Читать книгу Книга живых - Александр Лапин - Страница 7

Деньги на поездку прислал Шурка Дубравин. И Казаков, как молодой солдат, ринулся «в самоход». То есть без архиерейского благословения уехал в Питер. Благо ростовский аэропорт «Платов» функционировал безотказно.

Петербург – город, конечно, дорогой. Но, как говорится, надо знать места. И он поселился в самом центре, в гостинице при Доме ученых, расположенной не абы где, а во дворце великого князя Владимира, брата императора Александра III.

Ученые, особенно гуманитарии, люди небогатые. Поэтому гостиничка была обустроена в «советском стиле».

Казаков разместился в крошечном номере со всеми признаками «советской роскоши». Узенькой кроваткой, графином с водой и даже стареньким телевизором. На полу, конечно, потертый коричневый коврик. Из нововведений – в шкафчике лежали матерчатые тапочки.

Приняв на этаже душ и вытершись шершавым вафельным полотенцем, Казаков дворами, через запасной дворец (оказывается, у великих князей были и такие) вышел на улицу Миллионную. И направил свои стопы прямиком на Почтамтскую, к Музею истории религии.

На подходе позвонил. Мария, судя по всему, ждала его, потому что вышла в фойе музея слегка принаряженная. В новеньком розовом пиджачке, узких брюках и черных лодочках.

Была она все такая же – круглолицая, стриженная под мальчишку. С блестящими глазами-бусинками. Этакая советская нестареющая пионервожатая.

Казаков тоже был в мирской одежде, дабы не смущать своей рясой народ.

Встретились. Обнялись тепло. Прямо по-братски. Правда, он неожиданно почувствовал, что ученая женщина очень уж крепко к нему прижимается. Ну, тут, как говорится, ничего не попишешь. Как-никак, старая любовь не ржавеет.

А дальше все закрутилось, завертелось.

Не успел он и глазом моргнуть как уже шагал вдоль ажурной металлической ограды по другому берегу Невы в поисках изящного, облицованного сероватым кирпичом, здания с башенками и длинными стройными окнами.

В бывшем дворце Матильды Кшесинской, балерины и, как утверждают некоторые, любовницы последнего царя и двух великих князей, разместился Музей политической истории России.

В Питере большинство дворцов монументальные, величественные. Этот оказался поменьше. И достаточно гармонично вписывался в улицу.

Казаков прошел через чугунные ворота, стеклянные двери, рамку металлоискателя и оказался во внутреннем дворе, крытом стеклянным куполом. Его, видимо, возвели недавно, чтобы расширить музейное пространство.

Здесь торчали пожилой, одетый в черную униформу, охранник и молодой парнишка-сотрудник, в круглых очках и просторной рубахе-балахоне. На шее у последнего висела бирка, которая называется сейчас словом «бейджик». Этот «архивный юноша» тотчас поздоровался и сообщил, что ждет его с артефактами.

«Как родного встретил!» – подумал Анатолий. А «юноша бледный со взором горящим» уже обратился к нему с вопросом:

– Хотите, покажу вам нашу экспозицию? А потом займемся вашей находкой.

– Отчего ж не посмотреть? – солидно заметил Казаков и пригладил свою растрепанную седую бороду.

Ну и пошли они… по залам.

Экскурсия оказалась взаимно интересной. Потому что парень этот, Геннадий, со странной для русского фамилией Слободян, не столько рассказывал о политической истории России, сколько выспрашивал у Казакова о монашеской жизни.

Конечно, это был не Эрмитаж, где в огромных залах являются взору посетителя царские гарнитуры, великие картины и прекрасные скульптуры. Здесь все было скромнее, живее, изящнее. И одновременно грустнее.

В этом, таком элегантном на вид, здании, несомненно, построенном для того, чтобы радовать глаз и вызывать прекрасные мысли о прекрасной хозяйке дворца, о ее загадочном обаянии, которым она, как нимфа Цирцея, обольщала могущественных и наивных мужчин, казалось, все должно было дышать негою, страстью, покоем и любовью. Но увы и ах! Здесь почти ничего не осталось от Матильды. Разве что простенькое бальное платьице, когда-то соблазнительно прикрывавшее юное тело балерины, да несколько десятков черно-белых фотографий, рассказывающих о том времени, когда Петербург был столицей роскоши и удовольствий.

«Боже мой! Как все повторяется в этом мире! – думал Казаков. – Балерина-содержанка сильных мира сего. Сто лет прошло. И ничего в людских отношениях не меняется».

Он вспомнил одну современную красавицу-балерину с ее бесконечным культом молодого тела, ее шпагатами, откровенными фотосессиями, которыми она старалась и старается привлечь богатых мужиков.

Тут он поймал себя на этих несвоевременных мыслях и быстро-быстро отогнал их: «Бес, бес их нагоняет, эти мысли о балеринах!»

А тем временем экскурсия продолжалась. И вот уже они миновали зал, где балерина тренировала свое прекрасное тело. Поднялись на второй этаж и оказались в комнатах, обставленных очень странно.

– А вот здесь была детская! – торжественно произнес гид. – Но когда Матильда покинула Петроград, в марте тысяча девятьсот семнадцатого года, сюда въехала солдатня. А потом этот особняк облюбовали большевики. Тут был их штаб. И в этой комнате, где беззаботно резвились детки, поселился Ленин. Это был его рабочий кабинет.

Казаков с изумлением разглядывал простой прямоугольный дубовый стол, казенные стулья, кресло вождя – весь этот диссонирующий и никак не вписывающийся в уютную обстановку дворца грубый антураж революционного времени.

– А вот с этого балкона, с которого любила смотреть на вечернюю зарю Кшесинская, вождь выступал перед разбушевавшейся революционной толпой и призывал к новому восстанию.

«Да, неисповедимы пути Господни! – думал Казаков. – И как все переплетается в этой жизни. Наверняка он и спал здесь где-нибудь. Может быть, даже на кровати балерины, где она предавалась любви со своими воздыхателями…»

А они все двигались и двигались по экспозиции музея.

– Обратите внимание вот на эту фотографию! – и молодой гид указал ему на наклеенное на картон фото.

Казаков вгляделся. И увидел на сером фоне шесть простенько одетых молодых женщин, стоящих лесенкой на ступеньках вагона. А вокруг них – облепившую вагон толпу мужиков в картузах и сатиновых рубахах.

– Это встреча осужденных террористок на пути на каторгу в славном городе Омске. Этих убийц, бомбометательниц народ на пути в Сибирь приветствовал как героинь. Одна из них писала: «Вся дорога наша – это был сплошной триумф». О чем это говорит? – спросил гид.

– Народ наш был болен! Общество было больным от ненависти, – ответил Казаков.

А про себя прошептал: «Господи! Прости нас всех!»

– А вот это кусок веревки, на которой повесили еще одну знаменитую убийцу-террористку.

– Перовскую? – наугад спросил Казаков.

– Так точно! И при этом народ после казни столпился у эшафота, жаждая добыть хоть кусочек веревки, на которой ее вешали.

– Странный у нас народ… – пробормотал Анатолий.

Так шли они вдоль стендов, на которых была разъята, распята, выставлена напоказ кровавая история России девятнадцатого и двадцатого века.

В конце концов они добрались до того раздела, ради которого Казаков, собственно, и появился здесь.

– Это экспозиция, посвященная Гражданской войне в России. У нас обычно ее представляют как борьбу между белыми и красными. Но это упрощенное видение.

И пока юный гид, «друг сердечный, таракан запечный», рассказывал, что кроме красных и белых были еще и другие силы – так называемые красно-зеленые, партизаны, басмачи и даже демократы того времени, Казаков молча читал подлинник приговора адмиралу Колчаку. И понимал, что печатал этот исторический документ безграмотный человек, так как даже само слово «расстрелять» было напечатано с ошибкой «разстрелять». А потом «з» было исправлено карандашом на «с».

«Не так ли пишется и наша история? С катастрофическими ошибками, которые стоят миллионы жизней», – пафосно думал он, разглядывая бесчисленные фото с бравыми комиссарами в пыльных шлемах и не менее статными белогвардейцами в фуражках.

«Все сплошь русские лица. Знали бы они, чем закончится этот великий эксперимент – жизнь между утопией и реальностью. Стали бы они уничтожать друг друга с такой ненавистью и яростью, если бы знали, что революция через семьдесят лет закончится реставрацией и гибелью страны?!»

– Ну, приблизительно так вот закончилась Гражданская война! – заключил свою экскурсию молодой гид. – По разным прикидкам, погибли от восьми до тринадцати миллионов человек. И два с половиной миллиона покинули Родину!

– Аля-улю – гони гусей! – не зная, что сказать, пробормотал глупую детскую присказку Анатолий.

– А теперь давайте я познакомлю вас с нужным вам специалистом! – предложил хлопец.

И они пошли в те помещения дворца, которые обычно не показывают праздным посетителям. За дверью с надписью «Служебное помещение» они обнаружили комнату, заставленную старой покосившейся мебелью, столами, шкафами. За одним из этих столов стояла пожилая женщина в белом халате и резиновых перчатках.

Перед нею на столе этаким ковриком были выложены несколько десятков денежных купюр. Она колдовала над ними, что-то подклеивая и реставрируя.

– Здравствуйте, Александра Ивановна! – почтительно поздоровался его провожатый. – Вам звонила Бархатова?

– А! Да-да! – оторвалась она от работы. – Ну, что там у вас? Давайте посмотрим!

Посмотрим так посмотрим. И Казаков достал из черной кожаной борсетки найденные купюры.

Женщина бережно взяла их в руки, заметив при этом:

– Надо же! Как хорошо сохранились!

Аккуратно разложила банкноты на своем столе. Прочитала, водя лупой над бумагой: «Билет государственного казначейства Главного командования вооруженными силами на юге России. Тысяча рублей. Обязателен к приему по всем платежам от казны и между частными лицами».

– Так, серия и номер есть? А кто подписался? Так, начальник управления финансов. Начальник кредитной части. Есть. Сверху крест и георгиевская лента. А на обратной стороне двуглавый орел в центре. Дата выпуска – тысяча девятьсот девятнадцатый год! Ну, понятно все! – она начала говорить, будто сама с собой, но вспомнила про гостей:

– Вы присаживайтесь! Может, чаю хотите? Я налью!

– Мне бы хотелось понять, кому они могут принадлежать? – ответил Анатолий.

– Да здесь все и написано, – присев тоже на краешек стула, пояснила реставратор. – Как говорится, к гадалке не ходи. Да вы пейте чай! – и пододвинула к нему блюдце с печеньками.

Казаков отхлебнул жидкий чай, надкусил печеньку.

– Во время Гражданской войны силы, противостоявшие большевикам и контролировавшие разные регионы страны, испытывали большие сложности с наполнением бюджетов своих образований. Сильно страдали от отсутствия средств и белые добровольческие армии. Так что и тем и другим приходилось выпускать собственные дензнаки. А дело это чрезвычайно сложное. Эти деньги достаточно высокого качества. И их выпуск смогли наладить только в Донской республике. Остальные печатали либо за границей, либо в собственных типографиях. Низкого качества. Вот такие, как эти! – она достала из шкафа папочку. Открыла ее и показала бумажки, отдаленно напоминающие настоящие деньги.

– Это Сибирского временного правительства. Это Северо-Западного фронта. А вот эта зелененькая – купюра Читинского отделения Госбанка.

Она закрыла папку.

– Да-с! Вот так! Что еще можно сказать о вашей находке… Судя по всему, она выпущена в Новочеркасске. В одна тысяча девятьсот девятнадцатом году. Обращалась до конца двадцатого года. Но стоимость этих денег зависела от успехов на фронте. А к двадцатому году дела у белых были неважными. Скорее всего, судя по сумме, деньги принадлежали белому офицеру, который и спрятал их то ли перед уходом, то ли опасаясь ареста. Но это я уже так… Можно сказать, фантазирую…

– А вот эти купюры чьи? – И Казаков, как фокусник, достал из гаманка еще более ветхие денежные банкноты.

Увидев их, бабушка, что называется, возбудилась:

– Ай-яй-яй! Вот это вещь уникальная! – она осторожно взяла дензнаки. И направила свой острый, опытный профессиональный взгляд на неряшливые, как будто не напечатанные, а рисованные от руки купюры красного цвета. Начала читать будто написанные детьми строки: «Государственный билет… Подделка билета преследуется законом. Управляющий есть. Кассир есть. Год 1919. А вот и двуглавый орел, похожий на ощипанную курицу…»

Она оторвалась от стола и произнесла с волнением и радостно:

– Ну, конечно, конечно! Это деньги Вешенского восстания девятнадцатого года! Боже мой! Это такая редкость! И где же вы их взяли?

– Да там же, у себя в курене, под ступенькой!

– Берегите их! А лучше отдайте в музей. Сохраннее будут. Похоже, этот офицер принимал участие и в этом восстании, описанном у Шолохова.

– А наградными знаками у вас кто-то занимается? – поинтересовался Казаков. – Вот тут у меня крест есть. Такой странный.

– Отдел этот временно закрыт, – ответил ему гид. – Наш старший сотрудник недавно скончался. А нового еще не взяли.

– Жаль! – заметил Казаков. – Очень интересный знак.

Они поговорили еще немного. И Казаков, распрощавшись с гостеприимными хозяевами, отправился дальше.

Теперь для него что-то начало проясняться. Чуть забрезжила впереди разгадка.

Позвонила Мария. Спросила по-женски:

– А ты где?

– Только что вышел из музея.

– Ну что, они тебе помогли?

– Да, кое-что становится яснее. Теперь бы вот с шашкой разобраться. Чья? Откуда?

– Толя! – по имени обратилась она к нему. – Ты знаешь, у меня знакомых в нашем Музее клинкового оружия нет. Но есть люди, которые коллекционируют. Сегодня его изготовление и продажа стали бизнесом. Я тут через одного знакомого вышла на магазин. Там работает один яростный коллекционер и знаток. Я с ним договорилась. Он посмотрит твою шашку. И, может, что-то скажет. Запиши адрес.

«Какая женщина! Огонь! С ней хоть в разведку, – подумал Казаков. – И как старается для меня. Почему?» И память услужливо подсказала: берег реки. Палатка. И они вместе. Почему? Что ж прятаться-то от правды. «Потому, что любит она тебя, дурака!» – пронеслось в мыслях. А в душе вспыхнуло что-то щемящее, нежное…