Читать книгу В чем суть вопроса - Александр Кутузов - Страница 4

Теперь, когда мы разобрались с теорией прибавочной стоимости, нам остается выяснить, как Маркс представлял себе общество будущего, какой он видел альтернативу существовавшему в его время порядку.

Идея коммунизма возникла очень давно, еще в античную эпоху, в греко-римском мире. Она появилась в качестве реакции на тяжелое положение, в котором находились тогда низы. В условиях рабовладельческого строя людей превратили в вещь, которую можно было купить и продать. Почти такая же глубокая пропасть пролегала между верхами и низами в средние века. Крестьяне были закрепощены и были обязаны феодалу барщиной или оброком, а в целом народ был задавлен тяжелыми налогами. Не удивительно, что среди угнетаемых людей рождалась мечта о справедливом обществе, где сильный не будет попирать слабого, где будут царить всеобщее равенство и счастье. Отсюда появление многочисленных коммунистических систем, изобретавшихся разными авторами.

Как правило, образцом им служили два источника – или монастырь, где жили братья-монахи, или первобытный строй с его первобытным равенством. Тот коммунизм, образцом которому служил монастырь, часто называют «казарменным коммунизмом», поскольку для него характерна мельчайшая регламентация всех сторон жизни человека: одинаковая одежда, одинаковая пища, совместные трапезы и совместное проживание. Маркс считал представителями этого направления Платона, Томаса Мора, Кампанеллу, Морелли, Мабли, Бабефа и ряд других авторов. При этом он отмечал, что подобной жизни не пожелал бы ни себе, ни остальному человечеству. Опутанные со всех сторон строгими правилами, лишенные собственной воли, такие люди лишались возможности какого-либо творчества. Подобные системы могли обеспечить только равную бедность, тогда как Маркс провозгласил своим идеалом «жизнь свободную и обильную». Он называл своими предшественниками Анри Сен-Симона, Роберта Оуэна и Шарля Фурье.

Последнему принадлежит идея превратить работу в своего рода развлечение путем чередования различных видов труда. Фурье полагал, что так будет возможно устранить монотонность в работе, которая неизбежно возникает в условиях разделения труда, когда человек специализируется по какой-либо одной специальности. Идеалом Фурье служила первобытная община, где люди были заняты разного рода деятельностью и поэтому развивались разносторонне. Но стремление Фурье превратить труд в приятное времяпрепровождение привело его к отрицанию фабричной системы, всей машинной промышленности, поскольку он не надеялся в ней достичь своей цели. Логика его была простая: разве найдется человек, который мог бы соблазниться шумом машин на ткацкой фабрике или газами литейной? Другое дело выращивание персиков и груш. Отсюда, опираясь на свой «закон естественного притяжения к труду», Фурье фактически отказался от индустриального производства и положил в основу своей системы сельское хозяйство. «Социетарный порядок, – писал он, – усматривает в промышленных производствах только дополнение к земледелию, средство отвлекать от затишья страстей, какое разродилось бы во время долгого зимнего безделья и проливных дождей» (Ш. Фурье. Избр. соч., М., 1954. Т. 3, с. 307).

Коммунизм в понимании Маркса был ближе всего к системе Фурье, поскольку в его основе также лежал отказ от разделения труда. Но в отличие от Фурье, Маркса не отвергал современную индустрию, а, напротив, основывал на ней свою программу.

Взгляд Маркса на общество будущего вытекал из его понимания исторического процесса. Он смотрел на историю человечества сквозь призму категории разделения труда. И полагал, что благодаря этой категории, ему впервые удалось проникнуть в святая святых истории: увидеть как зарождаются, развиваются, а затем исчезают различные формы общественной организации, а вместе с ними различные формы собственности. Поэтому, писал Маркс, для него разделение труда «в известном отношении является категорией всех категорий» (т. 47, стр. 298). Для него эта категория была первой и решающей, а все остальные – «прочие категории».

Согласно Марксу, поскольку в первобытном обществе разделения труда не существовало, это делало в нем людей равными. И хотя они находились на невысокой ступени развития, но зато были гармонично развиты, поскольку занимались разнообразной деятельностью – охотой, рыболовством, сельским хозяйством и разного рода ремеслами. Вместе с тем они совместно вели общественные дела, что также было положительной стороной первобытной организации.

Но на определенном этапе развития, говорит Маркс, разделение труда между людьми стало неизбежным из-за примитивного характера их орудий труда, а отсюда малой производительности в их деятельности. В таких условиях дальнейший рост производительных сил был возможен только благодаря разделению труда как единственного и эффективного рычага последующего прогресса.

Первым крупным разделением труда было отделение города от деревни, и именно этот процесс привел к появлению первых классов. То есть, к возникновению больших групп людей, которые различались по своему образу жизни. «В основе деления на классы, – пишет Маркс, – лежит закон разделения труда» (т. 19, стр. 206). Эти особые группы населения имели уже свои отдельные, не совпадающие с общим, интересы. «Разделение труда в пределах той или иной нации, – уточнил свою мысль Маркс, – приводит, прежде всего, к отделению промышленного и торгового труда от труда земледельческого и, тем самым, к отделению города от деревни и к противоположности их интересов» (т. 3 с. 20).

Вторым крупным разделением труда было отделение умственной работы от физической. Эти два больших общественных размежевания казались Марксу настолько важными, что в разных своих работах он называл их одинаково: «первым крупным разделением труда».

Согласно Марксу, ничто иное как разделение труда привело к появлению в обществе частной собственности. «Разделение труда и частная собственность, – утверждает он, – это тождественные выражения: в одном случае говорится по отношению к деятельности то же самое, что в другом – по отношению к продукту деятельности» (т. 3 с. 31). А частная собственность в свою очередь привела к появлению антагонистических классов. То есть классов, чьи отношения строились на господстве и подчинении. «Из первого крупного общественного разделения труда, – пишет Маркс, – возникло и первое крупное разделение общества на два класса – господ и рабов, эксплуататоров и эксплуатируемых» (т. 21, стр. 161).

По Марксу, разделение труда уродует человека, поскольку оно приводит к однобокому развитию каждого по отдельной специальности. Тем самым развивает в людях одни способности в ущерб всем остальным. Присущее первобытному обществу гармоничное развитие личности сменилось замкнутостью каждого отдельным родом деятельности. Отрицательные последствия этого явления были ярко обрисованы Энгельсом в его книге «Анти-Дюринг». Хотя эта работа была подписана Энгельсом, но на деле она была совместным трудом обоих классиков. Сам Энгельс писал в предисловии, что «излагаемое в настоящей книге миропонимание в значительнейшей своей части было обосновано и развито Марксом и только в самой незначительной части мной» (т. 20, стр. 9).

«Уже первое крупное разделение труда, – читаем мы в «Анти-Дюринге», – отделение города от деревни, обрекло сельское население на тысячелетия отупения, а горожан – на порабощение каждого его специальным ремеслом. Оно уничтожило основу духовного развития одних и физического развития других. Если крестьянин овладевает землей, а горожанин – своим ремеслом, то в такой же степени земля овладевает крестьянином, а ремесло – ремесленником. Вместе с разделением труда разделяется и сам человек. Развитию одной-единственной деятельности приносятся в жертву все прочие физические и духовные способности» (т. 20 с. 303).

В еще худшем положении оказался фабричный рабочий: «Машины, применяемые в крупной промышленности, низводят рабочего… до роли простого придатка к ней» (т. 20 с. 303).

Согласно Марксу, разделение труда уродует не только низшие классы общества, но и высшие: «С другой стороны, – пишет он, – все растущее разделение труда в известной степени выхолостило общий интеллект буржуа, ограничив всю их энергию и умственные способности узкой сферой торговых, промышленных и профессиональных интересов» (т. 15 с. 327). Того же мнения придерживался Энгельс: «Не только одни рабочие, но и классы, прямо или косвенно эксплуатирующие их, тоже оказываются, вследствие разделения труда, рабами орудий своей деятельности: духовно опустошенный буржуа порабощен своим собственным капиталом и своей собственной страстью к прибыли; юрист порабощен своими окостенелыми правовыми воззрениями, которые как некая самостоятельная сила владеют им; «образованные классы» вообще порабощены разнообразными формами местной ограниченности и односторонности, своей собственной физической и духовной близорукостью, своей изуродованностью воспитанием, выкроенным по мерке одной единственной специальности – даже и тогда, когда этой специальностью является просто ничегонеделание» (т. 20 с. 303–304).

Это закрепление социальной деятельности, «это консолидирование нашего собственного продукта в какую-то вещественную силу, господствующую над нами, вышедшую из-под нашего контроля, идущую вразрез с нашими ожиданиями и сводящую на нет наши расчеты, является одним из главных моментов в предшествующем историческом развитии», – пишет Маркс (т. 3 с. 32).

Но, согласно взгляду обоих авторов, с разделением труда необходимо было мириться только на определенной ступени развития общества, на низком этапе развития материальной культуры. Согласно их убеждению, разделение труда было неизбежным только до тех пор, пока орудия труда были относительно примитивными, а значит труд малопродуктивным. Исходя из прежних орудий производства, пишет Маркс, на предшествующих стадиях развития ничего, кроме необходимости разделения труда и связанной с ним частной собственности, обнаружить было невозможно. Однако с появлением новых высокопроизводительных орудий производства, с появлением крупной промышленности, положение вещей коренным образом изменилось. Эффективность новых орудий труда позволяет перестроить общество на новой основе. А этой основой будет уничтожение прежнего разделения труда, что приведет к исчезновению всех негативных последствий, которые это явление в свое время породило. Таких, как частная собственность и классы. Именно разделение труда, читаем мы в «Немецкой идеологии», «делает возможным – более того: действительным, – что духовная и материальная деятельность, наслаждение и труд, производство и потребление выпадают на долю различных индивидов; добиться того, чтобы они не вступали друг с другом в противоречие, возможно только путем устранения разделения труда» (т. 3 с. 30–31).

В этом и состоит суть идеи коммунизма в понимании Маркса. Коммунизм это не общество изобилия, как обычно его понимают. Смысл идеи не в этом. Коммунизм это общество, в котором на основе современных средств производства ликвидировано разделение труда. А упразднение разделения труда, по мысли Маркса, должно привести как к утраченному в обществе равенству, так и к возрождению гармонично развитых личностей.

Движение к этой цели должно осуществляться по тем же направлениям, по которым прежде происходило разделение труда, но уже в обратную сторону. В первую очередь должно произойти соединение умственного труда с физическим путем воссоединения города и деревни. Это позволит поровну разделить между людьми не только материальные блага, но и различные виды деятельности. Когда, к примеру, Дюринг, представивший свой проект социализма, потребовал, чтобы рабочее время тачечников и архитекторов оценивалось одинаково, он получил от Энгельса суровую отповедь. Но не потому что потребовал одинаковой оплаты труда для тачечников и архитекторов, а потому что вообразил, что при социализме вообще могут существовать отдельно эти две специальности. «Способу мышления образованных классов, унаследованному г-ном Дюрингом, – пишет Энгельс, – должно, конечно, казаться чудовищным, что настанет время, когда не будет ни тачечников, ни архитекторов по профессии и когда человек, который в течение получаса давал указания как архитектор, будет затем в течение некоторого времени толкать тачку, пока не появится опять необходимость в его деятельности как архитектора. Хорош был бы социализм, увековечивающий профессиональных тачечников!» (т. 20, с. 206).

То же самое относится к идее воссоединения города и деревни. «Противоположность между городом и деревней, – пишет Маркс, – может существовать только в рамках частной собственности. Она выражает в наиболее резкой форме подчинение индивида разделению труда и определенной, навязанной ему деятельности, – подчинение, которое одного превращает в ограниченное городское животное, а другого – в ограниченное деревенское животное и ежедневно заново порождает противоположность между их интересами… Уничтожение противоположности между городом и деревней есть одно из первых условий общественного единства…» (т. 3 с. 50).

Согласно взглядам Маркса, в коммунистическом обществе ни один человек не должен быть закреплен за определенным родом деятельности, чтобы у него вновь не появились свои профессиональные интересы, которые будут отличаться от общего интереса. «Дело в том, – пишет он, – что как только появляется разделение труда, каждый приобретает свой определенный, исключительный круг деятельности, который ему навязывается и из которого он не может выйти: он – охотник, рыбак или пастух, или же критический критик и должен оставаться таковым, если не хочет лишиться средств к жизни, – тогда как в коммунистическом обществе, где никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует всё производство и именно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра – другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, – как моей душе угодно, – не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком» (т. 3 с. 32).

Согласно Марксу и Энгельсу, только уничтожив старое, стихийно сложившееся разделение труда, мы сможем ожидать появления гармонично развитых личностей: «Вырастив новое поколение всесторонне развитых производителей, которые понимают научные основы всего промышленного производства и каждый из которых изучил на практике целый ряд отраслей производства от начала до конца, общество тем самым создаст новую производительную силу…» (т. 20 с. 308).

С появлением этих гармонично развитых людей как новой производительной силой, Маркс и Энгельс связывали свои надежды на достижение в обществе изобилия. Коммунизм это не общество изобилия, как было сказано. Коммунизм это общество людей, никак не различающихся по своему образу жизни. Это общество, в котором между всеми поровну поделен физический и умственный труд. А уж следствием появления гармонично развитых личностей, должно было стать, по мысли обоих классиков, созданное их руками изобилие. У таких людей, живущих одинаковой жизнью, полагали они, не будет частных интересов, а будет только один общий для всех интерес.

Естественно, все это утопия. Идея коммунизма никогда не будет претворена в жизнь, поскольку она идет в прямо противоположном направлении, в каком в действительности развивается общество. А оно идет путем формирования системы, то есть углублением специализации во всех без исключения родах деятельности.

Что такое система, можно объяснить на таком примере. Известно, что жизнь на Земле зародилась четыре миллиарда лет назад и когда-то была представлена одними одноклеточными. Никаких более сложных форм жизни в то время не существовало. Но если, выражаясь фигурально, амёба могла бы говорить, то посмотрев на современный мир, она бы, вероятно, сказала, что никаких принципиальных изменений с тех пор не произошло! По-прежнему продолжается эра клеток! Их мы видим повсюду: трава – это клетки, деревья – клетки, животные также состоят из клеток. На самом деле эра клеток давно уже прошла, и наступила эра систем, состоящих из клеток. И в самом деле, разве дерево, состоящее из миллиардов клеток, то же самое, что ровно такое же количество амёб? Нет, конечно! Дерево обладает свойствами, которых нет у любого их количества. А все потому, что дерево состоит не из суммы однородных клеток, а из клеток специализированных в выполнении отдельных функций. Клетки листвы выполняют одну функцию, клетки коры – другую, клетки корней – третью, а все вместе они составляют высокоэффективную, приспособленную к жизни систему. Точно также из специализированных клеток состоит любое другое растение или животное. И в еще большей мере из специализированных, то есть «изуродованных своей однобокостью» клеток, состоит сам человек.

То же самое относится к общественной организации. Ее сила состоит именно в том, что она представляет собою систему, в которой люди специализируются в различных видах деятельности. Только так они способны достигать высокой степени профессионализма в своей работе. Невозможно надеяться, что балерина будет вечером танцевать на сцене с большим мастерством, если первую половину дня она простоит у фрезерного станка. Ведь по мысли классиков, в новом обществе все должны были стать рабочими. Профессия балерины, как и многие другие профессии, требует, чтобы ей отдавались полностью.

Все системы, как технические, биологические, так и социальные, обладают некоторыми общими свойствами. Все они строятся по «феодальному» принципу, то есть обладают объективной иерархией, когда низшее является частью высшего и служит ему. В биологии, к примеру, клетка печени является частью этого важного органа. Она входит в печень и служит ей. В этом смысле клетка находится в положении «вассала» по отношению к печени, а печень является ее «сеньором». Но печень как система не существует самостоятельно. Она часть более сложной системы – организма животного или человека. То есть, будучи «сеньором» по отношению к своей клетке, она в то же время служит «вассалом» по отношению к организму в целом, является его подсистемой. В этом и состоит иерархия.

Значение различных частей в системе не одинаково. Это также их общее свойство. Автомобиль, к примеру, представляет собой систему, в данном случае техническую, а электрическая лампочка, освещающая салон – его подсистему. Такой же подсистемой являются тормоза. Но если лампочка перегорит в салоне, беда будет небольшая, а если на скорости откажут тормоза, то это будет другая история.

То же правило относится к общественной системе. И в ней значение разных частей не одинаково. Если на Земле по какой-то причине на пару лет прекратят свои выступления артисты, будет, конечно, скучновато, но не более. А если на два года прекратят свою работу крестьяне, человечество попросту вымрет, поскольку запасов продовольствия на нашей планете всего на несколько месяцев.

Еще важное свойство системы состоит в том, что достижение в одной ее части идет на благо ей в целом. К примеру, открыли электромагнитные волны, а затем изобрели радио и телевидение очень немногие люди, обладавшие выдающимися знаниями и талантом. А пользуются их достижениями все, в том числе те, кто ничего не изобрел и даже не разбирается в технике, а только умеет нажимать на кнопки.

Так же самое происходит в системе экономической. В приведенном нами выше примере торговлю железом наладил купец, а выиграл от нее в большей степени потребитель. Названный нами кузнец сэкономил при покупке 7 килограммов серебра, хотя к организации обмена он не имел никакого отношения.

Поэтому уровень жизни каждого отдельного человека зависит не столько от его личного труда, сколько от того, в какой системе он существует, на какой ступени развития эта система находится. Это хорошо видно на примере профессий, которые за многие столетия практически не изменились. К примеру, сегодня каменщик кладет кирпичи точно так же, как это делал его собрат по профессии триста лет назад. Но если тот работал по 12 часов в день шесть дней в неделю, и при этом жил в жалкой лачуге, а 90 процентов его заработка уходило на пропитание, то сегодняшний уровень жизни каменщика его средневековому собрату показался бы царским. Хотя тот работал больше, чем наш современник, и выполнял больший объем работы. Также и в современном мире в богатых и в бедных странах (а каждая из них составляет свою систему) за одну и ту же работу платят по-разному. Соответственно уровень жизни рабочих в них тоже разный даже если они выполняют одинаковую работу.

В любой системе чем выше уровень иерархии, тем он важнее. Это также их важное свойство. Если рабочий испортит деталь, убыток может составлять несколько тысяч рублей, долларов, фунтов стерлингов, евро и так далее. А если примут неправильное решение в верхах, убыток может достигать миллионов и миллиардов. Та же пропорция соблюдается в отношении пользы, какую приносят правильные решения.

Судьба любой общественной системы, как государственной и военной, так и экономической, зависит, в первую очередь, от того, насколько умело она управляется. Эту истину знали уже древние на примере многочисленных войн. События во время войны развиваются наиболее драматичным образом и результат однозначен – победа или поражение. Поэтому уже в древности люди понимали, что победа в боях достигается не столько грубой силой и голой храбростью, сколько правильной мыслью полководца, его верным расчетом. Поэтому великие полководцы во все времена пользовались большой славой.

В качестве примера превосходства правильной мысли над всеми остальными факторами можно привести победу Ганнибала под Каннами. Это сражение до наших дней изучают во всех военных академиях мира, и она по сей день признается одним из наиболее ярких примеров тактического мастерства в военной истории. А многие военные историки считают Ганнибала лучшим полководцем всех времен и народов, поскольку он одержал победу при обстоятельствах, когда у него на это, казалось, не было ни единого шанса. Ведь ему пришлось воевать с лучшей армией античного мира, которая в течение нескольких столетий до его появления на исторической сцене была непобедимой, и вновь стала непобедимой после его ухода.

В битве при Каннах римская армия превосходила карфагенскую буквально во всем, кроме командования. Она была прекрасно обучена и вооружена, а ее доведенная до совершенства тактика всегда обеспечивала ей победу. Тогда как армия Ганнибала была такой разношерстной, что римляне с презрением о ней отзывались как о разноплеменном сброде. В основном она состояла из галлов, набранных Ганнибалом в северной Италии после его перехода через Альпы. До этого галлы не раз воевали с Римом, и каждый раз терпели от него поражение. Помимо галлов, у Ганнибала была пехота, набранная в Северной Африке и в Испании, и конница африканская и испанская.

А что касается оружия, которое было у противников, то как только в руки карфагенян попадало трофейное, они тотчас же выбрасывали свое и далее пользовались только римским. Моральный фактор также был на стороне граждан Вечного города. Они сражались в своей стране, когда ей угрожала величайшая опасность, защищая свой дом, жен и детей. А армия Ганнибала была наемной, и не могла питать патриотических чувств к далекому от них Карфагену, которого большинство из них никогда не видело. Наемники, как это было во все времена и у всех народов, воевали за звонкую монету, и поэтому не были склонны жертвовать собой ради нанявшего их на службу государства. Но даже у этой армии были свои возможности, которые Ганнибал смог учесть и ими воспользоваться. В том и состоит хорошее управление, чтобы видеть возможности и уметь их реализовывать.

Для битвы под Каннами римляне собрали армию в 86 000 человек. Такой большой армии у них никогда прежде не было. Ей армия Ганнибала уступала по численности почти вдвое, и, казалось, была обречена. Но в распоряжении этого полководца была достаточно боеспособная африканская пехота, вооруженная трофейным римским оружием, а его конница была многочисленнее римской. Вот этими двумя благоприятными обстоятельствами Ганнибал сумел воспользоваться.

Он выстроил свои войска тонкой длинной линией, поместив в ее центре галлов, а на флангах африканских пехотинцев. Римляне быстро потеснили центр и выдвинулись далеко вперед, тогда как африканцы удержали свои позиции. От этого римляне оказались в полукольце. К тому времени конница Ганнибала прогнала с поля боя римскую, а затем ударила римлянам в тыл, замкнув окружение. И тогда в римской армии случилось то же самое, что иногда происходит в наше время на стадионах, когда из-за возникшей паники в давке погибают люди. Или как произошло в Мекке 2 июля 1990 года во время религиозного празднике, когда в пешеходном туннеле из-за сильной давки погибло по официальным данным 1426 паломников. Так и при Каннах римская армия, оказавшись в окружении, была стиснута со всех сторон и потеряла свою основную силу – хорошо организованный строй. По воспоминаниям римлян, участников сражения, теснота была такой убийственной, что они даже не могли поднять руки, чтобы приготовиться к схватке. Одни погибли, будучи раздавленными, а другие потеряли силы прежде, чем оказались лицом к лицу с противником. Поэтому сражение превратилось в избиение римлян. Они оставили на поле битвы 50 тысяч трупов, тогда как карфагеняне в десять раз меньше. Практически все римские семьи надели тогда траур.

Римляне хорошо понимали, что их победила не карфагенская армия, а лично Ганнибал, поэтому в последующие тринадцать лет они придерживались своеобразной тактики. Они нападали на отдельные отряды карфагенян и их уничтожали, но когда во главе вражеского войска видели великого полководца, то быстро отступали и укрывались в крепостях. А когда у них появился свой талантливый военачальник – Сципион Африканский, скопировавший тактику Ганнибала, война закончилась очень быстро.

На битву при Каннах можно посмотреть и с другой стороны – со стороны командования римскими войсками. Ведь консул Гай Теренций Варрон построил свою армию таким образом, что она утратила все свои преимущества, а затем направил ее в западню, приготовленную Ганнибалом.

Еще одно важное свойство системы состоит в том, что если какая-нибудь часть входит в нее, она получает возможность в ней существовать и развиваться, но в то же время становится зависимой от нее и разделяет ее судьбу. Если, к примеру, у дерева подрубят корни, то оно засохнет и тогда в нем погибнут все клетки, в том числе те, которые не были повреждены. Так и римские солдаты разделили судьбу системы, какой была римская армия. Ведь в ней было много умелых и храбрых воинов и в поражении их вины не было. Но по вине бездарного командования им пришлось расстаться с жизнью.

В какой мере судьба системы зависит от уровня управления можно показать и на таком примере. В августе 1986 года в Цемесской бухте под Новороссийском круизный лайнер «Адмирал Нахимов» был протаранен сухогрузом «Петр Васёв» и затонул. Круизный лайнер тоже система, состоящая из судна, команды и пассажиров. А ситуация была простейшей. Чтобы суда благополучно разминулись, одному из них следовало замедлить ход, а второму пройти мимо. Но капитан круизного лайнера Марков ушел с капитанского мостика, когда теплоход еще не миновал опасной зоны, оставив у штурвала неопытных людей. Что было нарушением правил. А второй капитан Виктор Ткаченко больше доверял приборам, чем собственным глазам. Не отрываясь он смотрел на экран локатора, и по его отметинам ему казалось, что опасности не существует. Хотя стоявшие рядом с ним люди предупреждал, что суда вот-вот столкнутся. А когда капитан все же оторвал взгляд от экрана, было уже поздно. В результате тяжелогруженый балкер «Петр Васёв» проломил борт круизного лайнера, и тот ушел на дно всего за 8 минут, захватив с собой 423 жизни.

Эта история имела продолжение. По решению суда оба капитана получили по 15 лет тюрьмы, но просидели только 3 года. Виктор Ткаченко взял фамилию жены Талор и эмигрировал в Израиль, где стал служить капитаном на частных яхтах. В 2003 году во время плавания у берегов Ньюфаундленда он разбил яхту о скалы, погубив в катастрофе судно, пассажиров и самого себя. Такого человека на пушечный выстрел нельзя было допускать к управлению.

На этих двух примерах можно объяснить историю Советского Союза. Пока в нем существовала умная власть, страна быстро шла к тому, чтобы стать ведущей экономикой в мире. А когда ею стали управлять одни бездарности, она пришла к тяжелому кризису. В этом вся суть. Когда речь зашла о создании экономики на основе общественной собственности, следовало уже в теории поставить вопрос, какими мерами можно обеспечить высокое качество управления ею. А не вопрос о механическом освобождении от эксплуатации.

Естественно, возникает вопрос, почему идея коммунизма получила столь широкое распространение в Европе в XIX веке? Почему она была такой популярной? Чтобы это понять, нужно знать в каком положении находились в то время низы.

После того как изобрели машины, в Европе началось интенсивное строительство фабрик. А вместе с ними быстро росли города, в которые из сельских мест в поисках работы переселялись в большом количестве бедняки. А поскольку их было в изобилии, они соглашались на любые условия. Чем владельцы фабрик воспользовались в полной мере. Промышленная революция сказочно обогатила Европу, но практически все ее блага достались одним верхам, тогда как положение рабочих почти не улучшалось, а в некоторых отраслях производства даже ухудшилось.

К примеру, изобретение паровой машины и механического ткацкого станка привело к тому, что в Великобритании на мостовую было выброшено 800 000 высококвалифицированных ткачей. До изобретения машин их труд считали почти искусством и он высоко ценился. А с появлением механического станка искусных ткачей заменили неквалифицированной рабочей силой, в основном женщинами и детьми. Следить за работой машины, скрепляя концы оборванных нитей, могли даже дети. Соответственно заработки рабочих в этой отрасли производства упали.

Когда Маркс писал свой «Капитал», он брал материал о положении рабочего класса в Великобритании из официальных парламентских расследований, из отчетов фабричных инспекторов, из отчетов Комиссии по обследованию условий детского труда, из газетных статей и ряда других источников. Для каждого приведенного в его труде эпизода он указал, откуда им был взят тот или иной факт. Предпринятые английским парламентом расследования показали, что в Великобритании рабочие страдали, прежде всего, от чрезмерной продолжительности труда. Поэтому первые парламентские акты касались именно этого вопроса. Вокруг этой темы в то время шла упорная борьба, и владельцы фабрик, копий и мастерских – то есть, везде, где применялась наемная рабочая сила, выступали за то, чтобы размер заработной платы и продолжительность рабочего дня определялись только условиями рынка, спросом и предложением. А поскольку конкуренция на рабочие места среди бедняков была огромной, владельцы фабрик могли диктовать свои условия и платить им гроши.

Издаваемые парламентом законы об ограничении рабочего дня принимались только после ожесточенного сопротивления со стороны владельцев предприятий. Законодательное ограничение началось с фабричного акта от 1833 года, который распространялся лишь на четыре отрасли производства – на хлопчатобумажные, шерстяные, льняные и шелковые фабрики. Закон объявил, что на этих предприятиях обычный рабочий день должен начинаться в 5,5 часов утра и заканчиваться в 8,5 часов вечера. Таким образом, согласно милосердному, как тогда считали, акту, «нормальный» рабочий день должен был продолжаться 15 часов. Но даже это вызвало у фабрикантов энергичный протест, поскольку этим ограничением, утверждали они, государство залезло в их карманы. Хотя, разумеется, труд оставался чрезмерным и при таком ограничении. По словам современника хорошо знавшего работу в промышленности, «человек, ежедневно наблюдая по 15 часов за однообразным ходом машины, истощается скорее, чем если бы он в течение такого же времени напрягал свою физическую силу. Этот труд наблюдения, который мог бы послужить полезной гимнастикой для ума, если бы он не был слишком продолжителен, на деле разрушает своей чрезмерностью и ум, и тело».

Принятый в 1848 году закон ограничил рабочий день для женщин и подростков 10 часами. Но это касалось только тружеников этой категории, тогда как для лиц мужского пола от 18 лет и старше, рабочий день по-прежнему оставался 15 часовым. К моменту выхода в свет «Капитала» действовал фабричный акт 1850 года, который снизил рабочий день для мужчин до 12 часов – с 6 утра до 6 вечера. Тот же акт ввел особых контролеров, подчиненных министерству внутренних дел, в обязанность которых входило наблюдение за исполнением парламентского акта. Отчеты фабричных инспекторов парламент публиковал каждое полугодие, и они давали официальные статистические данные о положении дел в британской промышленности.

Особое возмущение у общественности в то время вызывал детский труд. В 1840 году в английском парламенте была образована следственная комиссия, занимавшаяся этим вопросом. Комиссия была уполномочена приглашать и заслушивать свидетелей. В основном показания ей давали рабочие и инспекторы, и их свидетельства публиковали в Синей книге. Вот некоторые из них:

«Работа в копях для мальчиков начинается с 10-летнего возраста. Работа, включая дорогу на копи и обратно, обыкновенно продолжается 14–15 часов, в исключительных случаях дольше, с 3, 4, 5 часов утра до 4–5 вечера».

«Взрослые рабочие работают в две смены, по 8 часов, но для малолетних, чтобы сократить издержки, нет никаких таких смен». Дававший эти показания свидетель под «взрослыми рабочими» подразумевал тех, кто непосредственно работал киркой в горной выработке, а под «малолетними» он имел в виду мальчиков, которые тащили по темным штольням салазки наполненные углем от места добычи к стволу шахты. На работу под землей принимали детей начиная с шести-семи лет, но иногда и пятилетних. В основном их использовали для открывания и закрывания вентиляционных дверок в разных отделениях шахты. «Открывание и закрывание дверей, – давал показание Комиссии свидетель, – кажется делом легким, но это очень мучительная работа. Не говоря уже о постоянном сквозняке, ребенок посажен точно в тюрьму, в темный карцер» На вопрос одного из членов Комиссии: «А не может ли ребенок, сидя у дверей, читать, если у него будет свечка?», последовал ответ: «Во-первых, ему пришлось бы купить свечку. Да кроме того ему и не позволили бы этого. Его поставили затем, чтобы следить за своим делом, он должен исполнять свои обязанности. Я никогда не видал, чтобы какой-нибудь мальчик читал в копи».

Согласно свидетельству одного из инспекторов, однажды в шахте он застал девочку пятилетнего возраста у двери спящей. На вопрос, почему она спит на работе, девочка ответила, что в темноте крыса утащила у нее кусок хлеба с сыром, что было ее обедом, и она была этим так огорчена, что уснула, чтобы обо всем забыть.

Многие из работавших в шахтах детей не доживали до зрелого возраста. Их легкие забивала угольная пыль, они заболевали силикозом и умирали. А что касалось их образования, то, согласно показаниям инспекторов, «огромное большинство не только детей, но и взрослых рудокопов не умеет ни читать, ни писать».

По свидетельству Комиссии занимавшейся обследованием условий детского труда, их отчет развернул «такую ужасающую картину жадности, эгоизма и жестокости капиталистов и родителей, нищеты, деградации и разрушения организма детей и подростков, какую едва ли когда-либо видывал мир…» В заключительном отчете Комиссия предложила распространить фабричный акт более чем на 1 400 000 детей, подростков и женщин, из которых почти половина эксплуатировалась мелким производством и системой работы на дому. «Если парламент примет наше предложение в полном объеме, – говорилось в нем, – то подобное законодательство… защитило бы подрастающее поколение от чрезмерного напряжения в раннем возрасте, которое расшатывает организм и приводит к преждевременной дряхлости. Оно, наконец, дало бы детям, по крайней мере, до 13 лет, возможность получить начальное обучение и таким образом положило бы конец невероятному невежеству, которое так верно изображено в отчетах Комиссии и на которое можно смотреть лишь с мучительной болью и глубоким чувством национального унижения».

Еще на заре промышленной революции, когда уже появился ткацкий станок, но еще не была изобретена паровая машина, английский экономист Филден написал книгу о положении дел в промышленности Великобритании. В ней он затронул тему детского труда. Филден писал: «Недавно изобретенные машины были применены на крупных фабриках, построенных вблизи рек, способных приводить в движение водяное колесо. В эти места, находящиеся вдали от городов, внезапно потребовались тысячи рабочих рук; и, в частности, в Ланкашире, неплодородном и к тому времени сравнительно малонаселенном, потребовались прежде всего люди. Особенно сильный спрос был на маленькие, проворные пальцы детей. Тотчас же вошло в обычай набирать (так называемых) учеников из различных лондонских, бирмингемских и других приходских работных домов. Многие, многие тысячи этих маленьких беспомощных созданий в возрасте от 7 до 13 или 14 лет были тогда переброшены на север. Обычно хозяева одевали, кормили и помещали своих учеников в домах, расположенных вблизи фабрик. Были наняты надсмотрщики для надзора за их работой. В интересах этих надсмотрщиков за рабами было заставлять детей работать возможно больше, так как оплата их зависела от количества продукта, выжатого из каждого ребенка. Жестокость была естественным следствием. Во многих фабричных округах, в особенности в Ланкашире, эти невинные беззащитные создания, отданные во власть фабрикантам, подвергались самым возмутительным истязаниям. Их до смерти замучивали чрезмерным трудом… били, заковывали в кандалы, подвергали самым изощренным и жестоким пыткам; истощенные голодом до последней степени, превратившиеся в скелеты, они зачастую плетью принуждаются к труду… Иногда их доводили до самоубийства… Прибыли фабрикантов были огромны. Это лишь разжигало их волчий аппетит. Они стали практиковать ночную работу, т. е. с наступлением ночи место одной группы рабочих, уже изнуренных дневным трудом, заступала на фабрике другая группа рабочих; дневная группа отправлялась в постели, только что покинутых ночной группой, и наоборот. Народное предание в Ланкашире гласит, что постели никогда не остывали».

К 1840 году, то есть к началу работы парламентской следственной комиссии, ничего практически не изменилось. «Детей и подростков, – давал показания Комиссии рабочий, – теперь истязают работой более жестко, чем в какой-либо из прежних периодов». Этот отчет сделал такие возмущающие разоблачения и вызвал такой скандал перед лицом всей Европы, что английский парламент вынужден был, чтобы успокоить свою совесть, ввести закон о рудниках и копиях от 1842 года, который воспретил женщинам и детям до 10 лет работать под землей.

Хотя с тех пор женщин не допускали к подземной работе, но они продолжали работать на поверхности на погрузке угля, переноске ведер с углем к каналам и железнодорожным вагонам, на сортировке угля и т. д. По большей части это были жены, дочери и вдовы горнорабочих от 12-ти до 50 и 60-летнего возраста. На вопрос члена Комиссии: «Что думают горнорабочие о женском труде при рудниках?», последовали ответы: «Они считают его унизительным для женского пола». «Женщины носят нечто вроде мужской одежды. Во многих случаях этим заглушается всякое чувство стыда. Некоторые женщины курят. Работа такая же грязная, как в самих копиях». «Эта работа по большей части очень тяжелая. Многие из этих девушек поднимают до 10 тонн в день… Это мужской труд, притом труд для сильных мужчин».

На вопрос, почему в шахтах так много женщин, рабочий ответил: «Владельцы копий все стараются поставить на возможно более экономную ногу. Работницы-девушки получают от 1 шиллинга до 1 шиллинга 6 пенсов в день за такую работу, за которую мужчине пришлось бы платить 2 шилл. 6 пенсов». В этом и была основная причина, почему на британских заводах и фабриках большинство нанятого персонала составляли женщины и дети.

В отчете, представленном английскому парламенту по поводу ночных смен, было сказано, что во многих «свободных от фабричного законодательства отраслях промышленности», в том числе на доменных печах, в кузницах, железопрокатных заводах и на других металлических мануфактурах Англии, Уэльса и Шотландии, процесс труда продолжался посменно 24 часа в сутки все дни недели. В состав рабочих входили мужчины и женщины, а также дети обоего пола, которые также работали ночью. Дети и подростки были представлены всеми возрастами от 8, а в некоторых случаях от 6 лет и до 18 лет. В отчете было также отмечено, что девушки и женщины работали в каменноугольных копях и коксовальных вместе с мужчинами и едва отличались от них своей одеждой. Покрытые грязью и копотью, написано в исследовании, «они утрачивают свой нравственный облик вследствие утраты самоуважения, что неизбежно происходит при несвойственном женщине занятии».

«Одно то обстоятельство, – говорилось в отчете, – что мальчиков вообще заставляют работать попеременно то днем, то ночью, приводит к позорному удлинению рабочего дня. Это удлинение во многих случаях носит прямо-таки невероятный характер. Всегда бывает так, что кто-нибудь из мальчиков, которые должны сменить окончивших работу, по той или иной причине не являются. В таком случае один или несколько из присутствующих мальчиков, уже закончивших свой рабочий день, должны заменить недостающего… На одном прокатном заводе, где номинальный рабочий день продолжается с 6 часов утра до 5,5 часов вечера, один мальчик работал четыре ночи еженедельно по меньшей мере до 8,5 часов вечера следующего дня… и так в продолжение 6 месяцев». «Другой, в девятилетнем возрасте, работал иногда три двенадцатичасовых смены подряд, а в десятилетнем возрасте – два дня и две ночи подряд». «Третий мальчик, которому теперь 10 лет, работал с 6 часов утра до 12 часов ночи в продолжение трех ночей подряд и до 9 часов вечера в продолжение остальных ночей».

Под фабричное законодательство не подпадал железнодорожный транспорт. Однажды перед лондонским большим жюри предстали три железнодорожных рабочих: кондуктор пассажирского поезда, машинист и сигнальщик. Их обвинили в небрежности, из-за которой произошла катастрофа, унесшая несколько сотен жизней. Перед лицом присяжных служащие заявили, что их рабочее время довели до 14, 18 и 20 часов, а при особенно большом наплыве пассажиров, например в разгар сезона экскурсий, оно часто продолжается без перерыва 40–50 часов. Но они ведь обыкновенные люди, а не циклопы, и в известный момент они впадают в состояние оцепенения, когда голова перестает соображать, а глаза видеть. В дополнительном пункте вынесенного приговора был сделан мягкий упрек в адрес владельцев железной дороги, и выражено пожелание, чтобы господа железнодорожные магнаты в будущем «проявляли большую щедрость при покупке необходимого количества рабочих сил».

Классическим примером чрезмерного труда, тяжелой и неподходящей работы и связанного с ней огрубления рабочих, эксплуатируемых с юных лет, могли служить, помимо рудников и угольных копей, черепичные и кирпичные заводы. Работа в них продолжалась с 5 часов утра до 8 часов вечера. Детей принимали на работу с 6 и даже с 4-летнего возраста, и они работали столько же часов, как и взрослые.

Согласно отчету Комиссии, на кирпичном заводе в Мосли одна 24-летняя девушка делала 2 000 кирпичей в день. Ей помогали две малолетние девочки, которые таскали глину и складывали кирпичи. Эти девочки вытаскивали ежедневно 10 тонн глины по скользким стенкам ямы с глубины 10 метров и переносили на расстояние 100 метров. «Невозможно пройти ребенку через чистилище кирпичного завода, – говорилось в отчете, – чтобы не пасть нравственно… Непристойности, которые им приходится слышать с самого нежного возраста, грязные, неприличные и бесстыдные привычки, среди которых они вырастают в невежестве и одичании, превращают их на всю дальнейшую жизнь в непутевых, отверженных, распутных людей… Способ расквартирования служит ужасающим источником деморализации. Каждый формовщик дает своей артели из 7 человек квартиру и стол в своей хижине. В ней спят мужчины, юноши и девушки независимо от того, принадлежат они к семье формовщика или нет. Хижина состоит из 2 и лишь в редких случаях из 3 полуподвальных комнат с недостаточной вентиляцией. Люди настолько изматываются за день изнурительного труда, что нечего и думать о соблюдении каких бы то ни было правил гигиены, чистоты и приличия. Многие из этих хижин могут служить настоящими образцами беспорядка, грязи и пыли… Величайшее зло системы, применяющей молодых девушек в работах этого рода, заключается в том, что она, как правило, с раннего детства на всю жизнь связывает их крепко с самым отверженным отребьем. Прежде чем природа скажет им, что они – женщины, они превращаются в грубых, сквернословящих мальчишек. Одетые в скудное, грязное тряпье, с ногами обнаженными много выше колен, с волосами и лицом, покрытыми грязью, они привыкают с презрением относиться ко всякому чувству благопристойности и стыда… Закончив свой тяжелый дневной труд, они надевают платье получше и сопровождают мужчин в пивные».

В отчете Комиссии 1863 года главный врач больницы Северного Стаффордшира д-р Дж. Т. Арледж писал о гончарном производстве: «Как класс, гончары, мужчины и женщины, представляют вырождающееся население как в физическом, так и в моральном отношении. Они обыкновенно низкорослы, плохо сложены и часто страдают искривлением грудной клетки. Они стареют преждевременно и недолго живут; флегматичные и малокровные, они обнаруживают слабость своего сложения упорными приступами диспепсии, нарушениями функций печени и почек и ревматизмом. Но главным образом они подвержены грудным заболеванием: воспалению легких, туберкулезу, бронхиту и астме. Одна из форм астмы свойственна исключительно их профессии и известна под названием астмы горшечников, или чахотки горшечников. Золотухой – болезнью, которая поражает железы, кости и другие части тела, – страдает более двух третей гончаров». Перечисляя причины заболеваний среди людей этой профессии, в заключение врач назвал самую главную из них – долгие часы работы.

В июне 1863 г. лондонские газеты поместили заметку под названием «Смерть исключительно от чрезмерного труда». Речь шла о смерти 20-летней модистки Мэри Анн Уокли, работавшей в весьма респектабельной придворной пошивочной мастерской, которую эксплуатировала дама по имени Элиз. Здесь вновь раскрылась старая история о том, что девушки работают в среднем по 16,5 часов в сутки, а в сезон часто бывают заняты 30 часов без перерыва. В то время был разгар сезона, и предстояло изготовить благородным леди роскошные наряды для бала в честь принцессы Уэльсской. Мэри Анн Уокли проработала без перерыва 26,5 часов вместе с 60 другими девушками, по 30 человек в комнате, имевшей едва третью часть необходимой кубатуры. Причем спать им приходилось по две на одной постели в одной из тех вонючих конур, в которых спальня отгораживается от остальной комнаты посредством дощатой переборки. И это была одна из лучших модных мастерских британской столицы! Мэри Анн Уокли заболела в пятницу, а умерла в воскресенье, даже не успев закончить, к негодованию г-жи Элиз, последнее бальное платье. Коронер без обиняков показал перед присяжными: «Мэри Анн Уокли умерла вследствие чрезмерно продолжительного труда в переполненной мастерской и вследствие того, что она спала в слишком тесном, плохо проветриваемом помещении». Наши «белые рабы», писала по этому случаю «Morning Star», «зарабатываются до могилы и гибнут и умирают без всякого шума».

Многие из современников отмечали, что отношение владельцев фабрик к рабочим было хуже, чем рабовладельцев к своим рабам. Потому что рабовладелец покупал рабочего так, как покупал лошадь, и если он терял раба, то вместе с ним терял капитал, который приходилось возмещать новой затратой на невольничьем рынке. А если у фабриканта заболевал и умирал рабочий, он просто нанимал другого ничего не теряя. Об этой стороне вопроса Маркс писал: «Мы видели, как опустошает чрезмерный труд ряды лондонских пекарей, тем не менее, лондонский рынок труда всегда переполнен немецкими и другими кандидатами на смерть в пекарном промысле. Гончарное производство, как мы видели, одна из отраслей промышленности с наименьшей продолжительностью жизни рабочих. Но наблюдается ли из-за этого недостаток в гончарах?»

Принятые парламентом законы по ограничению рабочего дня фабриканты откровенно саботировали, прибегая к разного рода обманам, или добивались для себя исключений в законе путем шантажа. Когда принимался закон 1833 года об ограничении работы детей, фабриканты шелка смогли обеспечить себе привилегию тем, что высказали угрозу, что «если у них отнимут свободу заставлять детей всех возрастов работать по 10 часов в день, то этим остановят их фабрики». Поскольку, по их словам, «тонкость ткани требует нежных детских рук, а они не в состоянии найти достаточное количество детей старше 13 лет». Под угрозой закрытия фабрик законодатели пошли фабрикантам навстречу, и на шелковых фабриках маленькие дети продолжали работать по 10 часов. Дети были такими маленькими, что для работы их приходилось ставить на стулья.

Министр торговли в правительстве Пиля Уильям Гладстон, выступая 13 февраля 1843 года в палате общин, вынужден был признать: «Одна из самых печальных черт социального положения страны заключается в том, что в настоящее время происходит совершенно несомненное уменьшение потребительной силы народа и возрастание лишений и нищеты рабочего класса. И в то же время совершается постоянное накопление богатства у высших классов и непрерывный прирост капитала». Спустя двадцать лет, 16 апреля 1863 года, когда он вносил на обсуждение проект бюджета уже в качестве министра финансов в либеральном правительстве Пальмерстона, он вынужден был вновь повторить те же слова: «Ошеломляющее увеличение богатства и мощи (Великобритании) всецело ограничивается имущими классами». В той бюджетной речи он признал печальную истину: «Человеческая жизнь в девяти случаях из десяти есть просто борьба за существование».

Тот факт, что в Великобритании промышленная революция обогатила только правящий класс, можно судить по следующим данным. Согласно переписи 1861 года, население Англии составляло 20 066 224 человека. Из них 1 208 648 человек числились в качестве домашней прислуги. Чтобы стало понятным, что означала эта цифра, достаточно сказать, что общее количество персонала занятого на хлопчатобумажных, шерстяных, камвольных, льняных, пеньковых, шелковых, джутовых фабриках Великобритании, а также в механическом вязальном и кружевном производстве, составляла всего 642 607 человек. А всех лиц, работавших на металлургических заводах и на металлических мануфактурах разного рода, насчитывалось 396 998 человек. Вместе это составляло 1 039 605 рабочих и служащих. Таким образом, количество людей работавших в отраслях, которые составляли основу богатства Великобритании, было меньше, чем домашней прислуги, обслуживавшей ее элиту.

В те годы в Великобритании отмечали резкий рост изготовления предметов роскоши, а также началась масштабная перестройка городов. Ее осуществляли путем сноса старых кварталов и возведения на их месте зданий предназначавшихся для банков и универсальных магазинов. Одновременно расширялись улицы, на которых строили добротные дома для состоятельной публики. Перестройка центральных кварталов вытесняла бедноту в переполненные трущобы на окраинах города. А массовое переселение туда бедняков так взвинчивало там цены на жилье, что жалкие халупы приносили владельцам трущоб, этих рудников нищеты, прибыль большую, чем давали серебряные копи в Южной Америке.

Из-за царившей на окраинах антисанитарии постоянно вспыхивали эпидемии, и затем переносились в богатые кварталы. Только четыре эпидемии холеры унесли в Лондоне 40 тысяч жизней. По критерию переполненности жилых помещений и их абсолютной непригодности для проживания Лондон занимал первое место в Великобритании.

Ньюкасл был центром быстро развивающегося каменноугольного и горнорудного округа, и поэтому занимал второе место после Лондона по прелестям жилищного ада. Город был так переполнен жителями, что в нем едва можно было найти хотя бы одну свободную конуру. Доктор Эмблтон из местной больницы писал о своем городе: «Вне всякого сомнения, причина большой продолжительности и широкого распространения тифа лежит в чрезмерном скоплении людей и загаженности их жилищ. Дома, в которых обыкновенно живут рабочие, расположены в глухих переулках и во дворах. В отношении света, воздуха, простора и чистоты – это истинные образцы непригодности и антисанитарии, позор для всякой цивилизованной страны. По ночам мужчины, женщины и дети лежат вперемешку. У мужчин ночная смена без перерыва следует за дневной и дневная за ночной, так что постели едва успевают остыть. Дома плохо обеспечены водой, еще хуже отхожими местами, грязны, не вентилируются, служат источником заразы».

Наиболее тяжелым было положение людей в Ирландии, входившей тогда в состав Соединенного королевства. По отношению к ирландцам англичане вели себя с крайней жестокостью. Они насильно уничтожили местную промышленность, чтобы оставить Ирландию в положении только поставщика сырья. Так ими была ликвидирована ирландская шерстяная мануфактура, поскольку она успешно конкурировала с английской. Приехавшие из Англии лендлорды захватывали у местных жителей землю и сносили по нескольку деревень кряду, превращая пашню в пастбище для овец. Они так поступали из-за роста цен на шерсть. А для ирландцев, вынужденных работать на оставшихся у них крошечных участках, безземелье обернулось страшной нищетой. Около 86 % населения Ирландии было занято в сельском хозяйстве, и почти единственным их продуктом питания был картофель. А когда из-за болезни этого овоща в Ирландии в течение нескольких лет кряду случились неурожаи, разразился страшный голод, в результате которого из 8 миллионов жителей Ирландии в 1845–1849 годах умерло более миллиона человек. Это не оценочное суждение, а официальная правительственная статистика. Кроме того, вследствие голода 1,5 миллиона ирландцев были вынуждены покинуть свою страну и отправиться в эмиграцию, в основном в Соединенные Штаты.

5 апреля 1867 г. газета «Standard» поместила статью о бедствиях, постигших бедняков во время торгового кризиса: «Ужасное зрелище развернулось вчера в одной части столицы. Хотя тысячи безработных Ист-Энда и не устраивали массовой демонстрации с черными знаменами, тем не менее, людской поток был довольно внушительным. Вспомним, как страдает это население. Оно умирает с голода. Это – простой и ужасный факт… На наших глазах, в одном из кварталов этой чудесной столицы, рядом с огромнейшим накоплением богатства, какое только видывал свет, совсем рядом с ним 40 000 человек, беспомощные, умирают от голода! Теперь эти тысячи вторгаются в другие кварталы; всегда полуголодные, они кричат нам в уши о своих страданиях, взывают о них к небу, они рассказывают нам о своих нищих жилищах, о том, что им невозможно найти работу и бесполезно просить милостыню. Плательщики местного налога в пользу бедных, в свою очередь, стоят на грани пауперизма из-за требований со стороны приходов».

Таким было положение рабочего класса в Великобритании и на континенте, когда Маркс писал «Капитал».

Коммунистическое движение возникло в Европе еще до Маркса. После великих надежд, порожденных Французской революцией с ее знаменитым лозунгом «Свобода! Равенство! Братство!», XIX век стал для этого континента временем больших разочарований. Все оказалось обманом. Фридрих Энгельс хорошо описал в «Анти-Дюринге» царившие тогда настроения. «Мы видели во «Введении», – пишет он, – каким образом подготовлявшие революцию французские философы XVIII века апеллировали к разуму как к единственному судье над всем существующим. Они требовали установления разумного государства, разумного общества, требовали безжалостного устранения всего того, что противоречит вечному разуму. Мы видели также, что этот вечный разум был в действительности лишь идеализированным рассудком среднего бюргера, как раз в то время развивавшегося в буржуа. И вот, когда французская революция воплотила в действительность это общество разума и это государство разума, то новые учреждения оказались, при всей своей рациональности по сравнению с прежним строем, отнюдь не абсолютно разумными. Государство разума потерпело полное крушение… Обещанный вечный мир превратился в бесконечную вереницу завоевательных войн. Не более посчастливилось и обществу разума. Противоположность между богатыми и бедными, вместо того чтобы разрешиться во всеобщем благоденствии, еще более обострилась вследствие устранения цеховых и иных привилегий, служивших как бы мостом над этой противоположностью, а также вследствие устранения церковной благотворительности, несколько смягчавшей ее. Быстрое развитие промышленности на капиталистической основе сделало бедность и страдания трудящихся масс необходимым условием существования общества. Количество преступлений возрастало с каждым годом. Если феодальные пороки, прежде бесстыдно выставлявшиеся напоказ, были хотя и не уничтожены, но все же отодвинуты пока на задний план, – то тем пышнее расцвели на их месте буржуазные пороки, которым раньше предавались только тайком. Торговля все более и более превращалась в мошенничество. «Братство», провозглашенное в революционном девизе, нашло свое осуществление в плутнях и зависти, порождаемых конкурентной борьбой. Место насильственного угнетения занял подкуп, а вместо меча главнейшим рычагом общественной власти стали деньги. Право первой ночи перешло от феодалов к буржуа-фабрикантам. Проституция выросла до неслыханных размеров… Одним словом, установленные «победой разума» общественные и политические учреждения оказались злой, вызывающей горькое разочарование карикатурой на блестящие обещания просветителей» (т. 20 стр. 267–268).

Итак, вместо обещанного философами всеобщего счастья, европейское общество оказалось в ледяной воде эгоистического расчета. Но ведь дело можно было вести совсем иначе. На своем примере это доказал английский социалист Роберт Оуэн. Он был богатым промышленником, компаньон-директором большой ткацкой фабрики в Нью-Ланарке в Шотландии. Оуэн взял под управление фабрику в 1800 году в возрасте двадцати лет и занимал этот пост до 1829 года. Этот человек был поражен обилием благ, которые дала людям машина. По свидетельству Оуэна, «Трудящаяся часть 2 500 человек Нью-Ланарка производила для общества такое количество реального богатства, для создания которого менее чем полвека назад потребовалось бы население в 600 000 человек». Такое соотношение поразило английского социалиста. «Я спрашивал себя, – писал он, – куда девается разница между богатством, потребляемым 2500 человек, и тем, которое было бы потреблено 600 000 человек?» Ответ для Оуэна был ясен: все блага от промышленного прогресса присвоил себе правящий класс. И не только присвоил, но и использовал для упрочения своего господства. «Без этого нового богатства, созданного машинами, – писал Оуэн, – не было бы возможности вести войны для свержения Наполеона и сохранения аристократических принципов общественного устройства».

Английский социалист усвоил учение просветителей-материалистов утверждавших, что человеческий характер является продуктом, с одной стороны, его природной организации, а с другой – условий, окружающих человека в течение всей его жизни, особенно в период его развития. «Большинство собратьев Оуэна по общественному положению, – писал Энгельс, – видело в промышленной революции только беспорядок и хаос, годные для ловли рыбы в мутной воде и для быстрого обогащения. Оуэн же видел в промышленной революции благоприятный случай для того, чтобы осуществить свою любимую идею и тем самым внести порядок в этот хаос» (т. 20. стр. 272).

Первоначальное население Нью-Ланарка состояло из крайне смешанных и по большей части деморализованных элементов. Но Оуэн сумел в короткий срок превратить свой рабочий поселок в образцовую колонию, в котором пьянство, полиция, уголовные суды, тяжбы, попечительство о бедных и потребность в благотворительности стали явлениями неизвестными. А достиг он этой цели только тем, что поставил людей в условия, более сообразные с их человеческим достоинством. Особенно Оуэн заботился о хорошем воспитании подраставшего поколения. Именно он изобрел детские сады, куда принимали детей начиная с двухлетнего возраста. И дети там так хорошо проводили время, что родители сетовали, что их трудно было увести домой. Оуэн сократил рабочее время на фабрике, а когда хлопчатобумажный кризис заставил на четыре месяца прекратить производство, он продолжал выплачивать рабочим заработную плату в полном объеме. При этом за время его правления стоимость руководимого им предприятия возросла более чем вдвое, и акционеры регулярно получали большую прибыль. А ведь можно было так вести дела не в масштабе одного фабричного поселка, а в масштабах всего общества! Коммунистическое движение и было требованием, чтобы власть управляла обществом не в интересах узкой прослойки элиты, а в интересах большинства народа.

Таким было настроение людей, творивших историю в XX веке. Но прежде чем перейти к анализу происходивших в то время событий, мы вкратце коснемся истории российского государства. Потому что настоящее всегда вырастает из прошлого и нельзя определенную эпоху выдергивать из общего исторического контекста. Судьба народа при всех изменениях всегда составляет единое целое.