Читать книгу Далекое и близкое - Александр Крживецкий - Страница 4

В отличие от знаменитого артиста Бориса Сичкина (он же Буба Касторский: «Я из Одессы! Здрасьте!»), утверждавшего, что по происхождению он дворянин, так как родился во дворе, род наш ведет свое начало от помещиков Подольской губернии (Родословная книга Подольской губернии, I часть).

Фамилия – Крживецкий (или боковая ветвь – Крыжановский, – близкие родственники с 1786 года) – польская, многозначительно указывающая на то, что предки наши были служителями католической церкви – ксендзами, так как «Крыж» – «Крест», а «Живе» (zywie) с польского языка – «питание», то есть, – «крестом живущие».

В семье сохранялось устойчивое предание о том, что в 1808—1809 годах мой пращур Максим Константинович Крыжановский успешно командовал батальоном в военной кампании против Швеции (последняя Северная война). После победы над грозным соседом, Россия присоединила к себе Финляндию. Позже батальон Максима Константиновича был переформирован в Лейб-гвардии полк, получивший имя Финляндского, а его командир – звание полковника. Это был бравый офицер богатырского роста, темноволосый, с роскошными бакенбардами, волевым взглядом и трубным командирским голосом.

Почетным командиром полка, или, как говорили тогда, Шефом полка, в то время был Великий князь Цесаревич Константин Павлович. Полк состоял из трех егерских батальонов и квартировал на Косой линии Васильевского острова в Санкт-Петербурге.

Мой пращур, командуя полком, участвовал в Бородинском сражении (во французской истории – битва у Москвы-реки, фр. Bataille de la Moskova). Битва состоялось 7 сентября 1812 года у деревни Бородино, в 125 км к западу от Москвы.

В районе деревни Семеновской полк стойко отражал атаки тяжелой французской кавалерии, а затем, в ходе сражения, был переброшен на правый фланг и штыковой атакой выгнал вестфальцев из Утицкого леса.

Помните, у Лермонтова:

В этом бою адъютантом командира Лейб-гвардии Финляндского полка был штабс-капитан Александр Гаврилович Огарев, родственник Н. П. Огарева, друга и соратника А. И. Герцена. Восхищаясь выносливостью и мужеством наших солдат, Александр Гаврилович записал в своем дневнике: «Не знаешь, когда они спят, когда едят. Вот и каша готова, а тут француз напирает. Приказ отходить. Каша вываливается из котлов, солдаты грызут сухари, бодры и веселы».10

В то же время, ужасное свидетельство о результатах действия русской артиллерии в этой битве оставил французский лейтенант Мишель Комб: «…стараясь увидеть что-нибудь в окружавшем нас облаке дыма и пыли, я почувствовал как кто-то схватился обеими руками за мою ногу и цеплялся за нее с крайними усилиями. Я уже был готов освободить себя ударом сабли от этого крепкого объятия, как увидел молодого, замечательно красивого польского офицера, который, волочась на коленях и устремив на меня свои горящие глаза, воскликнул: «Убейте меня, убейте меня, ради Бога, ради Вашей матери!». Я соскочил с лошади и нагнулся к нему. Чтобы обследовать рану, его наполовину раздели, а затем оставили, так как он не в состоянии был выдержать переноски. Разорвавшаяся граната отрезала ему позвоночник и бок; эта ужасная рана, казалось, была нанесена острой косой. Я вздрогнул от ужаса и, вскочив на лошадь, сказал ему: «Я не могу помочь Вам, мой храбрый товарищ, и мой долг зовет меня». «Но Вы можете убить меня, – крикнул он в ответ, – единственная милость, о которой я прошу Вас». Я приказал одному из моих стрелков дать мне свой пистолет… и, передав заряженное оружие несчастному, я удалился, отвернув голову. Я все же успел заметить, с какой дикой радостью схватил он пистолет, и я не был от него еще на расстоянии крупа лошади, как он пустил себе пулю в лоб…».11

По самым скромным оценкам совокупных потерь, каждый час на поле боя погибало или получало ранения около 6000 человек, французская армия потеряла около 25% своего состава, русская – около 30%. Со стороны французов было сделано 60 тысяч пушечных выстрелов, с русской стороны – 50 тысяч. Наполеон назвал битву под Бородином своим самым великим сражением, хотя его результаты более чем скромны для привыкшего к победам великого полководца.

В самом грандиозном сражении за всю историю Московской кампании Наполеон почти не участвовал. Накануне император плохо спал: простудился, его лихорадило, мучил насморк и кашель. Шевардинский редут, где он провел весь день, находился в тылу французской армии. Поле сражения отсюда почти не просматривалось. Его словно охватил летаргический сон. Наполеон то садился на складной походный стул, то нервно ходил взад и вперед по площадке редута. «С телом моим я всегда делал все, что хотел», – часто говаривал император.12 Но теперь ничего не мог сделать. Мир хотел победить и не победил насморка. Понурив голову сидел, кашлял, чихал и сморкался. Одутловато-белое, бабье лицо его напоминало старую гувернантку.13

Маршалы Наполеона негодуют:

«Я его не узнаю!» – вздыхает Мюрат с грустью.14

«Что он там делает в тылу? – кричит в бешенстве маршал Ней – Если он хочет быть не генералом, а императором, пусть возвращается в Тюильрийский дворец, – мы будем воевать за него!».15

Когда, наконец, император вводит в бой Гвардию, было уже поздно: русские отступили в полном порядке.

Последней вспышкою сражения стал бой в Семеновском, который французы заняли около девяти часов вечера, но были выбиты штыковой атакой лейб-гвардии Финляндского полка.16

В ходе 12-часового сражения французской армии удалось захватить позиции русской армии в центре и на левом крыле, но после прекращения боевых действий французская армия отошла на исходные позиции.

По воспоминаниям участника Бородинской битвы французского генерала Пеле, Наполеон часто повторял фразу: «Бородинское сражение было самое прекрасное и самое грозное, французы показали себя достойными победы, a русские заслужили быть непобедимыми».17

В солнечное утро 13 сентября Наполеон выехал со свитой на Поклонную гору и не мог сдержать своего восхищения: его, как и свиту, поразила красота зрелища. Колоссальный, блиставший на солнце город, простиравшийся перед ним, был для него местом, где он даст, наконец, своей армии отдохнуть и оправиться, и прежде всего послужит тем залогом, который непременно заставит российского царя пойти на мир.18

«Москва! Москва!» – закричали от радости французские солдаты и захлопали в ладоши, когда увидели с возвышенности золотые маковки московских храмов.

Но напрасно Наполеон ждет делегацию депутатов, которые должны вручить ему символические ключи города. Их нет. И жителей почти нет. Все покинули древнюю столицу России! Только к ночи он въезжает в Москву, в Кремль. И снова болезнь берет верх и он как бы опять засыпает тяжелым сном. Вскакивает он от истошных криков: «Пожар! Пожар!». Горит Москва и будет гореть еще пять дней. – «Какие люди, какие люди! Это скифы» – шепчет Наполеон в ужасе. – «Это было самое величественное и ужасное зрелище, какое я когда-либо видел», – вспомнит император.19 Бонапарт бежит из Кремля «по огненной земле, под огненным небом, между огненными стенами», и едва спасается.20

Выждав в Петровско-Разумовском окончание пожара Наполеон возвращается в Кремль.

Верным показателем того тяжкого положения, в котором находилась в это время французская армия, был приезд 23 сентября (5 октября) к Кутузову генерала Лористона с предложением от Наполеона начать переговоры о мире, а до того заключить перемирие. Кутузов отказал, но согласился донести государю о желании Наполеона. Император Александр сделал выговор Кутузову за то, что тот принял Лористона, и подтвердил свое твердое намерение продолжать войну, дабы отомстить за оскорбленное отечество.21

Наполеон на предложение о мире ответ не получил, и понял – мира не будет!

13 октября выпадает первый снег, предвещая суровую русскую зиму. После огненного ада (Московского пожара), – ад ледяной!

19 октября французы оставляют Москву, а 28 октября ударил сильный мороз.

Сто тысяч французов вышло из Москвы, а недели через три осталось тридцать шесть тысяч, да и те полуживые и обмороженные.

5 ноября 1812 года в знаменитом бою под Красным (в районе с. Доброе), мой пращур, Максим Константинович отличился, выхватив в пылу сражения из рук французского полководца Луи Никола Даву маршальский жезл, который впоследствии хранился в стеклянном футляре с медной оправой среди прочих воинских трофеев у могилы М. И. Кутузова в Казанском соборе, а затем был передан в Эрмитаж.22

В начале XX века русский военный инженер, генерал-майор, А. И. Геккель подробно описал этот трофей: «Жезл длиною в 50 сант. и диаметром в 4 сант., обит лиловым бархатом с вышитыми золотыми орлами, в четыре ряда, по восьми штук в каждом; на конечностях жезла имеются два кольца, из коих на верхнем выгравирована латинская надпись: «Terror belli. Decus pacis»; а на нижнем: «Louis Nicolas Davout nomme par l`Empereur Napoleon Marechal de l`Empire, le 29 Floreal, an XII».23

За четыре дня боев под Красным русской армией было взято 116 орудий (не считая 112, брошенных неприятелем), несколько орлов и жезл маршала Даву; пленных захвачено более 26 тысяч (в том числе семь генералов и 300 офицеров), убито и ранено до 6000; наш урон составил до 2000 человек.

Фельдмаршал князь Кутузов получил за это сражение титул Смоленского, а атаман Платов возведен в графское достоинство.24

Необходимо отметить, что на Бородинском поле в 1812 году был установлен памятник Лейб-гвардии Финляндскому полку (архитектор Ф. С. Былевский), со словами: «Подвигам доблести слава, честь, память».

За воинские отличия полку было вручено Полковое Георгиевское знамя с Андреевской юбилейной лентой: «За отличие при поражении и изгнании неприятеля из пределов России 1812 г.», а также две серебряные трубы с надписью: «Лейб-Гвардии Финляндского полка, в вознаграждение отличной храбрости и мужества, оказанных в сражении при Лейпциге 4 октября 1813 г.». Необходимо отметить, что Финляндский гвардейский полк был в то время одним из самых доблестных в русской армии, первый, по числу Георгиевских кавалеров.

Позже, в звании генерал-лейтенанта, Максим Константинович занимал должности «капитула императорских орденов»25, коменданта Петропавловской крепости и члена Военного Совета, директора Чесменской военной богадельни.26 Его имя встречается на стенах возрожденного Храма Христа-Спасителя в Москве, а портрет кисти Дж. Доу украшает Генеральский зал Военной галереи Зимнего Дворца в Эрмитаже.

Умер герой в 1839 году и похоронен в ограде собора Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге, в мундире, «крепко пришитом к нему, – как он говорил, – неприятельскими пулями и ядрами».

В детстве у бабушки я видел в сундуке старый, потрепанный холст с изображением моего пращура в генеральской форме, но Агриппина Петровна, почему-то упорно называла его не портретом, а парсуной.

В семидесятых годах прошлого столетия, я, как руководитель краеведческого объединения школьников, был в Ленинграде на Всесоюзном семинаре, и после лекций и осмотра экспозиции, посвященной «скифскому золоту», поинтересовался у академика Бориса Борисовича Пиотровского, директора Эрмитажа, возможно ли увидеть эту семейную реликвию. Точного ответа я не получил, но через два дня, к моему великому изумлению, сотрудница Эрмитажа сопроводила меня в один из запасников музея, где в витрине за стеклом я первый из сородичей лицезрел жезл маршала Франции.

Так фамильная легенда обрела действительные корни.

Один из моих прапрадедов был прокурором Варшавы (во времена мудрых правителей нашей страны, когда Царство Польское было просто предбанником Российской Империи). Прадед, Виктор Крживецкий, в звании майора в составе также Лейб-гвардии Финляндского полка воевал с Блистательной Портой (Османской империей) в 1877—1878 году в Болгарии.

24 августа 1877 г. финские стрелки выступили из Гельсингфорса (Хельсинки) в поход. 12 октября они участвовали при штурме позиции при Горном Дубняке, 20 октября заняли Дольний Дубняк, а 10—11 ноября сражались с турками за Правецкую укрепленную позицию. С 17 по 21 ноября вели бои за Враченский перевал через Балканы, а уже 23 декабря батальон вошел вместе с остальными российскими войсками в освобожденную от неприятеля Софию. Командир полка полковник Георг Эдвард Рамзей, награжденный золотой саблей, назначен впоследствии командиром Семеновского полка. Война за освобождение христиан от османского ига была популярна в Финляндии как и во всей Империи и у финляндцев есть песня о героях той войны:

Вскоре после окончания боевых действий Виктор Крживецкий вышел в отставку и поселился в Саратовской губернии.

Два его сына – Сергей и Никита окончили кадетский корпус в Петербурге, а затем старейшее в стране Михайловское артиллерийское училище, и были произведены в поручики царской армии.

Оба увлеклись социал-демократическими идеями и встали на путь активной борьбы с царским самодержавием. Несколько раз подвергались аресту и перешли на нелегальное положение.

В начале XX века оба перебрались в Ставрополь, купили большой дом, в подвале которого оборудовали химическую лабораторию по производству взрывчатых веществ и изготовлению «бомб». Эти бомбы предназначались для боевых групп Камо (Тер-Петросяна) и Кобы (Иосифа Джугашвили) для проведения «эксов» (актов экспроприации).

Ограбление почтового поезда под Чиатури (Грузия) в 1906 году и дерзкое ограбление Тифлисского казначейства на Эриванской площади в 1907 году – акции боевиков Камо и Кобы, которые при нападении использовали бомбы, сделанные руками моего деда – Никиты Викторовича. Таким образом большевики пополняли свою партийную кассу.

В семейном архиве есть студийная фотография Никиты Викторовича с Камо и его записка деду, где помимо прочего, он передает привет от Кобы (Сталина). Сохранилась также групповая фотография, на которой изображен Камо, мой дед и некая Яковлева, которая впоследствии, уже после Гражданской войны, была изобличена как провокатор и агент царской охранки.

В 1910 году брат моего деда – Сергей на железнодорожном вокзале Ставрополя случайно лицом к лицу столкнулся с начальником жандармского управления (они знали друг друга) и в упор стрелял в него из револьвера. Жандармский полковник упал; Сергея, после короткой борьбы, скрутили и препроводили в кутузку. Позже оказалась, что каким-то чудесным образом Сергей промахнулся, а с офицером просто случился обморок.

Сергея судили и переслали в Саратовскую тюрьму, где он организовал голодовку среди политических заключенных, за что был до смерти забит палками надзирателями.

Примерно в это же время, при производстве очередной бомбы, произошел неконтролируемый взрыв в лаборатории деда, и ему опалило лицо. С тех пор, и почти до самой своей смерти, Никита Викторович ходил с лицом синего цвета, от въевшихся в лицо крупиц пороха при взрыве.

Никита Викторович женился на мещанке Агриппине Петровне (моей бабушке), дочери знаменитого на всем Поволжье печника Петра Федотовича Гущина (говорят, что он выкладывал большие изразцовые печи до потолка в домах богатых купцов и подрядчиков).

Бабушка была старшая из детей в семье (всего было три сестры – Агриппина Петровна, Капитолина Петровна, Евангелина Петровна и два брата – Милентий Петрович и самый младший – Александр Петрович).

В годы Гражданской войны младший брат Александр спутался с одной из многочисленных банд, шнырявших по Северному Кавказу. Как-то зимней ночью он постучал в окно дома. Бабушка откликнулась.

– Груня, открой. Это я – Саша.

Бабушка открыла дверь, но на порог не пустила. – Уходи, тебя разыскивают.

– Груня, я на минутку, только согреюсь и что-нибудь перекушу.

Агриппина Петровна впустила брата в дом. Сидя за столом, Александр заснул. Вдруг раздался стук в дверь, ворвались красноармейцы, вывели Александра во двор, и на глазах Агриппины Петровны расстреляли.

Бабушка имела образование – 4 класса церковно-приходской школы, занималась с дедом самообразованием, выучила польский язык, а после революции закончила рабфак, высшую партийную школу в Ростове-на-Дону и Промакадемию в Москве.

В перерывах между учебой, бабушка работала директором детского дома (была делегатом I Всероссийского съезда учителей (май 1924 г.); прибыла на съезд последней и, войдя в зал заседаний, была остановлена возгласом Н. К. Крупской, сидящей в президиуме съезда: «Товарищи, давайте поприветствуем прибывшего с Северного Кавказа делегата нашего съезда». Все поднялись со своих мест, и Агриппина Петровна проследовала к своему креслу под громкие аплодисменты). Затем она руководила машинно-тракторной станцией на Ставрополье (есть фотография А. П. за рулем американского трактора фирмы «Фордзон» («Fordson»).

Во время учебы в Москве бабушка подружилась с Елизаветой Берзиной, женой главного разведчика РККА (Красной Армии), – Яна Карловича Берзина (настоящая фамилия Кьюзис, кличка – Старик), практически каждый день бывала у них в доме.

По линии Главного разведывательного управления Красной Армии, она выполняла отдельные поручения. В частности, была связной с группами болгарских коммунистов Стойнова Геню Георгиева и Христа Боева. Не зря 27 февраля 1934 года Агриппина Петровна была одним из организаторов встречи на Тушинском аэродроме, оправданных Лейпцигским трибуналом за поджог Рейхстага в Берлине и взятых под советское покровительство, болгарских товарищей, – Георгия Димитрова (будущего руководителя Коминтерна), Благова Попова и Васила Танева.

(Пожар Рейхстага устроили сами фашисты 27 февраля 1933 г., использовав для его поджога слабоумного Маринуса Ван дер Люббе. Эта акция нацистов была поводом разделаться с политическими противниками, виновными же пытались сделать немецких и болгарских коммунистов).

Несколько ранее Агриппина Петровна участвовала в официальных переговорах с помощником начальника генерального штаба рейхсвера (немецкой армии) полковником Миттельбергом. Именно с его приездом в Москву началось активное сотрудничество Красной Армии и германского рейхсвера.

В ходе ежевечерних чаепитий с бабушкой и продолжительных задушевных бесед (я еле успевал делать пометки) вырисовывались две основные задачи ведомства Яна Берзина на западном направлении:

1. Расширение сотрудничества с рейхсвером в области взаимной подготовки кадров, обмена военными и производственными технологиями, разработка и испытание нового химического оружия.

2. Поскольку основным и самым опасным вероятным противником СССР в то время считалась Польша, шел активный обмен информацией между разведками двух стран о военном потенциале Польши, ее мобилизационных планах, количестве и оснащенности воинских подразделений, предприятиях военной отрасли.

Деятельность по разрешению первой задачи была глубоко законспирирована (так как противоречила Версальскому договору), создавались фиктивные акционерные фирмы, такие, как «Метахим», в Казани была открыта танковая, а в Липецке летная школы, в которых проходили обучение офицеры рейхсвера. Совместные же испытания нового химического оружия осуществлялись на военно-химическом полигоне на станции Причернавская (поселок Шиханы, Саратовская область).

Что же касается Польши, то она вела провокационную и враждебную политику в отношении СССР. В 1938 г. поляки активно обсуждали с немцами раздел сфер влияния: Украина – сфера интересов Польши, а северо-запад России – сфера немецкого влияния. В частности, в конце октября 1938 года министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп и посол Польши в Берлине Ю. Липский договорились об общей политике их стран в отношении СССР на основе Антикоминтерновского пакта. В самом начале 1939 года этот вопрос уже детально обсуждался во время встречи Гитлера с министром иностранных дел Польши Ю. Беком. Польша заявила о своей готовности выступить на стороне Германии в походе против СССР. Плацдармом такого похода должна была стать Карпатская Русь (Закарпатская Украина, отделившаяся от Чехословакии).

В это же время польский посол в Париже называл Чехословакию «обреченной на смерть страной». И уже в марте 1939 г. Варшава беззастенчиво участвовала в разделе Чехословакии (совместно с Берлином и Будапештом), присоединив к себе Тешинскую область.

(Когда я недавно услышал наглое заявление польского журналиста и политолога Якоба Корейбы, прозвучавшее на популярной телевизионной передаче «Право голоса», о том, что, мол, мы, поляки, поможем устроить в Калининградской области референдум о независимости, мне сразу же вспомнились слова командующего рейхсвером генерала Ганса фон Секта из меморандума, адресованного германскому послу в Москве графу Брокдорф-Ранцау от 11 сентября 1922 года: «Мы не можем терпеть существование Польши; оно противоречит жизненно важным интересам Германии. Польша должна исчезнуть с карты мира, и она исчезнет из-за собственной внутренней слабости и благодаря России – с нашей помощью». Полякам полезно знать, что возможна ситуация с фактом очередного «Раздела Польши», и уже, навсегда! Поляки, прибалты, националисты Украины, да и иные европейские и англосаксонские «друзья» называют нас азиатами, пытаются поучать нас и даже угрожают России. Я на это могу ответить словами Александра Блока:

В целом необходимо отметить, что сотрудничество с Германией в начале и середине 30-х годов ХХ века в разных областях экономики и культуры (особенно инженерной), дало хороший импульс развитию советской оборонной промышленности и в целом индустрии, так как позволило использовать в различных областях промышленности немецкие передовые технологии, или как говорят сейчас, «ноу-хау». Как отмечал несколько позже министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп: «В Германской лавке было много товаров для России».

С приходом Гитлера к власти в Германии, климат советско-германских отношений стал быстро ухудшаться. Стремительно свертывалось военно-политическое сотрудничество. В речах фюрера зазвучали угрожающие заявления о жизненном пространстве для германской нации. «Миссия Германии, – утверждал А. Гитлер, – в прилежной работе немецкого плуга, которому меч должен дать землю».29

В интервью корреспонденту лондонской «Дейли Экспресс» 11 февраля 1933 г. фюрер откровенно заявил о сути своей империалистической внешней политике: «Германия нуждается во многом из того, что могут дать колонии, и колонии нам нужны в той же мере, что и другим державам». 23 марта 1933 г. Гитлер заявил в Рейхстаге: «Мы знаем, что географическое положение Германии, бедной сырьевыми материалами, не гарантирует экономической самостоятельности нашему государству».30

И. В. Сталину необходимо было спасти хотя бы торговые отношения, и немецкие валютные займы, и он на это направление решает поставить своего надежного человека. Его выбор падает на давнего товарища еще с дореволюционных времен – Давида Канделаки. В тридцатых годах тот руководил народным просвещением в Грузии.

Сталин вызвал его в Москву, назначил на высокий пост торгового представителя СССР в Швеции, а затем в Германии, вопреки сильному сопротивлению наркома иностранных дел М. М. Литвинова, считавшему Давида Канделаки не профессионалом. Между ними сразу же возникла острая личная неприязнь, которую Литвинов, как человек довольно независимый, выражал, не стесняясь, публично.

Регулярные отчеты о своей работе Д. Канделаки направлял на имя наркома, но, видимо опасаясь возможных инсинуаций, он часть важной информации передавал неофициально Главному Разведывательному управлению РККА, через Агриппину Петровну. Конечно, когда возникала срочная необходимость, наш торгпред обращался напрямую к «хозяину», но обычно старался не беспокоить И. Сталина.

Контакты Д. Канделаки с министром финансов Германии Яльмаром Шахтом, двоюродным братом Германа Геринга – Гербертом, другими влиятельными лицами в немецких правительственных кругах не принесли желаемого успеха. В конечном счете, Д. Канделаки был отозван в Москву и переведен на должность зам. наркома внешней торговли СССР (наркомом тогда был А. И. Микоян).

На дворе стоял 1937 год, Д. Канделаки был объявлен врагом народа и репрессирован. Как опасно было находиться вблизи диктатора!

А что же генерал Берзин? – В октябре 1936 года он под именем генерала Гришина направляется главным военным советником в республиканскую Испанию.

Напомним читателю, что 18 июля 1936 года командный состав колониальных войск Испании в Северной Африке во главе с генералом Франко поднял мятеж против республиканского правительства, который вскоре перерос в кровопролитную гражданскую войну. Используя поддержку Германии и Италии, Франко смог не только переправить свои войска в Испанию, но и вести активные боевые действия на всех фронтах. Что касается законного республиканского правительства, то ему помогал только Советский Союз.

Прибыв в Мадрид, Ян Карлович первым делом в срочном порядке организует оборону Мадрида от войск мятежных генералов Франко и Мола, занимается боевой подготовкой интернациональных бригад, сформированных из добровольцев из России, Венгрии, Германии, Бельгии, Франции, Великобритании и других стран, налаживает руководство войсками республики. Клич республиканцев: «iNo pasaran!» («Но пасаран!» – «Они не пройдут!») гремит на просторах свободолюбивой страны.

По личному указанию И. В. Сталина Ян Берзин курирует эвакуацию золотого запаса республиканской Испании в Советский Союз. Непосредственное исполнение этого задания было возложено на заместителя Я. Берзина по контрразведке и партизанской борьбе в тылу А. Орлова и полпреда СССР в Испании Марселя Розенберга.

В банковских сейфах Мадрида хранились золотые слитки на сумму около 783 миллионов долларов – четвертый по величине золотой запас в мире. В августе 1936 г. 155 миллионов долларов из этого запаса были переправлены во Францию, чтобы кредитовать поставки истребителей и танков. Остальная часть сокровищ была тайно перевезена в огромную пещеру в горе близ г. Картахены. В условиях приближения франкистов к столице республиканское правительство предложило отдать золото на хранение Советскому Союзу. 15 октября 1936 г. премьер-министр Кабальеро и министр финансов Негрин официально обратились к Советскому Союзу с просьбой принять на хранение золото.

На операцию по доставке груза из пещеры в порт Картахены потребовалось три ночи. Под охраной советских танкистов, переодетых в испанскую форму, грузовики с золотом (7800 ящиков, каждый ящик по 145 фунтов) с большими предосторожностями были доставлены к месту погрузки.

Около 510 тонн (если быть предельно точным, 510 079 529,3 грамма) золота, упакованного в 7800 ящиков стандартного типа (по 65 кг каждый), было распределено между четырьмя советскими судами, доставившими в Картахену оружие и боеприпасы. Золото было в слитках, брусках, монетах, включая редкие нумизматические экземпляры.

2 ноября все суда, благополучно пройдя Средиземное море, Сицилийский пролив и Босфор, прибыли в Одессу. Для обеспечения секретности разгрузка кораблей производилась ночью силами специально командированных в Одессу сотрудников НКВД. Из Одессы эшелон с золотом проследовал в Москву под охраной 1000 командиров Красной армии. Сопровождал его нарком НКВД Крымской АССР и начальник особого отдела Черноморского флота Т. Лордкипанидзе, чтобы лично отрапортовать Ежову, главе НКВД, об успешном окончании операции. Золото было доставлено в Москву 6 ноября. В этот же день был составлен акт о приемке золота, который подписали нарком финансов СССР Г. Гринько, зам. наркома иностранных дел СССР Н. Крестинский и посол Испанской Республики в СССР М. Паскуа. В акте говорилось, что на государственное хранение Наркомфином СССР получено золото, прибывшее из Испании, упакованное в 7800 ящиков стандартного типа общим весом 510079529,3 гр. Один экземпляр составленного акта был передан испанскому правительству.

Любой специалист по продаже золота Вам скажет, что в таком виде им торговать нельзя, так как золото продают только в слитках. Поэтому все прибывшее испанское золото должно было быть подвергнуто аффинажу.31 А это предусматривает дополнительные расходы. Поэтому Москва отреагировала моментально:

Выписка из протокола заседания Политбюро ЦК

2 марта 1937 года Строго секретно

При выполнении поручений Испанского Правительства по реализации этого золота расходы по аффинажу и потери при аффинаже в нормах, принятых на аффинажном заводе, относятся за счет Испанского Правительства.

Секретарь ЦК.

В мае 1937 г. Я. Берзина отзывают в Москву, ему торжественно вручают орден Ленина, он получает очередное генеральское звание и вновь становится главой Разведывательного управления РККА.

В ноябре 1937 г. Ян Карлович был арестован и погиб в застенках НКВД.

В самом разгаре была «ежовщина» – так назвали по имени главы НКВД время, когда общественная атмосфера, сложившаяся в стране, напоминала психопатическую эпидемию, для которой характерны всеобщая подозрительность, шпиономания, ненормальность суждений, аресты по вздорным обвинениям, превращение доброжелательных и уравновешенных людей в параноиков и даже в жестоких палачей.

Так произошло и с всесильным «наркомом страха» Ежовым, который многими вначале своей наркомовской карьеры, воспринимался как мягкий, улыбчивый человек, с фиалковыми глазами. Безусловно преданный Советской власти. Но очень быстро произошла деградация личности, ускоренная запойным алкоголизмом, превратившего его в холодного, расчетливого и безжалостного убийцу.

Но вернемся к Агриппине Петровне. Осенью 1936 года она направляется в Ставрополье на должность секретаря крайкома партии, отвечающего за сельское хозяйство. Едва освоившись с новой должностью, и почти не успев ничего сделать, весной 1937 г. оказывается под следствием. Ее арестовывает НКВД. На первых же допросах выясняется, что директором одного из совхозов края оказался бывший колчаковский офицер, по фамилии Иванов, сотрудники НКВД, получив ордер на арест, поехали его забирать, но он странным образом исчез вместе с семьей (видимо кто-то успел предупредить).

В течение полутора лет бабушку мытарили в тюрьме, пытаясь раскрыть заговор против Советской власти, вспомнили ее связь с «врагами народа» Д. Канделаки и Я. Берзиным.

В это же время оказывали давление на мою маму, Ларису Никитичну, студентку Горского сельхозинститута, в г. Орджоникидзе. Призывали отказаться от матери (врага народа). Грозили исключить из комсомола и отчислить из института. Мама не пошла на предательство.

Однажды днем конвоир повел Агриппину Петровну не в кабинет следователя, а вывел на тюремный двор. Как рассказывала бабушка, впервые за все время отсидки, у нее екнуло сердце. Мелькнула мысль: ведут на расстрел. Но конвоир скомандовал идти к домику в углу тюремного двора. В маленькой комнате (без решеток!) оказался новый следователь.

Поднялся, отпустил сопровождающего, вежливо поздоровался, предложил сесть, дал закурить. Поговорили ни о чем, следователь вышел, на столе осталась лежать раскрытая папка с делом арестованной. Бабушка решилась встать с табурета и выглянуть за дверь. Нет конвоира. Стала лихорадочно смотреть материалы дела. Увидела порочащие ее письма и показания сослуживцев, работников крайкома партии. Затем, – покаянное письмо бывшего колчаковского офицера (директора совхоза) на имя Сталина.

В письме сообщалось, что действительно, молодым студентом Иванов в ходе массовой мобилизации был призван в армию Колчака, но в боях ему принять участие не пришлось, так как в результате широкого контрнаступления Красной армии и действий чехословацкого корпуса сам Колчак был пленен и расстрелян в ночь с 6 на 7 февраля 1920 г., а его армия полностью развалилась.

Иванов от всей этой сумятицы бежал в Москву, затем на Северный Кавказ. Поступил на работу учетчиком в совхоз на Ставрополье. Там женился на местной работнице почты. Поскольку он был грамотным, на него обратили внимание, назначили бригадиром, потом заведующим отделением. Наконец, стал директором хозяйства. Все свои силы он отдавал работе, всегда совхоз выполнял планы и производственные задания. Никаких нареканий по работе Иванов не имел, вины за собой не чувствовал, а потому, решил написать письмо руководителю государства товарищу И. В. Сталину. На письме в углу была пометка синим карандашом: «И. Ст.» (Иосиф Сталин).

Вернулся следователь и сказал, что Агриппина Петровна оправдана по всем статьям и может быть свободной. Документы на освобождение подписаны прокурором.

В тот же день бабушку выпустили, а прямо у ворот тюрьмы ее уже ждал служебный автомобиль, на котором она прямиком отправилась в крайком партии.

Рассеянно стала перебирать бумаги в ящиках рабочего стола, у себя в кабинете. Вдруг звонок телефона. Вздрогнула. Встала, потом опять села в кресло. Звонок настойчивый. Подняла трубку. Хриплый голос с кавказским акцентом:

– Здравствуйте, Агриппина Петровна. Как ваши дела? Я помню вашего мужа Никиту, хорошо мы с ним поработали в девятьсот седьмом году. Что можете сказать?

– Да, вот сидела в тюрьме, только что отпустили, Иосиф Виссарионович.

– Подумаешь, я тоже не раз сидел. Беритесь за работу. Дел много. До свидания!

Бабушке оплатили двойной оклад за все время с момента задержания, выдали бесплатную путевку в Ялту на всю семью (мужа – Никиту Викторовича, саму Агриппину Петровну и детей – Ларису и Руслана).

Постепенно, через лишения и утраты на трудном пути от революционного романтизма к реализму в голове Агриппины Петровны стала зарождаться мысль о том, что не все в порядке в «Датском королевстве».

В 1939 году семья переехала в Краснодар.

Перед самой войной бабушка работала директором самого фешенебельного в городе ресторана «Краснодар», что на углу улиц Гоголя и Красной. Однажды она, приехав на работу, поднималась по широкой мраморной лестнице на второй этаж (на первом этаже находилась центральная аптека и ряд магазинов). Над лестничной площадкой у поворота марша лестницы высилось огромное старинное зеркало от пола до потолка в бронзовой оправе. Бабушка не успела дойти до лестничной площадки, как раздался громкий треск (как пушечный выстрел) и зеркало наискось лопнуло, отдельные мелкие осколки осыпали Агриппину Петровну с ног до головы.

Она повернула назад, уехала домой и уже дома расплакалась. Моя мама как могла, успокаивала ее, но та была безутешна и постоянно твердила, что это дурной знак… Через месяц началась война.

Все жители страны 22 июня 1941 года с замиранием сердца молча слушали выступление Вячеслава Михайловича Молотова: «Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление…». Заявив о «беспримерном в истории цивилизованных народов вероломстве» со стороны Германии, напавшей на нашу страну, заместитель главы правительства призвал народ к дисциплине, организованности и самоотверженности, к сплочению рядов. Молотов закончил свою речь словами, которые стали главным лозунгом Великой Отечественной войны: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».32

В этот же день местоблюститель Русской Православной Церкви митрополит Сергий обратился с «Посланием пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви»: «Фашиствующие разбойники напали на нашу Родину. Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю… Господь дарует нам победу!».33

Несмотря на упорное сопротивление Красной Армии, фашистские войска продолжали продвигаться вперед. Казалось, Сфинкс засмеялся, и мир прекращает свое существование.34 Летом 1942 года они вплотную подошли к столице Кубани – городу Краснодару.

Муж бабушкиной сестры (Евангелины Петровны) – Николай Иванович Мрякин – партийный работник, инженер по специальности, был назначен ответственным за взрыв предприятий пищевой промышленности в Краснодаре. С утра до вечера он мотался из одного конца города в другой, проверял надежность заложенной взрывчатки. Однажды утром он пришел к Агриппине Петровне и сказал: «Груня, не переживай, я пришлю за вами подводу. Собирай с детьми вещи. Будем эвакуироваться по мосту через Кубань в сторону станицы Саратовской». Подвода не пришла.

Утром следующего дня, 9 августа 1942 г., в 6 часов утра затрещал репродуктор (черная тарелка на стене). Диктор объявил, что враг остановлен в районе станицы Новотитаровская (примерно, в 25 км от города), а в это время мимо двора, по ул. Кирова уже грохотали немецкие танки.

Оккупация

Немцы впервые во Второй мировой войне применили на Кубани «душегубки» – спецмашины с металлическими фургонами, куда заталкивали битком людей. Машина выезжала за город, а угарный газ от двигателя автомобиля поступал внутрь фургона. Люди в жутких страданиях погибали. За городом тела сбрасывали в противотанковые рвы и засыпали землей.

Голод

Подростки приносили от немецких полевых кухонь картофельные очистки. Их мололи на мясорубке, лепили оладьи и пекли на касторовом масле, которое притащили пацаны в огромных стеклянных бутылях с разбомбленных аптечных складов. Вонь стояла несусветная, но ели.

Руслан (мой дядя) укатил из под носа немецкого часового со склада огромную 200-литровую железную бочку с маслом. Радость. Сбежались все жители двора, кто с чем – бидонами, кастрюлями, чайниками набрать масла. Открыли бочку, а там – машинное масло. Все равно пекли картофельные оладьи на нем.

После Сталинградской битвы и разгрома группировки войск генерал-фельдмаршала Паулюса под Сталинградом, немцы, боясь следующих войсковых «котлов» (окружений), начали спешное отступление с Кавказа.

Краснодар был освобожден от немецко-фашистских войск 12 февраля 1943 года, а уже в марте мой дядя Руслан Никитич был призван в армию и отбыл на фронт.

Вначале он служил в войсках НКВД, которые следовали за наступавшими частями Красной Армии, ликвидируя остаточные соединения противника, и ведя борьбу с различными бандитскими группировками националистов на Украине и в Прибалтике.

Расскажу о первой боевой награде, полученной дядей в ходе одной из боевых операций.

В середине сентября 1943 года в штаб полка поступило донесение о том, что в глухом массиве Хинельских лесов в полосе Брянского фронта скрывается банда украинских националистов, пытающаяся нащупать проход в соседние Брянские леса, и соединиться с регулярными немецкими частями, отходящими под ударами Красной Армии на запад.

В промозглый вечер в район операции выехала передовая группа разведчиков. Несколько позже за ними на двух крытых грузовых машинах выехала спецгруппа войск НКВД.

Ночью остановка. Спешились, двумя группами стали просачиваться сквозь чащобу в сторону большой поляны, среди леса, где, по сведениям разведчиков, в большом двухэтажном деревянном доме бывшего лесничества расположился штаб одного из отрядов Украинской повстанческой армии.

Перед самым рассветом пошел дождь. Мелкий и частый, будто его просеяли сквозь сито. Он падал невесомо, с монотонным шуршанием, покрывая лица и одежду серебристо-тусклой холодной пылью. Завернувшись в маскхалаты, бойцы лежали среди валунов, сами похожие на камни своей неподвижностью. Поступил сигнал о том, что внешняя охрана дома ликвидирована, и бойцы стали окружать темную громаду здания. Командир приказал Руслану занять позицию в торце дома у самой стены.

Раздались выстрелы, взрывы гранат, крики, – спецгруппа начала штурм логова националистов. Минутой позже послышался скрип открываемого чердачного окна и оттуда вниз спрыгнул человек. Руслан подставил винтовку с примкнутым штыком…

За ликвидацию одного из кровавых руководителей украинских националистов Руслан Никитич был награжден медалью «За отвагу».

В скором времени Руслан был переведен в полковую разведку и, видимо, успешно продолжал службу, так как до конца войны был награжден еще несколькими медалями. Закончил он войну в Будапеште.

Проект «Dranq nach Osten» рухнул. План «Unternehmen «Barbarossa» не состоялся. Бог войны отвернулся от немцев. 30 апреля 1945 года над рейхстагом было водружено Знамя Победы.

В этот же день Гитлер, сын мрака, опасаясь стать «экспонатом в московском зоопарке», в последний раз прослушал пластинку с любимым «Баденвайлеровским маршем», и отошел в мир теней, покончив жизнь самоубийством. А в ночь с 8 на 9 мая в Карлсхорсте, восточном предместье Берлина, начальник штаба Верховного главнокомандования генерал-фельдмаршал В. Кейтель подписал Акт о безоговорочной капитуляции. Германия лежала в руинах.

Но Гитлер, разрушил не только Германию, он положил конец и старой Европе с ее национализмами, ее конфликтами, наследственными династическими распрями и ее неискренними императивами, равно как и со всем ее блеском и величием. Более того, он дал всему миру жестокий урок, который тот уже не забудет никогда. Каждая нация сама несет ответственность за свои деяния, за свою историю. Мир это знает, – и никогда не простит немцам чудовищных преступлений. Свидетельство тому – Парад бессмертных полков, прошедших не только в нашей стране. (У меня есть друг, спелеолог из Санкт-Петербурга – И. В. Козырев, жена которого пятилетней девочкой попала в концлагерь Бухенвальд. Фашисты, перед тем, как отправлять людей в печи крематория, особенно женщин, – остригали наголо. Волосы отправляли на склад, а там маленьких детей, из числа заключенных, в том числе и будущую жену моего друга, заставляли работать – они сортировали волосы по цвету и длине. До сих пор эта уже немолодая женщина не может слышать немецкую речь, – она впадает в истерику. Такое забыть нельзя! Кстати, семья Козыревых отказалась от пенсии, которая была назначена жертвам концлагерей правительством ФРГ).

Германия не только проиграла войну, но и потеряла национальную память – архивы, оказавшиеся в руках победителей. Более того, был сломлен тевтонский дух.

Впрочем, что мне Германия? Что мне судороги её нравственных, общественных и политических экстазов. Та страна, в которой люди становились «стадом, … голосующим скотом, патронажным братом, идиотом-вагнерианцем: там даже самая личная совесть подчиняется нивелирующим чарам большинства, там правит сосед, там становишься соседом …”.35

Известный американский историк и журналист Уильям Ширер написал в итоговых размышлениях о днях, проведенных им в Третьем рейхе: «Это (был) выход наружу примитивного племенного инстинкта обитавших в бескрайних северных лесах древних германских язычников, для которых грубая сила была не только средством, но и самой целью жизни. Именно этот примитивный расовый инстинкт „крови и земли“ нацисты вновь пробудили в немецкой душе и сделали это более успешно, чем любой из их современных предшественников, доказав, что влияние на немецкую жизнь и культуру христианства и западной цивилизации было подобно тонкой внешней оболочке».36

В мае 1945 года (после поражения Германии), известный психотерапевт Карл Густав Юнг в интервью газете «Die Weltwoche» (Цюрих) дал следующую оценку Германии: «Германия всегда была страной психических катастроф – Реформация, крестьянские и религиозные войны. При национал-социализме давление демонов настолько возросло, что человеческие существа, подпав под их власть, превратились в сомнамбулических сверхчеловеков, первым среди которых был Гитлер, заразивший этим всех остальных. Все нацистские лидеры одержимы в буквальном смысле слова, и, несомненно, не случайно, что их министр пропаганды был отмечен меткой демонизированного человека – хромотой. Десять процентов немецкого населения сегодня безнадежные психопаты… Искупление, как я уже указывал, лежит в полном признании своей вины… В искреннем раскаянии обретают божественное милосердие. Это не только религиозная, но и психологическая истина».37