поджидали таможенные формальности. Ведь шутка ли – у нас с собой было оружие и кое-какие лекарственные препараты, а также подарки для французского короля – и, отдельно, для ее величества русской императрицы.

Все разрешилось самым лучшим образом – маркиз Дюкень всего лишь произнес: «Эти господа со мной» и царственным жестом указал на нас. Так я сделал первые свои шаги по Европе, до кареты, на которой де Менвилля и его «самых знатных» спутников – Дженни, меня и Кузьму с Кристиной – отвезли в резиденцию губернатора Живе и Шарлемона, маркиза де Сенестэр де Пизани, где мы и остановились по его приглашению. Всем остальным пришлось поселиться в одной из местных гостиниц, где их, как впоследствии рассказал Аластер-младший, изрядно покусали блохи и клопы.

В Ля-Рошели мы решили немного отдохнуть после вояжа – все-таки дорога измотала почти всех, особенно Кристину, супругу Кузьмы, а также, увы, вашего покорного слугу. Чтобы провести это время с пользой, мы решили именно здесь приодеться по последней французской моде, будь она неладна – ведь нам предстояла аудиенция в Версале у его величества Людовика Благословенного.

Нам нужно было пошить треуголки, длинные камзолы, жилеты, короткие панталоны, а еще закупить чулки и непрактичные, но обязательные для такого мероприятия башмаки, а также трости – ведь какой же настоящий дворянин может быть без трости? Представительницам прекрасного пола нашей делегации полагались платья новейших фасонов и прочие аксессуары, считавшиеся необходимыми для каждой дамы, которая не желает, чтобы ее посчитали провинциалкой.

Маркиз де Сенестэр немедленно послал за соответствующими людьми. Наших дам увели бойкие девушки из мастерских, занимавшихся пошивом женской одежде, а мужскую часть нашей делегации утомили показом моделей и примерками. Нас попытались уговорить еще и купить новые, более элегантные шпаги, но тут уж мы уперлись – те, что мы привезли с собой из Нового Света, были боевыми, и с ними мы решили не расставаться. Нам пообещали, что все будет готово не более чем за три дня, дабы мы смогли уехать в Париж вместе с маркизом Дюкенем.

17 марта года. Франция, Ля-Рошель. Кристина Новикова, супруга главы посольства Русской Америки

Наконец-то закончились наши морские приключения (а точнее, мучения), и мы ощутили под ногами земную твердь. Но сие совсем не означало, что теперь мы, измученные долгим путешествием через океан, можем наконец отдохнуть. Мой любимый муж предупредил меня, что самое трудное впереди, а передвигаться по дорогам Европы не менее опасно, чем по бурным океанским волнам.

Впрочем, об этом я могла догадаться и сама – несмотря на то, что маркиз Дюкень был не последним человеком во Франции, ему приходилось прилагать немало усилий для того, чтобы те, кому полагалось встретить нас и оказать посильную помощь, по крайней мере, не чинили нам препятствия. Французы это умеют делать – на словах они любезно улыбаются, кланяются и говорят вам комплименты, а на самом деле под разными предлогами стараются вам помешать. Маркиз Дюкень сказал мужу, что во Франции существуют партии, цели которых далеко не совпадают. И все они пытаются повлиять на короля, который часто под их влиянием принимает прямо противоположные решения.

– Кристя, – не раз говорил мне мой любимый муж, – помни о том, что друзей у нас в здешних краях не так уж много, а вот тех, кто захочет сделать нам гадость, найдется предостаточно. Поэтому смотри в оба и, если что-то тебе покажется странным и непонятным, спрашивай у меня, не стесняйся.

А окружали нас действительно разные люди, по поведению которых было сложно понять – то ли они пытаются выведать у нас нечто очень важное, то ли просто удовлетворяют свое неумеренное любопытство. К тому же хватало и обычных жуликов, пытавшихся проникнуть в дом, предоставленный нам губернатором Ля-Рошели, и нагло стащить какую-нибудь вещь, имеющую ценность.

Впрочем, местный губернатор, маркиз де Сенектэр, оказался весьма радушным хозяином. Он пригласил нас с мужем, а также Томаса Робинсона и его замечательную супругу, Дженнифер, поселиться в своем дворце, во флигеле с отдельным входом. И в первый же день, по нашей просьбе, он пригласил целую кучу мастеров и мастериц, дабы соорудить для нас наряды, коих будет не стыдно показаться в высшем свете.

А на следующий день, когда мы завтракали у милого маркиза, какие-то злоумышленники открыли дверь отмычкой и стали рыться в наших вещах. К счастью, оружейники изготовили для нашего вояжа крепкие сундуки с надежными замками. Причем если человек, не знающий секреты этих замков, попытался бы их открыть, то специальные колокольчики начали бы громко звенеть, заставляя вора спасаться бегством. Именно это и произошло, но, пока слуги маркиза прибежали в наши апартаменты, воры успели сбежать, не прихватив с собой ничего интересного и даже потеряв с перепугу отмычку.

Как оказалось, один из наших оружейников, Жак Беливо, в молодости сам ходил по кривой дорожке, но сумел в свое время бежать в Акадию, когда арест, казалось бы, был неминуем. Неисповедимы пути Господни – Жак сначала стал подмастерьем у кузнеца, специализировавшегося по замкам, а потом, бежав из Акадии в Порт-ля-Жуа, сделался учеником у Кинцера. А теперь он – член нашей делегации. Кстати, именно он руководил изготовлением наших сундуков. Посмотрев на отмычку, он с видом знатока произнес:

– Это были не простые воры, мсье Новиков – так искусно почти никто бы не смог открыть входную дверь. И заметьте, что они ничего не взяли из того, что лежало на столах либо висело в армуарах – а там были кое-какие украшения и мадам Новиков, и мадам Робинсон. Я подозреваю, что они искали либо документы, либо что-то еще. Неплохо было бы организовать дополнительную охрану флигеля – они вряд ли отступятся от своих намерений.

Сказать, что маркиз де Сенектэр был вне себя от ярости – это означало не сказать ничего. Он переселил нас в комнаты, расположенные рядом со своими покоями, а в коридоре денно и нощно теперь дежурили его слуги. Кроме того, он пообещал сделать все, чтобы злодеи были пойманы. И попросил, чтобы в город мы отныне ходили лишь в сопровождении вооруженной охраны.

– Мои друзья, – сказал он покаянным тоном. – Видите ли, Ла-Рошель была гнездом гугенотов, которые восстали против законной власти короля после отмены Нантского эдикта. К счастью, справедливость тогда восторжествовала, и местное население частично уехало в другие страны, а перешло в истинную католическую веру. Но я подозреваю, что многие из них до сих пор не смирились с происшедшим, и вполне вероятно, что напали на вас именно эти гугенотские недобитки.

Единственное, что нас несколько огорчило, так это то, что он отказал нам в организации охраны наших помещений силами наших ребят во главе со старшим лейтенантом Фрейзером. И, когда мы остались одни в своей компании, Томми Робинсон лишь сказал:

– Если учесть, что ничего не было взято, я подозреваю, что это был заказ кого-либо из тех партий, которые противостоят созданию Русской Америки. Тогда понятно, почему губернатор не захотел, чтобы наши люди нас охраняли – а вдруг мы узнаем что-нибудь эдакое… Так что следует держать ухо востро.

На следующий день нам привезли наши новые наряды. Тогда же нам доставили нужное количество карет и фур, в которых мы и наш груз должны были отправиться к месту назначения. Мы вздохнули с облегчением и приготовились к выезду. Но наутро выяснилось, что за ночь от неизвестной болезни пало несколько лошадей, выделенных нам маркизом де Сенектэром. Он немедленно послал за новыми, а также начал поиски виновных. Но, как бы то ни было, наш выезд на время откладывался.

– Кристя, – со вздохом сказал мне муж, когда мы остались с ним вдвоем. – Мне все это очень не нравится. Мне кажется, что гибель лошадок – это предупреждение для нас. Их определенно отравили. В следующий раз могут подбросить отраву в пищу нашим людям – особенно тем, кто живет вне особняка губернатора. Нам это грозит меньше – мы питаемся за столом губернатора тем, что его повара готовят только для него и его близких. И вряд ли злодеи рискнут отравить и его. Но ни в чем нельзя быть уверенным. А потому, как говорят на Руси: «Держи ухо востро!» И еще. Всем членам посольства надо будет внимательно наблюдать за поведением тех, с кем им приходится иметь дело. К нам могут подослать людей, больных заразными болезнями. Всем нам отныне следует вести себя так, словно мы находимся на враждебной для нас территории.