Читать книгу Стакан без стенок (сборник) - Александр Кабаков - Страница 2

У меня характер вздорный, зато отходчивый. Из-за всякой ерунды я могу спорить до крика и тихих, но непростительных оскорблений. А серьезным вещам, как правило, не придаю значения… К сожалению, это не всегда помогает, то есть вообще почти никогда. О важном промолчу, но из-за чепухи как разгорится скандал, как грянет война!.. И уж на войне как на войне – иду до конца: начинаю говорить правду. Сказать правду же, как известно, самый верный способ испортить отношения с кем бы то ни было, хоть с домочадцами, хоть с ближайшими друзьями. Для сохранения хороших отношений существует лицемерие, а правда – это для обид и дальнейшего осадка в душе – значит, он (она) про меня вот какую правду знает! Я-то ее, правду, знаю, это само собой, но как же он (она) может про меня такую правду знать?! Если бы он (она) ко мне хорошо относился (-ась), ему (ей) такая правда и в голову не пришла бы…

Но, поскольку я вздорный, зато отходчивый, вскоре меня одолевают сожаления. Какого черта я эту идиотскую правду ляпнул? Что меня, за язык тянули? Что, убедил я его (ее)? Разве я не знаю, что взрослого человека нельзя ни в чем убедить, а можно только упросить или заставить?

А тут у меня что-то случилось с компьютером. В смысле с ноутбуком, на котором я постоянно работаю.

Во-первых, курсор стал самопроизвольно перескакивать, так что начинаешь писать слово, а конец его вдруг оказывается в середине другого слова, давно написанного. Черт его знает что! Сведущие люди говорят, что это сенсорная мышь разладилась, но мне от этого не легче. Чего это она вдруг разладилась? Я ноутбук не ронял, ничего на него не проливал – у многих, я знаю, бывает, но я за работой ничего не пью, а если захочется, так я лучше отойду от рабочего стола или вообще на кухню пойду, в зависимости от того, чего захочется… Прыгает, зараза!

Во-вторых, Интернет стал включаться по часу. Ну, по десять минут – точно. Почему? Проверил – все оплачено, еще запас почти на месяц. Подергал все провода, и в прихожей тоже – ничего, не влияет. Сидишь чуть ли не полчаса, пялишься в пустой экран. Никаких нервов не хватит.

В-третьих, вообще стал он сам то вдруг выключаться, то включаться – и это при работе от сети! Тот же сведущий человек сказал, что это батарея накрылась, надо менять, а она чуть ли не как новый компьютер стоит, да еще найти надо подходящую… И я вообще не понимаю, при чем здесь батарея? Он же в сеть включен…

Короче, сижу я, смотрю на него – и вдруг такая досада меня взяла!

Короче, сижу я, смотрю на него – и вдруг такая досада меня взяла!

Это ж кусок пластмассы и еще немного железа – ничего больше!

И цена ему теперь – три копейки в базарный день. Когда-то такие чудеса техники действительно стоили порядочных денег, а теперь… Да выкину я его и новый куплю! Не разорюсь. И никаких обменов на новый, пошли они с их рекламой, просто на помойку – и все. Достал.

Тут экран осветился, внутри этого… в общем, внутри у него звякнуло, как будто емэйлина пришла, – и возникло крупно написанное прямо на рабочем столе: «На себя посмотри».

Я растерялся и только минуты через три, призвав весь опыт семейных скандалов и поездок в общественном транспорте, ответил: «Не тебе судить».

«Баба базарная», – мгновенно нашелся он – надо же, а сам-то не в базарном стиле выступает?!

Надо признать, я поступил недопустимо: дал волю рукам. То есть просто закрыл его. В тонкую щель между крышкой и корпусом пробивался полузадушенный свет.

Разнервничавшись, я встал из-за стола и было собрался принять успокоительное, но оцепенел – выключенный компьютер неприятным искусственным голосом произнес громко и внятно: «Хам».

…В общем, что ж говорить – победил он. Я ж говорил, что покладистый. А по-честному надо бы сказать – малодушный. Я попросил у него прощения, но он промолчал. Экран светился ровно и безразлично.

Понемногу успокоившись, я решил продолжить работу, которой занимался с утра, – писать этот обещанный хорошим людям текстик.

И писать-то осталось немного…

Но курсор прыгнул…

Экран осветился, и по нему поплыли написанные каким-то диким шрифтом, каждая во весь экран, буквы.

«ПРОЩАЙПРОЩАЙПРОЩАЙПРОЩАЙПРО…»

Так что эти последние строчки я дописываю уже на другом компьютере.

Начинается все с простой ссоры, а меняется судьба.

А как хорошо мы жили когда-то…

1 000 000

Что касается богатства, то с ним мне все уже давно ясно. Если излагать коротко, то вот: у каждого человека, что бы с ним ни происходило, всегда есть и будет столько денег, сколько ему положено… ну, не знаю, Богом или кем-то еще, но сколько положено, столько и будет. Один родился, чтобы всю жизнь тянуть от зарплаты до зарплаты. А другому кармана не хватает для запасов, и он вкладывает излишки в акции перспективного, просто даже инновационного проекта, но проект этот накрывается медным тазом в связи с всеобщей рецессией, и акциями его нельзя даже воспользоваться в гигиенических целях, потому что акции – это не бумага в физическом смысле, как некоторые думают, а просто запись в электронном реестре, так что еще недавний богач становится просто нищим… Как бы не так. Вот проходит какое-то, иногда даже совсем небольшое время, что-то сдвигается, где-то выплачивают, кому-то приходится… И глядь, а наш-то опять в порядке! И опять у него миллионов сто или двести, сколько там ему в среднем положено, или миллиард, или еще сколько-нибудь… Судьба. И наоборот: вот честный работяга случайно получил в наследство теткину двушку или даже сам что-нибудь выгодное придумал, и образовались у него три или четыре котлеты денег в приличной валюте. И, чтобы не рисковать, он эти котлеты спрятал среди чистого постельного белья – там их никакая рецессия не возьмет… А она взяла! То ли упала валюта, то ли, наоборот, поднялась, но только сделались валютные котлеты по цене почти равны котлетам обычным, которые называют в кафе домашними – ну, и то: не дикими же их называть… Или просто взял он эти котлеты да и прожил – купил кое-что по мелочам, ну, костюм по фигуре, выпил раз-другой с товарищами, не глядя в меню, на Крит съездил… И остались только фотографии с Крита в компьютере да быстро возникшая привычка к ирландскому виски, а сам он опять ждет зарплаты, которая даже в пределах индексации растет вяло.

В общем, каждому свое, как, по слухам, говорили древние римляне и писали коваными буквами сравнительно недавние фашисты.

И вдруг я нашел миллион, который мне совершенно не положен.

Вышел из метро, мне оттуда до работы две остановки троллейбусом, смотрю – лежит на асфальте конверт. Длинный такой и довольно чистый, хотя на него многие наступали прямо на моих глазах. Ну, я его и поднял.

Никакой надписи снаружи на нем не было.

Сначала мне показалось, что и внутри конверт пустой. Чтобы убедиться в этом, я растянул его и заглянул глубоко внутрь.

Там лежала такая же длинная и узкая, как конверт, бумажка. Как положено серьезным бумагам – несколько раз в жизни я такие видел, – эта была покрыта мелкой цветной, серо-зеленой, сеточкой и какими-то тенями, которые, как я вспомнил, называются водяными знаками.

Сунув конверт вместе с бумагой во внутренний карман куртки – не рассматривать же документ в толпе, я побежал за троллейбусом и успел-таки влезть в него.

Пришел я на работу по обыкновению раньше всех. Такой у меня характер – всегда боюсь опаздывать. И не опаздываю, но это не имеет никакого значения, потому что и опаздывать мне некуда, и успевать не за чем…

Серо-зеленая бумага с водяными знаками содержала следующую короткую надпись:

ОДИН МИЛЛИОН

А наискось, через эту надпись и всю бумагу тянулось черное, слегка смазанное – будто оставленное печатью – слово

НЕРАЗМЕННЫЙ

Вот так.

И ведь была это чистая правда: именно миллион и действительно неразменный.

К вечеру, сделав самые необходимые покупки и потратив на это весь рабочий день… Впрочем, на работе я, конечно, уже написал заявление по собственному и неожиданно для себя расстроился, что никто особенно не расспрашивал о причинах, а начальство не удерживало… Итак, к вечеру, успев почти оформить покупку новой квартиры и такой машины, о которой даже не мечтал, я убедился, что все правда: миллион неразменный. То есть даже получается не один миллион, а сколько угодно – просто в кассе списывали его номер не один раз, а три, или пять, или сто пятьдесят… Получалось, что это такая безлимитная карточка странноватого вида, только и всего. Как положено – с длинным номером, тянущимся по нижнему краю.

Вечером я сидел в кафе – не из тех, где домашние котлеты, а из самых дорогих, где даже музыки нет. Ведь у нас музыка везде, я один раз лежал на носилках в приемном покое больницы, а надо мной играла музыка, и отнюдь не Шопен для тренировки, а веселенькая и громкая… Да, так вот: я сидел в кафе, понемногу выпивал и чуть-чуть закусывал, миллион лежал во внутреннем кармане, на всякий случай застегнутом на обычно не используемую пуговицу, а я, выпивая и закусывая, думал.

Я думал о том, о чем сказал вам вначале: о том, кому какие положены деньги. И получалось, что миллион, да еще неразменный, мне никак не положен. Деньги сверх зарплаты у меня иногда бывали, но быстро и незаметно расходились, не оставляя почти никакого следа в моей жизни. И она шла себе, и шла, и шла… А теперь? Добро бы просто миллион, не так уж это и много, даже в любой, самой твердой валюте, тем более что миллион списывается в валюте страны сегодняшнего проживания. Вон за квартиру платил, так бухгалтерша устала номер моего миллиона списывать, в рублях же… Но неразменный миллион не кончится никогда, и это совсем другое дело. Жизнь меняется радикально, полностью. А хочу я изменить свою жизнь? Просыпаться в огромной комнате с видом на московские крыши, ездить на огромной машине, на которую оглядываются в потоке, не ходить на работу – при том, что больше ходить мне некуда…

Не хочу.

Обманывать мне некого, сам себе говорю – не хочу.

Если бы кому-нибудь этот миллион отдать, кому он нужнее…

Есть такие люди даже среди моих близких. Им действительно нужно, а мне, оказывается, не нужно ничего.

Но я достаточно сведущ в волшебных неразменных миллионах, чтобы понимать – в руках любого другого человека бумажка не будет иметь силы.

Это послано мне.

Я расплатился, привычно отметив, что без музыки получается дороговато, и быстро пошел к метро.

Там я положил конверт на то же место, где взял.

Привет, следующий миллионер.

Может, конверт и сейчас там лежит, сходите, гляньте на всякий случай. А мне еще отказы от квартиры и машины улаживать…

{ – }

Я посмотрел в окно, а там нет ничего.

Нет старой яблони, потрясающе цветущей, так что в мае перед моим окном второго этажа повисает белое кружево.

Нет облинявшего, когда-то темно-зеленого глухого забора, которым я безуспешно пытался отгородиться от шумной проезжей улицы.

Нет подсохших стеблей неведомых мне, еще в середине лета осыпавшихся темно-розовых цветов.

Нет растрескавшейся асфальтовой площадки перед воротами – для стоянки автомобиля, которого давно нет, а на асфальте валяется, перекатывается со спины на живот палевая кошка – но и ее нет.

Нет серого, ровно подсвеченного неприятным рассеянным светом неба.

Моей комнаты второго этажа, из которой я смотрю на все, чего нет, тоже нет.

И дома, на втором этаже которого я почти безвыходно живу, нет.

Нет душевой, в которую прямо из моей комнаты ведет туго закрывающаяся дверь.

Нет первого этажа с ванной, гостиной и еще двумя комнатами.

Нет, вероятно, и кухни, куда я собирался спуститься к завтраку.

И завтрака нет.

И нет никого из домочадцев, никого.

Ни кошек, ни людей.

Комната жены, которая была на втором этаже, дверь в дверь с моей, исчезла.

Пусто.

И меня нет.

Не могу сказать, что я испытываю неприятное и сильное чувство оттого, что нет ни живых существ, ни предметов.

Нет – и ладно.

Я уж привык к тому, что по утрам мир возвращается из пустоты постепенно.

Мир возвращается ко мне, и я возвращаюсь в мир в течение нескольких минут.

А кто скажет, что это нелепые измышления автора и пустая его фантазия, тот пусть прислушается завтра утром к своим ощущениям и всмотрится в окружающее.

И когда вся действительность вернется к нему, пусть найдет в себе мужество признать, что я ничего не выдумал.

Конечно, это сложновато для сказки.

Но я и не обещал простоты.