Читать книгу Французская мелодия - Александр Жигалин - Страница 5

Трёхкомнатную квартиру в доме на Гороховой, что находится в десяти минутах ходьбы от Невского, чета Исаевых получила лет двадцать назад, когда Владимир Николаевич ещё не был лауреатом государственной премии.

И тот, и другой имели научные степени, он – доктор наук, она – кандидат, что сыграло главенствующую роль в выделении учёным восьмидесяти квадратных метров полезной площади. Руководство университета ходатайствовало, партком не возражал, после недолгих препирательств руководство города решилось выделить заведующему кафедрой Исаеву Владимиру Николаевичу трёхкомнатную квартиру по улице Гороховой 28.

Дом был построен в начале девятнадцатого века, о чём свидетельствовала надпись на фасаде между вторым и третьим этажами.

Что касается квартир, все они были просторными, включая коридоры, три с лишним метра потолки, окна в человеческий рост, мраморные лестничные марши, все это наводило на мысль о потребности бывших хозяев видеть изящество не только во внутреннем убранстве особняка, но и в наружной его части тоже. Оттого, что окна высоченные, света в комнатах было столько, что казалось крыша у дома и та стеклянная. Особо умилял дворик внутри дома, попасть в который можно было через проезд, отделяемый от главной улицы высоченными воротами с пиками и головами птиц, клювы которых повёрнуты на Восток и на Запад.

Время шло. Менялась жизнь, менялись люди, руководствуясь правилами жизни, понастроили разные перегородки, сделав из одного огромного светлого дома двадцать восемь квартир разных размеров, с соответствующими их габаритам, комнатами.

Исаевым повезло. Реконструкция этажа если и коснулась квартиры, в которой те проживали, то частично. В подъезде была убрана лепка, заменены оконные рамы, вместо витых перил установили обычные деревянные, покрытые бордовой краской, мраморные подоконники вырвали с корнем, открывшуюся кирпичную кладку заштукатурили, покрасили.

Что касается квартир, сил у руководства строительного подразделения хватило только на то, чтобы вынести оконные переплёты, двери, кое-где снять мозаичную плитку.

Почему в квартире Исаевых не тронули камин, когда в других квартирах о наличии оных напоминал вмонтированный в стены дымоход, оставалось загадкой.

Возвышающийся под самый потолок каменный монстр представлял собой нечто похожее на монумент, предназначенный не столько для обогрева помещения, сколько для его украшения. Непривычно громоздкий, в то же время вписывающийся в интерьер комнаты камин, будто был возведён для того, чтобы охранять покой проживающих в квартире граждан. Среди жителей дома ходили слухи, что внутри камина живёт домовой, который следит за особняком, оттого тот выглядит моложе своих лет.

Отделанный невероятно красивыми изразцами камин указывал на принадлежность к прошлому, что заставляло проникаться как к нему, так и к окружающим его стенам, с особым уважением. Наиболее остро ощущения эти проявлялись, когда внутри разгорался огонь. От проникающего в душу тепла, хотелось, протянув руки, прикоснуться к вечности. Наверное, в комнате этой собиралась семья бывшего домовладельца, дабы за разговорами, за чаем, за игрой в карты скоротать длинные зимние вечера. Камин, гудя, радовал души людей. Те становились добрее, общительнее, плохое, отходя на задний план, уступало место ласкающему сердце теплу.

Исаевы относились к камину, как к нечто несоизмеримо далёкому, и в то же время родному, связывающему настоящее с безвозвратно ушедшим в историю прошлым, в которое они время от времени возвращались, читая романы о приключениях или просматривая исторический фильм.

Разжигали камин по праздникам.

Стоило огню разгореться, чета с завораживающими лицами прислушивалась к песнопению внутри камина, словно у того было и сердце, и душа, и мысли. Особенно ценилось то, что благодаря камину зимой в квартире было тепло, летом прохладно.

Например, за окном промозглость, люди кутаются в воротник, у Исаевых в доме рай. Зацвёл лимон, ощетинился иголками кактус, кот, глядя в окно, нежится на подоконнике, по комнатам разгуливает запах оладий. Словно само время, стоя на кухни у печи, льёт половником на сковороду тесто, то шипит, брызжет, и тут же блаженно расползается, загорая золотисто – коричневым цветом.

– Надо же, опять снег, – подойдя к окну, Владимир Николаевич, раздёрнув в сторону шторы, глянул сквозь стекло. – Что-то не припомню, чтобы в начале декабря столько было снега.

Посмотрев на жену, профессор наморщил лоб.

– Чего молчишь, Екатерина?

– Молчу, потому что знаю, что ты любишь зиму.

– Люблю, когда по лесу на лыжах! На небе ни облачка, солнце глаза режет. а под ногами скрип да скрип. А ещё лучше, когда метель залихватская поднимает белую пыль и в лицо. Снег на щеках тает, словно плачет.

– Так говоришь, будто тоскуешь.

– Может, и тоскую. В юности, бывало, с отцом по тайге до избушки километров десять. К вечеру придём уставшие, радость из глаз брызжет. Печку натопим, похлёбку заварим, наедимся и спать. Лежим, слушаем, как ветер гудит, будто песню заводит. Утром проснёмся, снега по самую крышу. Чая попьём, за ружья и в лес. Неделю проживёшь в тайге, и жизнь уже не такой притворной кажется.

– Чего же тебя в город потянуло? – не отрывая глаз от мелькавших в руках спиц, проговорила Екатерина Алексеевна.

– Учиться хотел. Природу мечтал познать, про то, что в земле таится. Батя, сам того не ведая, любовь к геологии привил. Про алмазы, про нефть, про металлы, которые людям жизнь краше делают, часами мог рассказывать. Ему в своё время про то дед говаривал, он – мне. Дед- то мой старателем был, до мастера дослужился. Чтобы начальником стать, требовалось образование иметь. А где взять? Ближайший город за три сотни километров.

– Получается, что ты вроде Ломоносова, из родительского дома пешком в город ушёл?

– Можно сказать и так. Батя на станцию отвёз, в поезд посадил, велел без документа об образовании не возвращаться.

Пройдя через комнату, Владимир Николаевич с шумом опустился в стоящее рядом с диваном кресло. После чего, кряхтя и чертыхаясь, развернулся лицом к телевизору.

– Не пойму, Катерина!? Показывают заседание думы, звук же будто из консерватории.

Оторвав взгляд от вязания, Екатерина Алексеевна посмотрела на мужа.

– А вот это уже серьёзно.

Пробежавшая по губам жены улыбка заставила Владимира Николаевича насторожиться.

– Ты о чём?

– О том, что вас, уважаемый профессор, только что посетил старческий маразм. У телевизора, Володенька, звук выключен. Музыка звучит из приёмника.

– Точно! – хлопнув себя по колену, воскликнул Исаев. – А я-то в толк взять не могу, концерт что ли симфонический депутатам дают. Ты, Екатерина, – развернувшись лицом к жене, Владимир Николаевич попытался изобразить недовольство, – вместо того, чтобы подсказать, готова лишний раз носом ткнуть – старость не радость, одна не приходит.

– Чего завёлся то? – поправив очки, попыталась урезонить мужа Екатерина Алексеевна. – Не стой ноги, что ли встал?

– Нога та. А вот ты со своим вязанием, скоро и про дом, и про мужа забудешь. Стучишь с утра до вечера железками, словно станок вязальный.

Екатерина Алексеевна, оторвав глаза от спиц, глянула на мужа поверх очков.

– Есть претензии? Говори.

– Есть, – для убедительности Владимир Николаевич несколько раз кашлянул. – Мы ужинать сегодня будем?

Воткнув спицы в клубок, Екатерина Алексеевна поднялась с кресла.

– Чисто мужская психология – война войной, ужин по расписанию, которое вы, уважаемый профессор, установили сами – девятнадцать ноль-ноль. Так что самое время, оторвав зад от кресла, помочь накрыть на стол.

Пока Владимир Николаевич доставал из буфета посуду, Екатерина Алексеевна, сходив на кухню, внесла в комнату разнос, уставленный в два ряда разного размера тарелками.

– Ого! – глядя на то, как супруга расставляет на столе столь невообразимое для семейного бюджета количество закусок, воскликнул профессор. – Балычок?! Водочка?! Икорка?! По какому поводу?

– А вот об этом я хотела спросить тебя, – с ноткой таинственности в голосе, проговорила в ответ Екатерина Алексеевна. – Что такого сегодня происходило в университете, что ты на лацкан пиджака пристегнул орденскую планку?

– Что разнюхала?

– А ты думал? Мне, как любой женщине, присуще любопытство. Ты ещё до университета не дошёл, а я уже знала. Позвонила на кафедру, секретарша всё и выложила.

– Попрошу ректора, чтобы уволил стукачку.

Владимир Николаевич попытался зацепить пальцем кусочек красной рыбы, но был отстранён от стола ударом ладони по руке.

– Ну, так я слушаю.

– А чего рассказывать. Университет посетила мэр Петербурга. По данному поводу в актовом зале состоялось торжественное собрание, во время которого нескольким товарищам из числа преподавательского состава были вручены правительственные грамоты. Ничего сверхъестественного.

– А жену поставить в известность?

– Я хотел, но в последний момент, – не зная, что сказать, Николай Владимирович замешкался, – решил сделать сюрприз.

– Будем считать, что сюрприз удался. Грамота где?

– Где остальные.

Подойдя к буфету, профессор, вынул из ящика изящный в кожаном исполнении футляр, протянул супруге.

– Вот!

Екатерина Алексеевна достала грамоту, долго вчитывалась в текст, словно то была не грамота, а научное сообщение. После чего, не убирая в футляр, произнесла: «Надо же, сам президент подписал. Поздравляю».

– Кого?

– Тебя, конечно. Кого же ещё?

– Не меня, а нас, – не замедлил уточнить Владимир Николаевич.

– Неважно, тебя или нас. Главное, что ценят. Что касается праздничного ужина, я со своей стороны тоже решила преподнести тебе подарок – твой любимый гусь, фаршированный рисом и черносливом.

– Гусь! – схватив со стола нож, Владимир Николаевич воскликнул. – Где ты? Я жду тебя, птица!

Минут десять ушло на сервировку стола, протирание фужеров, раскладывание салфеток, после чего Екатерина Алексеевна направилась на кухню.

Владимир Николаевич, подойдя к приёмнику, прибавил громкости.

Комната словно по велению волшебства наполнилась чарующими звуками французской мелодии. Профессор и раньше слышал её, вот только не знал, из какого та фильма. Музыка брала за душу, заставляя вспоминать годы ушедшей в прошлое молодости.

Профессор настолько увлёкся мелодией, что не сразу услышал, как в комнату вошла Екатерина Алексеевна. И только когда запах дымящейся птицы дошёл до обоняния, Владимир Николаевич, вздрогнув, обернулся.

– Гусь, так гусь! А запах! Да ты, Катерина, волшебница. Грамота президента бледнеет перед такой красотой.

– Типун тебе на язык, – глянув на мужа, покачала головой Екатерина Алексеевна, – нашёл что сравнивать, гуся и награду государства.

– Это я так, – зацепив кусочек поджаристой кожицы, профессор не замедлил отправить ту в рот. – Для того, чтобы тебе угодить, заодно грех замолить. Совесть гложет, надо же чем-то успокоить.

– Вспомнил!

Загораживая гуся спиной, Екатерина Алексеевна всем видом своим давала понять, всему своё время. При этом блуждающая на губах улыбка свидетельствовала о том, что слова супруга достигли апогея удовлетворения амбиции, а значит, пришло время, перейти и к вещам более прозаичным.

Сделав шаг в сторону, Екатерина Алексеевна протянула мужу нож и вилку.

– Прошу, профессор. Вам предоставляется возможность доказать делом, что нет ничего важнее, чем приверженность к законам семейного бытия. Справитесь – будете прощены. Нет – жить вам во грехе, искупить который можно будет только ценою собственной жизни.

Праздник готов был объявить о своём начале.

Екатерина Алексеевна, разложив по тарелкам пышущий жаром картофель, уже собралась было напомнить мужу, что пришло время разлить по бокалам вино, как вдруг тот, хлопнув себя по лбу, вскочил с места.

– Дурень! Как я мог забыть?!

Покинув гостиную, профессор меньше, чем через минуту появился с необычной формы бутылкой в руках.

– Ты не поверишь! Сижу в кабинете, открывается дверь, заходит молодой человек, лет так тридцати. Ни слова не говоря, проходит к столу, ставит на стол вот эту самую штуковину. Я ему: «Что это?» Он: «Подарок учителю от ученицы в знак благодарности за всё, что вы для неё сделали». Я, безусловно, спрашиваю: «Кто она эта самая ученица?» Незнакомец в ответ: «Госпожа, которая послала вам этот коньяк, в настоящее время проживает во Франции. По поводу имени и фамилии просила не уточнять». С этими словами как ни в чём ни бывало выходит из кабинета. Всё произошло настолько быстро и неожиданно, что я не успел среагировать.

– Что, вот так поставил и ушёл?

– Исчез бесследно. Мне стало дьявольски интересно по поводу коньяка. Спустился в читальный зал, поднял литературу по коньячному делу, через полчаса достоверно знал – подарок стоит огромных денег.

– Сколько?

– Что сколько?

– Сколько стоит?

– Точно сказать не могу. Что-то около двух тысяч долларов.

– И ты намерен это пить?

– Нет. Будем сидеть и смотреть? Бывшая ученица, которой я отдал часть своих знаний, преподнесла презент. Бутылка коньяка- капля в море по сравнению с тем, что и сколько я отдал этому человеку.

– Отдал, не зная кому?

– Неважно. Главное, что она помнит.

Взяв в руки бутылку, Владимир Николаевич начал искать глазами штопор. Не найдя, переключился на осмотр пробки. После чего, толи от досады, толи от внутренней неуверенности, цокнув языком, вернул бутылку на стол.

– Предлагаю начать с водочки. Или я не прав?

– Ещё как прав, – обрадовалась Екатерина Алексеевна. – К тому же история с коньяком мне внушает опасение. При вручении подарка в первую очередь ставят в известность, от кого он. Здесь же ни имени, ни фамилии!

– И каков вывод?

– Вывод один – всё не так просто, как кажется на первый взгляд. Поэтому есть опасение, что продолжение истории не за горами.

– Может, ты и права.

С этими словами Владимир Николаевич, налив себе водки, жене вина, приготовился молвить тост.

– За что будем пить?

– За твою награду.

– За нашу.

– Пусть нашу, – глянув на мужа, лицо Екатерины Алексеевны сделалось серьёзным. – Я хочу выпить за нас. За то, чтобы всё в этой жизни запланированное было достигнуто, познано и пережито душой, ибо душа заставляет человека жить, стремясь к постижению мира в том виде, в котором тот видит его в самом себе.

Звук сомкнувшихся в порыве праздника бокалов совпал со звонком в дверь.

Владимир Николаевич взглядом, полным недоумения, взглянул на жену.

– Я никого не жду.

– Я тем более.

Звонок в дверь повторился.

Екатерина Алексеевна, сняв фартук, поправила причёску и, не дожидаясь, когда звонок в дверь напомнит о себе, направилась к выходу из комнаты.

Владимир Николаевич хотел было встать и вместе с женой посмотреть, кто посмел нарушить семейную идиллию, но в последний момент, передумав, решил, что будет лучше, если он займётся гусем.

Пододвинув блюдо, профессор даже привстал со стула, чтобы сподручнее было разобраться с птицей, как вдруг голос вошедшей в комнату Екатерины Алексеевны, заставил его развернуться лицом к двери.

– Профессор! К вам гостья.

Позади супруги стояла миловидная девушка. При всей своей элегантности она выглядела несколько растерянной. По всей видимости незнакомка по какой-то причине утеряла уверенность в собственных действиях, что более, чем наглядно отражалось в её поведении.

Переведя взгляд с Екатерины Алексеевны на Владимира Николаевича, девушка вдруг начала осматривать гостиную, словно, кроме самих хозяев, ожидала увидеть кого-то ещё. И только когда пауза превысила все допустимые и недопустимые нормы, незнакомка, глянув на главу семейства, произнесла: «Извините, пожалуйста, за столь неожиданный визит. Вы, я так понимаю, Владимир Николаевич Исаев?»

– Он самый, – произнёс профессор, переводя взгляд с незнакомки на жену.

– А вы, – улыбнулась Екатерине Алексеевне гостья, – супруга господина Исаева?

– Да. А в чём, собственно говоря, дело?

Удивление четы на глазах перерастало в недоумение, но вопрос по поводу причины появления в их доме незнакомки оставался без ответа. Женщина словно не слышала их.

– Вы позволите раздеться?

– Да, конечно.

Приняв шубу, Владимир Николаевич решил не обременять себя походом в коридор, выбрав место на спинке кресла.

– Проходите. Чай, кофе?

– Чай, если можно, – с виноватым видом улыбнулась гостья.

Обменявшись взглядом с мужем, на что тот ответил недоумённым пожатием плеч, Екатерина Алексеевна со словами: «Сейчас приготовлю» – поспешила на кухню.

Владимиру же Николаевичу ничего не оставалось, как предложить гостье выпить коньяка.

– Коньяк элитный. Я даже ещё не успел открыть.

– С удовольствием, – согласилась незнакомка, не отрывая взгляда от камина.

Как только была вынута пробка, а янтарная жидкость, играя на свету, заполнила рюмки, гостья, пригубив напиток, воскликнула: «Какой, хороший коньяк! Настоящий «Кемью Гранд». Откуда?»

– Подарок, – не ожидая столь бурной реакции, произнёс в ответ Владимир Николаевич, – так сказать, презент от бывшей ученицы.

– Ваш чай!

Голос Екатерины Алексеевны заставил Владимира Николаевича перевести взгляд на вошедшую в комнату супругу.

– Я предложил гостье выпить рюмочку коньяка, и ты знаешь…

– Даже так, – не дала договорить Екатерина Алексеевна, – я думала, вы будете говорить о цели визита.

– Да, кстати, кто вы? – спохватился Владимир Николаевич.

Вернув чашку с чаем на стол, гостья подняла глаза и, поочерёдно глянув сначала на профессора, затем на Екатерину Алексеевну, произнесла: «Елизавета. Двадцать семь лет. Родилась в России. В данный момент проживаю с родителями во Франции. В своё время мама училась на вашем факультете, Владимир Николаевич. Несколько раз бывала с вами в экспедициях».

– И как зовут вашу маму? – проговорил профессор.

– Вознесенская Евгения Александровна.

– Вознесенская! – глаза хозяина дома посветлели. – Как же, как же! Помню! Высокая, стройная, необычайно красивая молодая особа. Помнится, по окончании университета ей было предложено продолжить обучение в аспирантуре, но она почему-то отказалась.

– Помешали обстоятельства.

– Какие могут быть обстоятельства, когда у человека талант?

– Такие, что должна была появиться я.

Глянув на гостью, Владимир Николаевич попытался собраться с мыслями, при этом, не зная, куда деть руки, зачем-то взял со стола вилку.

– Мне приходилось сталкиваться с ситуациями, когда личность, влюбившись, становилась заложником собственных ошибок.

– Мама так не считает. Она сожалеет, что не смогла продолжить обучение, тем не менее рождение дочери стало для неё подарком судьбы.

– Похвально.

Владимир Николаевич попытался найти поддержку в глазах жены, но взгляд той, озадаченный и в то же время настороженный, поверг профессора в смятение.

Мысль была потеряна, от этого все трое почувствовали, что разговор вот-вот зайдёт в тупик, поэтому предприняли попытку повернуть ситуацию вспять.

Екатерина Алексеевна собралась было задать гостье вопрос о цели её визита, как вдруг молчание нарушил голос главы семейства.

– Отец ваш и ваша мама случайно не однокурсники?

Вопрос был задан без особого смысла, но то, как отреагировала на него гостья, повергло чету Исаевых в шок.

– Мой отец вы, Владимир Николаевич.

Ответ был прост, но то, как тот был произнесён, превзошло все ожидания.

Поза застывшего в недоумении профессора с бокалом в руке и открытым ртом выглядела не столько смешной, сколько глупой, и в глазах человека не было ни грамма смеха.

Потребовалось какое-то время, чтобы Владимир Николаевич обрёл дар речи. Как только это произошло, профессор преобразился настолько, что невозможно было узнать. Взгляд обрёл дерзость, губы, сжавшись, не хотели размыкаться. отчего лицо приняло вид угрозы.

– Вы, девушка, в своём уме?

– В своём, – без тени смущения ответила гостья.

– Успокойся, Володя, – вынуждена была прервать диалог Екатерина Алексеевна. – Дай гостье высказаться до конца.

Зная мужа, как никто другой, та понимала – одно слово и его невозможно будет остановить.

– Да о чём тут говорить, Катя!? Бред! Провокация! Да, я помню Женю Вознесенскую, несколько раз выезжала с нами в экспедиции. Но это все!

– Не волнуйтесь вы так, Владимир Николаевич, – предприняла попытку успокоить профессора гостья. – Я никоим образом не собираюсь претендовать на роль дочери. К тому же в истории этой вашей вины нет никакой. Мама до последнего держала беременность в секрете, чтобы не поставить под удар вашу карьеру.

– Какая к чёрту карьера!? – взорвался Исаев.

– Владимир, успокойся.

Схватив мужа за руку, Екатерина Алексеевна попыталась призвать того к сдержанности, но глава семейства к тому времени был неуправляем.

– Подожди, Катя!

Плеснув в рюмку коньяка, Владимир Николаевич опрокинул содержимое в рот. После чего глянул на незнакомку так, будто принимал экзамен.

– Вы утверждаете, что, будучи студенткой нашего университета, ваша мама вступила в интимную связь с преподавателем, то бишь, со мной, в результате чего родилась девочка, которую впоследствии назвали Лизой? То есть, вы?

– Володя, веди себя достойно.

Екатерина Алексеевна готова была пойти на крайнюю меру, но терялась какую.

– Как я могу вести себя достойно, – сдерживая рвущийся наружу гнев, процедил, словно выкрикнул Владимир Николаевич. – В дом мой приходит непонятно кто с заявлением, что она моя дочь? Надеюсь, я правильно изложил, ничего не перепутал?

– Ничего, – не моргнув глазом, ответила Лиза

– Владимир, прекрати! – повысив голос, Екатерина Алексеевна, что было сил дёрнула мужа за рукав. – Во-первых, перестань дерзить. Во-вторых, криком не докажешь. Прошло много времени. Ты мог не знать, что у тебя есть дочь.

– Что?! – крик профессора был похож на рёв раненого медведя. – Какая к чёрту дочь?! Меня только что обвинили в измене. Ты же вместо того, чтобы возмутиться, призываешь к спокойствию.

– Да, призываю. В жизни всякое случается. Радоваться надо, а не вопить.

– Чему радоваться?

– Тому, что у тебя появилась дочь, к тому же приятной наружности.

Взгляды Екатерины Алексеевны и Лизы встретились.

Если первая в силу своего женского опыта и не думала отводить глаза, то вторая не продержалась и мгновения.

– Благодарю, – произнесла гостья, отведя глаза в сторону.

Столь неожиданно проявленное со стороны хозяйки дома благородство отрезвляюще подействовало и на главу семейства. Вздохнув, при этом сникнув до неузнаваемости, Владимир Николаевич, по привычке растопырив пальцы как грабли, провёл теми по волосам.

– Так! Всё! Я должен. Нет. Я обязан со всей присущей мне ответственностью заявить о том, что никогда ни в какие интимные связи с другими женщинами не вступал и вступать не собираюсь. Потому, вывод может быть один, коли не было измены, детей тоже не могло быть. Я ясно излагаю?

– Ясно, – с теплотой во взгляде и абсолютным спокойствием в голосе проговорила Екатерина Алексеевна. – Но Лиза здесь и это факт.

– Вижу, что здесь, но она не моя дочь.

– Тогда, чья?

– А мне почём знать? Главное, что не моя.

Екатерина Алексеевна взяла в руки заварочный чайник.

– Выпей чая. Пока будешь приходить в себя, я позволю себе сказать несколько слов. Только прошу, не воспринимай как обвинение. Я, как и Лиза, без претензий. Бог с ней, с изменой.

– Екатерина!

– Тема закрыта.

– Что значит закрыта?

– А то и значит, что речь пойдёт о том, о чём мы оба стараемся не говорить, в то же время раз за разом возвращаемся к мысли – какой бы выглядела наша жизнь, подумай мы в своё время о детях. Так случилось, что Бог не услышал мои молитвы, не дал нам возможность стать отцом и матерью. Так какого лешего рвать нервы сейчас, когда обнаружилось, что у тебя, а значит, и у меня есть дочь. Радоваться надо.

– Так рад. Так рад. Дух захватывает, – в который раз пыхнул гневом Владимир Николаевич. – Только от духа этого ощущение такое, словно все находящиеся в этой комнате, включая меня самого, сошли с ума.

– Разговор не об этом, – глянув на незнакомку, Екатерина Алексеевна вдруг сделалась мрачнее тучи, – вы Елизавета… Извините, не знаю вашего отчества.

– Владимировна.

– Что? – вскочив, Владимир Николаевич выглядел настолько сломленным, что уже был не в состоянии контролировать собственные действия. – Значит так, уважаемая. Или вы говорите, зачем вам понадобилось разыгрывать весь этот спектакль, или я буду вынужден попросить покинуть наш дом?!

Гостья, поднявшись с места, без тени смущения проследовала к выходу.

Она уже была вне комнаты, когда, развернувшись, произнесла: «Вы правы. Мне не нужно было приходить. Прошу простить за столь необдуманный поступок».

Ещё не стих, ищущий приюта звук хлопнувшей двери, а Екатерина Алексеевна уже была на пороге гостиной.

– Так нельзя, Владимир. Надо было разобраться до конца.

– В чём разобраться? В том, что особа эта не моя дочь?

– Не знаю. Лично мне Лиза понравилась. К тому же она может быть замужем, и наверняка у неё есть дети. А коли есть дети, есть риск, что ты в течение одного дня можешь стать и отцом, и дедом.

– Екатерина! – сжав кулаки так, что прожилки между пальцами стали белыми, Владимир Николаевич переживал очередной шквал негодования. – Ты поверила во всю эту чушь?

– Нет, конечно. И знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что слишком хорошо знаю тебя. Когда эта девушка появилась в нашем доме, я сразу поняла, что у неё к нам есть какое-то дело. Какое? Мы должны были догадаться.

– Основание?

– Женское чутьё.

Расположившись напротив, Екатерина Алексеевна, затаив дыхание, глянула мужу в глаза.

– Ты обратил внимание, как она вела себя, когда вошла? Как снимала шубу, шарф? Со стороны казалось, что ведёт естественно и даже несколько самоуверенно, но я видела взор. Он метался из стороны в сторону. Ощущение было такое, словно человек произносил заученный текст, при этом думал о чём-то другом. Дочери, впервые увидевшие отца, так не ведут. Отцовство было предлогом. Главным было желание познакомиться с нами и попытаться понять, что мы за люди. Уверяю тебя, всё то, что здесь происходило – спектакль. Роль, которую отвела себе Лиза, была сыграна из рук вон плохо. Хотя…

Екатерина Алексеевна задумалась.

– А может, я и не права. Она ведь заставила тебя заволноваться? Заставила. Так что ещё неизвестно, кто из нас хороший актёр, а кто плохой зритель.

– Что касается меня, то я не играл.

– Было видно невооружённым глазом.

– В таком случае зачем подзуживала?

– Хотела заставить заволноваться Лизу. Дама особенная. Такие на пустяки не размениваются, потому должно было проявиться что-то, что открыло бы нам глаза.

– С чего ты взяла, что она особенная?

– Милый мой! – придав лицу как можно больше снисхождения, Екатерина Алексеевна даже не попыталась спрятать лукавство, – то, что не видите вы мужчины, мы женщины замечаем с первого взгляда. Одни манеры чего стоят! Ты не заметил, а я определила – девушка из интеллигентной семьи. Движения рук, осанка. Слова и те произносила внятно настолько, что был понятен каждый звук. Но больше всего мне понравилось достоинство.

– Тебя послушать, француженка – баронесса, – усмешка Владимира Николаевича выглядела скорее удивлённой, чем цепляющей за самолюбие.

– Не исключено.

– А по мне так всё куда проще. Авантюристка эта твоя Лиза. Самая обыкновенная авантюристка. И никакая у неё не голубая кровь. Мало того, мне кажется, она даже не из Франции. Надо было паспорт потребовать, сейчас бы не сидели и не гадали.

– Ты это серьёзно?

– Серьёзнее некуда.