Читать книгу Дедсад - Александр Лейбо - Страница 2

Опоздали на две недели. Ремонт закончился во вторник и до следующего вторника вонял густой масляной краской от стен, натянувших длинные, непрерывные юбки. Двери же были похожи на новобранцев, с замёрзшими сучками по филёнке. С остальным повезло…

Электрический свет был прост и доступен. Вода распределена по трубам и температуре. Особенно ничего не бросалось в глаза, и глаза вели себя уединённо и не развлекались поиском деталей. Всё как будто казалось на месте…

И место приказало себе не перевоплощаться, жить за счёт собственной определённости и никого не подводить на сей счёт. Несмотря на то что здание было одноэтажным, у него оказалась своеобразная биография и архитектурная история.

Абсолютно точно… и то, и другое уже мало кто знал, но что делать: оно уже третий век дежурило на этом свете и опять умудрилось пригодиться? Ему сделали «ботокс», «пилинг-шмилинг», убрали токсины, почистили кишечник и поставили новые сосуды, поменяли фамилию, имя и отчество. Это значит, что может скоро произойти запланированная встреча между незнакомым временем и его представителями.

Вокруг вернувшего свою красоту и полновесную молодость уважаемого сооружения стояло озеро зелени, растущей здесь в ширину и глубину местной, упрощённой ботаники.

Учреждение решили открывать без социального освещения. «Осветителям» пришлось работать в редакциях, совсем с другими словами – власть оказалась парализованной то ли своей решительностью, то ли скромностью.

Люди, существующие внутри власти, придумали то, что не проходило ни в какие ворота, более того, таких ворот не было нигде в обозрении.

Таким образом, пришлось внутри власти пошушукаться и прийти к мнению: пока ничего не освещать. И не зря… Совсем недавно по специальным каналам прошло сообщение, что в одной оригинальной стране якобы пытаются обогнать нас в области гуманизма, неожиданно заплутавшего на территорию старости.

С другой стороны, бояться было нечего, поскольку всем хорошо известно: кто бы где ни старался, а у нас всегда лучше… особенно старость…

Наша старость – лучшая в мире. Для непредсказуемого доказательства этого и придумали, мало того – построили первый в мире дедсад.

Иван Петрович Берзень скатился в своей родословной до полного обрусения, а после пятидесяти зацепился только за звание подполковника МВД в отставке. В своё время это помогло ему завести семью и получить государственную квартиру.

Так что от «латышских стрелков» давно уже не осталось даже порохового запаха. Предложение возглавить первый в мире «гумпроект» такого рода подогнал бывший сослуживец Пшиковец, который давно обитал внутри власти и как-то вдруг, неожиданно порадел. Первый в мире дедсад!

– А почему нет? – сказал Берзень Пшиковцу.

– Пока планируем одну группу, максимум человек пятнадцать, но смешанную, – стал пояснять Пшиковец.

– По возрасту?

– Нет. По полу.

– Да чего там? В старости один пол – старость! – решил пошутить Иван Петрович.

– Это ещё надо посмотреть. Да, финансирование тоже смешанное – основная часть ложится на самих «воспитанников».

– Скажешь тоже… «воспитанников»?

– Ну не курсантов же? Или пациентов?

– Может быть, «пенсов»?

– А это ещё что за морковь? – улыбаясь, заинтересовался Пшиковец.

– Пенс – мелкая монета. Человек, который ничего не стоит или мало что стоит на самом деле. Ну, тот, у кого пенсия – пенс?

– Иван Петрович, а ты с фантазией. Хотя и дело само, надо сказать, такое же… Короче говоря, принимай дедсад, а вместе с ним и всемирную славу!

Хотя осечка всё же состоялась. Как ни усердствовали таджикские строители, вовремя не получилось – опоздали на две недели. Зато собрался персонал, съехались, словно родственники, в одно место и по общему для всех призыву – поддерживать старческую немощь и бороться с деменцией.

Всего набралось шесть человек во главе с Берзенем.

«Пенсов» записалось двое – пока двое – на всё Старково, но лихо само начало: это всё-таки пилотная часть, чем чёрт не шутит? И потом, надо помнить ещё и то, что Старково находится под мышкой у самого Москватыря. Начало, как и положено, было поручено понедельнику, поскольку у него был самый большой опыт и стартовые способности. Эти двое… ничего не знали о друг друге, но были похожи… по капризам предстательной железы. Хотя не только в общефизическом и анатомическом смысле, а в большей степени с хронологической стороны. Оба давно промышляли тем, что сторожили своё время и приглядывали за временем вообще.

Посмотришь, и сразу видно – вот они, ещё живые, но устаревшие привычки достопамятного. В восприятии такие люди обычно плохо увязываются с будущим и легко ассоциируются с плохо передвигающейся плохой памятью. При всём дефиците жизненного времени – времени некуда девать. Это приводит к сращиванию с мягкой мебелью, к гипнозу телевизионных экранов и позиционированию себя в амплуа теплокровных экспонатов семьи или её руин.

– Отец? Я тебе нашёл… Папа? Ты спишь? Папа! – пытался разыскать за очками отца – своего отца – Захар Петрович.

– А! – сказал папа.

– Что «а», папа? Я нашёл тебе работу. Ты хотел ходить на работу?

– Ты, что шутишь?

– Там ты будешь работать и отдыхать. У тебя будут там товарищи…

– И Саркиз Аванесович?

– Откуда? Тебе ещё и Саркиза Аванесовича?

– Тогда по хер!

– Отец, ты опять? Дети услышат. Учись говорить: «хрен»! Не хер, а хрен! Я тебя сколько раз уже просил?

– Хрен так хрен, какая разница? Захар, ну ты и артист!

– Есть в кого, папа! Я не шучу! С завтрашнего дня начнём, утром отвожу, вечером забираю. Не понравится, уволишься.

День рождения дедсада произошёл тихо и, можно считать, с момента появления Бушманского, доставленного в учреждение его сыном Захаром Петровичем. Захар Петрович был хорошим сыном и оплатил папу, дабы не запускать свой долг перед человеком, прикованным к нему генеалогической цепью.

– Ну что, дети мои, будем с вами работать! – весьма неожиданно для первого знакомства заявил Бушманский. Коллектив предусмотрительно улыбался и решил согласиться на любое предложение вполне ещё жизнеспособного человека. Удивление было общим и перемешалось с рукопожатиями.

– Вы у нас первый, но велика вероятность, что прибудет и Самолапов. Сейчас позвоню, уточню, – сказал Берзень. – Рад нашему знакомству!

– Папа, я поехал. Надеюсь, по поведению будет пятёрка? – похлопал по плечу Захар Петрович и уехал в суету сует общественной жизни.

– Шутник! У меня никогда в жизни не было пятёрки по поведению.

Вот таким образом дедсад и заработал вокруг единственного дедо-человека по принципу человеко-дня. В определённом смысле: день прошёл, и слава богу.

Не успел Бушманский о чём-нибудь подумать, даже захотеть это сделать, как произошло ещё одно явление. Появился «космонавт номер два» – Самолапов. Его привела молодая девушка в халате положительно белого цвета, посадила рядом с первым и приковала их время к телевизору.

– Итак, нас уже двое! – произнёс Самолапов сквозь рабочую речь светящегося квадрата.

– Двое! – подтвердил первый. – А ты кто?

– Я? Я – никто! А ты?

– А хе-хрен его знает. Есть одно смутное предчувствие, что ещё человек, но уже какой-то дефективный. Вообще то я про имя.

– Ага… Денис Иванович Самолапов.

– Денис Иванович, а я Петя Бушманский. Мне сказали, что для простоты общения тут можно и без отчеств обходиться. Дедсад ведь всё-таки?

– Понял, ну тогда – Дениска! Может, каких-нибудь ещё родителей дети подвезут? Не знаешь, Петруха?

– Никогда не называй меня Петрухой, ты ещё бы меня Петрушкой назвал! Я же не собираюсь тебя рифмовать с мальчиковым пенисом. Сам понимаешь? Хотя сразу говорю – подмывает!

– Ладно, я не хотел! Девочек не хватает, скажи?

– Чего не хватает? Да ты прямо шмель какой-то? Девочек ему не хватает! Жена-то у тебя есть?

– Есть.

– Каким образом она тебя одного отпустила в такое загадочное место? Это мне можно, я парень холостой и безрассудный, готов к любви и всяческим приключениям, не влияющим на кровяное давление.

– Петя, если что, ты-то, надеюсь, меня не сдашь?

– Не дрейфь, Дениска! Ты же всё-таки самец по самой природе, поэтому у тебя и мечты самца. Куда бежать от предназначений природы? А вообще-то ты прав! Девочек не хватает. Что это у нас за группа, из двух пацанов?

Человеко-день незаметно следовал за ними, иногда немного опережая, а иногда чуть ли не теряя их из виду.

– Всё хорошо? – спросил у них проходивший мимо Берзень.

– Послушайте, вы что, Макаренко? – поинтересовался Петя.

– Вроде того! – засмеялся управляющий.

– Скажите, пожалуйста, когда нам девочек завезут? – не выдержал Дениска.

– Не нам, а тебе! – уточнил первый.

– Тебе надо, чтобы группа была чисто мальчиковой? – спросил второй. – Мне если надо, я Захару скажу, так он сюда столько барышень навезёт, всем хватит! Товарищ Макаренко, вам какие больше нравятся?

– Ну, ребята, вы даёте! Я вижу, мне с вами повезло! – засмеялся Берзень и ушёл, разговаривая со своим телефоном.

К шести часам вечера за ними приехали дети и развезли их по домашним очагам. «Пенсы», вдохновлённые переменами жизни и ощутившие крадущиеся к ним перспективы откуда-то появившейся заботы, заинтриговали свою физическую и духовную перспективу.

Через десять дней вводная часть эксперимента не только удалась полностью, но и даже переудалась, на одного человека. Группа укомплектовалась успешно – шесть «пенсов» и десять «пенстарс».

Администрация срочно наращивала персонал, поскольку «хором» из шестнадцати человек они ходить или спать не умели, но требовали к себе щепетильности и пофамильного уважения. И что?

Появилась текучесть, которая изменила вязкость времени, ежедневная трясина взялась и зацвела, а само болото жизни незаметно задвигалось и расслоилось так, что кое-где из него уже можно было напиться. «Пенстарс» были разношёрстными, а «пенсы» – разномастными. Разница существовала для понимания её необходимости, например для того, чтобы всё познавать в сравнении. Отношения между ними натянулись свободные, поскольку никто никому был не нужен и никто никому не должен. Странное это возникло товарищество, когда времени у каждого было с избытком, а вообще – угрожающе мало…

И сама собой задача оказалась одна – бороться за продолжительность жизни. А поскольку не только шестнадцать «пенсотеков», но и всё население земного шара, за исключением буддистов, или дзен-буддистов, или ламаистов и типа того, – были не кто иные, как чистокровные экспериментаторы, проживавшие каждый свою историю впервые… Задача оказалась одна – не подходить близко к обрыву и вообще стараться в эту сторону не смотреть. Стало быть, всякий живущий на земле не кто иной, как экспериментатор, испытатель судьбы и личные результаты любого экспериментатора-испытателя всегда шли ему в зачёт и персональное дело, а потом уже в биографию. Условия и могли, и менялись, принципы же – никогда. Бог следил за этим непрерывно и даже учредил, для безупречной широты контроля, самые различные инстанции.

За кажущейся массивностью и историзмом процесса всё учитывалось подробно и обязательно, и даже появлялись мнения, что дотошно. Тем не менее у каждой канцелярии свои правила, а у небесной канцелярии – принципы. «Пенсы» разбились на две тройки, а «пенстарсы» структурировались по настроению, погоде или тематике и разгулу воспоминаний. Хотя среди них высунулись и особенно одарённые, те, что стремились расположиться не только на своей, но и на чужой половине поля. И у них это получалось, не встречая особого возражения у патриархов.

Основные процедуры жизни были всем хорошо знакомы: три раза поесть, один раз поспать и один раз поучиться китайской гимнастике. Остальное – свободное время, полностью походило на общую независимость, поскольку, невзирая на заготовленные заранее мероприятия по досугу, оно прожигалось всей группой по собственному усмотрению, как душе будет угодно. Кто-то утопал в зелени и старался её размножить, ковыряясь в стихийно организованных грядках. Кто-то разбирался в хронических и острых заболеваниях мировой политики, предлагая свои рецепты, готовые микстуры, хирургическое вмешательство и даже ампутацию или трансплантацию органов для особо выдающихся политиков и их политических родственников. Были и «индивидуальные предприниматели» – один художник, художникам рознь, одна поэтесса с силуэтом разъевшейся кошки и один шахматист – историк своей жизни.

После майских праздников Захар Петрович поинтересовался у старшины рода и по совместительству отца и автора его отчества – нравится ли ему теперь его существование? И тогда отец показал сыну свой дневник, который стал писаться по странному желанию, свойственному самому дневнику, и в котором написалась новелла с названием «Подвал». Захар Петрович с осторожностью прочёл одно только название, и этого ему хватило, чтобы похвалить литературное начинание главного Бушманского из всех живущих в обозримом настоящем.