Читать книгу Бессовестное время - Александр Калинин-Русаков - Страница 4

К осени вода в Фонтанке налилась свинцом. Порой казалось, ей лень даже шевельнуться, чтобы до прихода зимы хотя бы ещё раз лизнуть серые камни гранита. Холодный ветер безжалостно срывал с деревьев последние листья, кружил их… Доживая и без того короткий век, они беспомощно липли к серой воде, напоминая миру о конечности всех случающихся событий.

Назойливый дождь с утра много раз начинался, после затихал, но к вечеру всё же властно залил всё вокруг. Он утопил в мелких каплях гранит берегов, коней на Аничковом мосту, раскрасил дома и небо в одинаковый серый цвет, загнал нарядный народ в яркие парадные к тёплым каминам, неспешным беседам в богатых салонах, ресторациях, кофейнях. Другие, кому судьба не благоволила такой милостью, искали себе место в серых норах питейных домов и злачных трактиров.

Дождь косыми струями сломал свет фонарей, рассыпал жёлтые дрожащие точки отражением поверх тёмной бездны меж каменных берегов. Разлинованные дождём окна погружались в темноту. Жизнь не уснула и не остановилась, её просто накрыло серое покрывало петербургских сумерек.

Аристарх вышёл из тайной квартиры в Никольском переулке. Подняв воротник, он натянул картуз до самых глаз, оглянулся на Морской собор и быстрым шагом направился вдоль Фонтанки. Согласно законам конспирации ему следовало как можно скорее покинуть место заседания тайного общества. Дождь как назло не унимался. Свернув к первой попавшейся парадной, Аристарх толкнул ручку. Та оказалась заперта. Лишь небольшой навес над входом сберегал кусок стены от дождя. Прижавшись спиной к чёрной решётке, Аристарх стряхнул капли со старенькой шинели, картуза, сунул озябшую руку под колючий отворот, нащупал книжечку Маркса. Тут же ощутив волнительное беспокойство, он вдруг понял собственную значимость в деле освобождения трудового народа от тирании. Именно так объяснял их высокое назначение Андрей Карлович на заседаниях тайного общества. Аристарх внимательно слушал пылкие выступления ораторов, незамедлительно и азартно вспыхивал. Ему нередко представлялось, как он впереди всех идёт по Невскому, ведёт за собой народ для заседания в Учредительном собрании. Жандармы трусливо бегут и прячутся. Обгоняя жандармов, на извозчиках и экипажах бегут фабриканты, купцы… И всё это оттого, что пришли они, освободители народа. Справа от него шагает Пётр Данилович, слева Андрей Карлович. Пётр Данилович служил в «Театральной школе разных специальностей», которую полгода назад окончил Аристарх. Андрей Карлович в свою очередь преподавал словесность в меньших классах благородного пансионата при Педагогическом институте.

Матушка Аристарха всегда была против его театральных увлечений. Она хотела, чтобы он окончил реальное училище, по окончании которого он должен был непременно служить на железной дороге, носить инженерную форму и ездить в экипаже. На худой конец мог стать хотя бы коллежским регистратором, но вот артистом… Да, Аристархушка был далёк от паровозов и железной дороги. Ему по душе были «изячные» искусства, театры, диспуты, салоны. Человек он был беззлобный и воздушный от не покидающих его фантазий. В этот театральный сезон ему не удалось поступить на службу в какой-либо театр, поскольку после окончания Театральной школы он уехал в поместье в Псковской губернии, неподалёку от Опочки. Загоститься пришлось по причине спектакля, который они вознамерились поставить. Увлечение оказалось излишним. По приезду в Петербург он являлся для устройства на службу в различные театры, и во всех местах ему отвечали одно и то же: «поздно, репертуар составлен, роли распределены, да и рекомендации у вас отсутствуют. Так что увольте, сударь». Наконец ему предложили работу реквизитора. Аристарх, сочтя это за оскорбление, отказался. Как они могли… Он уже имел достаточный опыт участия во многих спектаклях ещё при обучении, к тому же был неоднократно отмечен, как очень способный актёр. Особенно ему удалась роль Меркурия в «Зове богов». До истомы в душе ему было жаль оставаться не у театральных дел. Далеко не все были способны понять его утончённую душу, и он продолжал искать место.

Дождь прозрачными змейками стекал по колоннам. Тяжёлые капли, подхваченные ветром, рассыпаясь, падали на галоши. Аристарх слегка обсох и даже согрелся. Двое подвыпивших солдат в форме егерского полка брели, обнявшись, вдоль набережной. Часто останавливаясь, они хлопали один другого по намокшим спинам, клялись не бросать сотоварища в беде, после начинали петь «Ратным строем на врага…», сбиваясь, замолкали… Передохнув, неуёмная пара продолжала следовать дальше, держась один за другого. Для них не существовало прохожих, дождя, луж… Потом один из них, покачиваясь, стал во фрунт, а другой принялся парадным шагом ходить вперёд-назад.

Аристарху сегодня больше всего хотелось побыть одному. Он должен был разобраться и понять всё, что они обсуждали на заседании тайного общества. Ему пока было не вполне понятно, каким образом народ будет участвовать в управлении государством, если он в основной массе необразован и не умеет ни читать, ни писать? Кроме того, ещё и царя не будет… Говорят, что будет кто-то из новых, ну, к примеру, Андрей Карлович. Народ по причине того, что сам изберёт Андрея Карловича на должность царя, или как он там будет называться, будет его слушаться, а Андрей Карлович будет делить всё поровну и никого не забудет. Всё, очевидно, именно так и будет. По крайней мере, Аристарху очень этого хотелось.

Экипаж с поднятым верхом на резиновом ходу неслышно плыл вдоль набережной. Возничий неподвижно возвышался над передком нахохлившимся филином. Изредка он, не двигая плечами, поворачивал голову. Точно, филин…

Аристарх вдруг вспомнил экипажи из детства. Они запрягались цугом по пять-семь, а то и более лошадей. На передней торжественно восседал форейтор в мундире. Грохот по булыжной мостовой кованых колёс смешивался с перестуком копыт цуга, потому был слышен издалека. Все шептались: «Царь едет, царь…». Мальчишки выбегали навстречу, ожидая неожиданной царской милости. Рано или поздно она должна была пролиться на них. Царя Аристарх видел один раз, зато совсем близко. Было это на пасху, возле Казанского собора. Он наивно полагал, что увидит какого-то необычного человека в диковинных одеждах, а это был совершенно обычный мужчина в военном мундире, с бородкой. Вокруг него суетилось великое множество людей. Все пытались находиться как можно ближе к царю и старались ему во всём показаться. Нет, царём быть хорошо… Тогда Аристарх очень хотел стать царём, пусть хотя бы на время.

Как же беззаботно и легко было тогда… Всё казалось красивым, правильным и на своих местах. Они с папенькой, маменькой, Соней гуляли в Адмиралтейском саду, лизали сладкие завитушки, играл камерный оркестр… После, на Невском сидели в кофейне у Абрикосова. Взрослые пили кофе, они с Соней – тёплый шоколад. Отец неожиданно умер, и вся эта сказка закончилась… Половина поместья возле Опочки, что принадлежала отцу, незаметно перешла в управление его брата, Павла Фомича, который, вступая во владение, обещал присылать денег, но после только больше жаловался, что дела идут неважно, а денег слал всё меньше и меньше. Скуп дядюшка оказался. Одно слово – помещик и эксплуататор. С другой стороны, они с маменькой и Сонечкой тоже пользуются, пусть меньшей частью, но деньгами от эксплуатации трудового человека. Андрей Карлович говорил, что всё после революции станет общим. Может быть, после этого Павел Фомич начнёт делиться по-честному. Неожиданно Аристарх понял, что деньги и наследство его мало интересуют. С большим увлечением он задумался о более высоком – устройстве современного общества. Однако вскоре пришёл к неутешительному выводу: современный мир упрощается, становясь всё более примитивным. Всё это происходит по причине того, что простой люд необразован, не просвещён и ничуть не желает этим заниматься. Если бы все вокруг стали грамотными, культурными, перестали бы сморкаться на виду, горланить в пьяном виде матерные частушки, а вместо этого стали бы ходить в театры, читать книги, интересоваться живописью, то непременно наступила бы эра всеобщего благоденствия.

Андрей Карлович неоднократно говорил на заседании тайного общества, что стоит только свергнуть царя, как освобождённый народ непременно захочет обучаться, и сразу за этим наступит эпоха гармонии и рассвета цивилизации.

Сегодня они обсуждали создание подпольной типографии, чтобы печатать просветительские манифесты для народа. Спрятать её от жандармов можно было где-нибудь в деревне. Ни за что не найдут. Это и стало бы первым шагом к просвещению народных масс. Только поговорили, поговорили, да на том и закончили, поскольку денег на типографию не было. Разве что детские копилки, в которые родители клали по пятачку к празднику. Нет, как видно, пятачками в глиняных поросятах и котиках народ из-под ига самодержавия высвободить не получится. Однако странно как-то получается. Для того, чтобы сделать освободительную революцию для народа, опять необходимы эти ненавистные деньги. Мир действительно несовершенен, надо его менять, но как?..

* * *

Дождь со временем улёгся. Аристарх нащупал в кармане последние медяки и, вздохнув, направился к полуподвальному входу под вывеской «Питейный и закусочный дом Родоканаки. Милости просим». Заведение ему было хорошо знакомо. Он и до этого заходил сюда, чтобы перекусить. Здесь всегда было шумно и не очень хорошо пахло, однако стоило всё дёшево. Когда он уже спускался по ступенькам, дверь неожиданно распахнулась. Широкоплечий распорядитель в косоворотке, с чёрными, прилизанными волосами, тащил за ворот пьяного, взлохмаченного мужичишку. Тот мычал, изворачивался, цеплялся за стену и, не переставая, норовил плюнуть в обидчика. Увидев Аристарха, распорядитель, прислонив мужичка к стене, освободил проход, приветливо улыбнулся и проговорил:

– Заходите, барин, заходите. Заведение у нас приличное, а кои не умеют вести себя подобающе, пущай погуляют на воле.

После этих слов он незаметно поддал неуёмному мужичонке кулаком под дых, отчего тот взъерепенился ещё больше. Аристарх отшатнулся и даже на мгновение замер. Вскоре всё успокоилось, и крепкая фигура в красной рубахе с трепыхающейся в руке жертвой скрылась за верхними ступенями.

Синий табачный дым лениво плавал струями в спёртом воздухе полуподвального помещения. Пахло табаком, вином, квашеной капустой… Аристарх не стал ждать полового, подошёл к стойке, спросил кусок хлеба, соли, вяленого снетка и кружку квасу. Довольный тем, что осталось ещё две копейки, он устроился за второй от входа стол и начал есть. Попробовал сначала снетка, потом круто посолил ломоть хлеба, жадно откусил и, неторопливо отпивая квас, стал пристально разглядывать народ. Народ ему, если откровенно, нравился не очень. Аристарх не любил, когда люди были не в себе от выпитого. Самая шумная компания сидела в углу напротив небольшого оконца под сводом. Пьяный матрос во главе стола время от времени выкрикивал тяжёлым басом.

– Это вам не Марсель с борделями и не Кейптаун с ихними чёрными мамами! Это Рассея! Здесь мне первая Манька милее и слаще всех ихних мадам.

Закончив кричать, он поднимал мутные глаза к своду потолка и бил здоровенным кулачищем по столу… Трясся и подскакивал стол вместе с посудой. Собутыльники, чтобы успокоить товарища, опять предлагали выпить. Одна и та же сцена повторялась раз за разом… Половой косился на буйного матроса, но молчал. Уж он-то знал… От таких всего можно ожидать. В заведении ещё не забыли случай, когда сменщик его, Трифон попросил одного такого вести себя потише. А тот росту был под потолок, к тому же неспокойный какой-то. Осерчал он тогда не на шутку, схватил Тришку в охапку, вынес да и бросил в Фонтанку. Так что увольте, господа… А уж если чего, то вскорости должен зайти господин полицейский. Как полагается, получит свой рубль, и, если потребуется, мигом наведёт порядок. С револьвером не больно пошалишь.

Трое самых спокойных, даже незаметных, сидели в углу и, тихо переговариваясь, курили. На середине стола стоял глиняный кувшин, не понять, с чем, вином или квасом? Судя по всему, были они трезвые, только вид у них был какой-то уж больно каторжный. Излишне внимательные глаза шилом буравили каждого присутствующего из темноты полуопущенных глазниц. Сцепленные руки лежали неподвижно на столе. Говорили они мало и отрывисто.

«Это марвихеры7, точно, – подумал Аристарх. – Выискивают своего пьяного карася8, чтобы обчистить кайстру9, а там, может, и на соболя10подфартит. Изя-блакатарь всё возьмёт»… Изя был скупщик краденого. Жил он у них на улице, в полуподвале соседнего дома. Был он бедный или богатый, про то никто толком ничего не знал, но всевозможные небеспочвенные легенды роем кружились вокруг него. Он никого не трогал, мало с кем из соседей разговаривал и вообще был весьма приветливый человек. Он просто тихо делал своё привычное дело – скупал сомнительный товар по дешёвке. Воровской мир, что окружал его, относился к нему с определённым почтением. Обо всех его тёмных делишках было известно всем, кроме околоточного. Изю он будто не замечал. От столь тесного соседства с воровским миром, а также незначительных поручений, за выполнение которых лихие люди давали мальчишкам, не скупясь, медяки, Аристарх и все его приятели, знали не только лексикон и воровские привычки, но и всех серьёзных воров в округе.

Очень скоро присутствующие Аристарху прилично надоели, он отвернулся и, хрустя снетком, стал смотреть в другую сторону залы. И в другой стороне народ ему тоже не нравился… Там, в закутке напротив входа, сидела компания, которую, похоже, за копейку пустили погреться. Они расположились вокруг голого стола, верхней одежды на них не было, хотя на дворе всё уже дышало глубокой осенью. В какой-то момент вошёл человечек, похожий на них, такой же ободранный и страшный. Молча сел. Все затихли и уставились на него, не дыша. А он вдруг как гаркнет:

– Половой!

В один момент подскочил юркий половой с полотенцем через руку, послушно склонил голову. Мужичок бросил на стол крупную ассигнацию, пришлёпнул сверху заскорузлой ладонью и крикнул во весь голос.

– Гуляем! На все!

Одобрительный гул, похожий на гуденье улья, разнёсся над пустым столом.

– Молодец, Червонный! Вот ведь фартовый чертяка, поискать таких!

– Давай, наливай до краёв, не жмись!..

Аристарх ссыпал в ладонь крошки с блюдца, кинул в рот и вышел.

Он на мгновение остановился под вывеской, натянул картуз и задумался…

«Надо бы спросить Петра Даниловича. Тот ли это народ, который ждёт освобождения и просвещения? Не заблуждаемся ль мы случаем в наших обсуждениях на заседаниях тайного общества? Вот решим всё, как следует сделать, а народу будет не до того. Революция случится, а он возьмёт да запьёт. Тогда для кого всё это затевается? Да и нужна ли этим людям революция и освобождение? Они и без того свободны».

Денег на извозчика не было, а если б даже и были, Аристарх всё равно пошёл бы пешком, поскольку давно привык экономить. Когда-то они жили в хорошей квартире, на Большой Морской. Отец служил в военном ведомстве, ходил в форме. Маменька этим очень гордилась. Теперь они живут втроём, в квартирке на 17-й линии Васильевского острова. Хорошо хоть Сонечка скоро выйдет замуж. Жених у неё хороший, кроме того, ещё из богатой семьи. Служит поручиком в Семёновском полку. Маменька нынче вся пребывает в добрых надеждах и ожидании…

На Дворцовом мосту ветер с залива безжалостно, будто иглами, пронизал старенькую шинель, несколько раз попытался сорвать картуз с головы. Стараясь согреться, Аристарх то прикрывал ладонью левую щеку, то прятал озябшие пальцы в рукава. Невольно бросив взгляд на чернь Невы, он попытался разглядеть хоть что-нибудь в непроглядной и вязкой, будто смоль, ночи. От ощущения близости воды ему стало не по себе. Он физически чувствовал, как у него под ногами властвует тьма и беснуется в пролётах ветер, как фонари испуганными светлячками дрожат на ветру…

Маменьки дома не было. Должно быть, задержалась на уроках. Днём она преподавала музыку в гимназии, а по вечерам давала частные уроки. Софья, по всей вероятности, отправилась куда-нибудь с женихом. Аристарх нетерпеливо приложил руки к тёплой поверхности голландской печи, приник к ней грудью, замёрзшей щекой. Постояв, он перевернулся спиной к теплу, откинул назад руки, прижался затылком, закрыл глаза и затих. Сразу стало тепло и тихо… Мягкая нега осторожно проникала внутрь. Вот уже разогрелись мелкими иголками кончики пальцев, запылали щёки…

Дрова каждое утро приносил Герасим. Аристарх, как единственный в доме мужчина, укладывал их в печь, обдирал бересту или колол лучину. После разжигал огонь. Когда пламя разгоралось, он мог подолгу смотреть на его пляшущие языки, перебирать в голове случайные мысли, вспоминая о том, что, казалось, давно уже позабыто.

Он прибавил свету в лампе, пододвинул стул ближе к печи, достал книжечку Маркса и начал читать. Очень скоро от нетерпения он заёрзал, перечитывая одно и то же место, поскольку не понимал: чего хочет этот бюргер, разговаривая таким мудрёным языком? Почему Андрей Карлович убеждал их, что это и есть руководство к действию? Чем тут руководствоваться, непонятно? К тому же, как простому народу это понять? И надо ль ему всё это? Не поймёт, – решил наконец Аристарх. Просвещение, вот что ему надобно в нынешний момент. Просвещение…

Щёлкнул замок входной двери. Пришла матушка. Согласно инструкции Аристарх спрятал тайную книжицу под матрац, а на стол положил пьесу и уселся обратно так, будто ничего и не было. За ужином ему было совестно оттого, что приходится обманывать маменьку. «Надо бы поскорее закончить чтение. Утром зайдёт Савва и пусть заберёт эту книжицу».

Савва был из купцов. Его по этой причине не хотели принимать в тайное общество, но он настоял. После этого нередко он приносил немалые денежные пожертвования. Бывало и по сто рублей.