Читать книгу Голоса на обочине (сборник) - Александр Малиновский - Страница 49

На свою дачку я обычно добираюсь по дороге вдоль Волги.

В свой сезон здесь на обочине пожилые люди торгуют кто помидорчиками, кто огурчиками, земляникой, малиной. Песчаная почва, обилие света, справа дыхание Волги, слева – огромный массив озёр!

Всё это способствует тому, что урожай тутошние дачники начинают собирать на полторы-две недели раньше, чем в удалении от Волги.

Иногда я останавливаюсь, чтобы что-нибудь прикупить. Вот и сегодня подошёл к покрытому рыжеватой, выцветшей клеёнкой столу.

Здесь – то, что мне надо: молоденькие с пупырышками огурчики. Старик за столом поднял щетинистое с розовыми нездоровыми пятнами лицо. Я невольно сжался.

Передо мной был Иван Горохов.

«Сколько ж мы не виделись, – мелькнуло в голове. – Лет тридцать? Не менее…»

– Иван, – невольно вырвалось у меня. – Ты?

Иван был выпивши. И не слегка. Глянув на меня пустыми глазами, спросил:

– Сколько надо?

И потянулся к огурцам.

– Иван! – вновь повторил я, не веря ещё, что вижу перед собой человека, с которым прожил бок о бок когда-то три года в рабочем общежитии. Потом работал с ним в одном цехе на заводе. Я – слесарем. Он – токарем, да каким. Лет в тридцать Горох стал орденоносцем.

Он привстал над столом. Но тут же опустился вновь на толстенный обрезок доски, покоившийся на двух чурбаках. Да не совсем удачно опустился. Повело его в сторону. Наконец, сбалансировав, оказался над столом. Сел. Не надеясь на ноги.

– Сашка! Ты! Эх, ты! Как так? Вот те на! – он ещё что-то произносил в этом духе. Но, будто протрезвев, сказал в следующий момент довольно внятно: – Рад, что ты жив! Это для таких как мы с тобой сейчас редкость! Хотя какая это жизнь? Может, у тебя другая, а у меня она – торговая… Сам видишь. Я торгаш! Продаю вот эти: пур… пыр… пупырчики.

Он попытался встать. Это ему не удалось.

– Тебе сколько махнуть? Три кило? Сейчас. Хоть полпуда… бесплатно… только скажи!

– Потом, Иван! Потом. Давай поговорим.

– А что говорить? – он облокотился обеими руками о стол.

И принял подобие вертикального положения. Произнёс тускло: – Я слышал, что ты тут где-то приобрёл дачку. А где? Думаю, увижу. А нет и нет…

– Давно тут? – спрашиваю.

– Дачка-то давно. А я второй сезон. Привезли меня сюда сын да моя. Она и сейчас как самолёт. Здесь тебе, говорят, санаторий будет. Волга, воздух! И при деле! Только торгуй! А мы на грядках будем все. Лихо? У меня орден Ленина. Лучший токарь в объединении! И торгуй огурцами? А? Зигзаг удачи! – он говорил громко. Две молодки, томящиеся рядом с банками солений, начали смотреть в нашу сторону. – А по-другому? Только эта дачка и спасает нас. Сын без работы. Моя пенсия как у студента стипендия.

– Что ж? – соглашаюсь. – Жить-то надо! У других и этого нет.

– Надо! – воскликнул. – Но разве так, – он, кажется, протрезвел. Встал над столом. Ткнул меня пальцем в грудь: – Скажи, что мужику важно в жизни?

– Смотря в каком возрасте, – отвечаю, догадываясь, о чём он. Перекрывая хихиканье оживившихся молодок, Иван произносит, глядя на меня уже знакомым мне твёрдым взглядом:

– Мужику серьёзное дело необходимо. В любое время. Крепкое дело в жизни! На этом жизнь его держится. И страна держится! Тебе ли это говорить?

– И интерес к нему таких вот, – он мотнул головой в сторону, – молодок будет тогда. А так что?

Я слушаю молча. И радуюсь за Ивана. Начинаю его узнавать таким, каким он был раньше. Напористым.

– Не будет этого у рабочего человека – превратимся все скопом в пыль.

Он замолчал, нахохлившись.

Глядя на меня из-под мохнатых бровей, сказал:

– Ты не смотри на меня так! Сегодня сороковины. С утра помянул.

– Кто-нибудь из родственников? – спросил я.

– Родственников, – повторил, как эхо, Иван, – ты помнишь Лёшку Каткова?

– Спросил тоже! – встрепенулся я. – Как не помнить нашего Жана Маре?

– Нашего маленького Жана Марэ, так мы его звали, – поправил Иван.

– Да, да, – подхватываю я. – Красавец! Как Марэ. Только миниатюрный. Небольшого роста. Ладненький! Занимался шахматами, фехтованием.

– Носил рубашки, перекрашенные в чёрный или красный цвет. Обязательно причёска «канадка» и поднятый воротничок рубахи, – улыбается Иван.

– И брюки узкие, – продолжаю я.

Меня останавливает его сухое:

– Похоронил я его.

– Да что ж такое? Как? Он же моложе нас с тобой… И не пил совсем? Отличный компрессорщик-ремонтник.

– А я пил? Ну как сейчас, пил? Некогда было… Тут какая история. Ты-то в Саратов уехал, а мы здесь осели накрепко. У него не всё получалось с его мечтой. Три дочери – одна за одной. А сына нет! Он решил не сдаваться. «Мне сын нужен! – твердил. – Породу надо улучшить! Рослый сын… Найду красивую, какую мне надо, и попробую…»

– И что?

– Что! В Новополоцк набирали бригаду на пуск завода. Он и подался вместе со всеми. Все-то в основном за квартирами ехали, а он со своей целью.

– Семью взял с собой?

– Конечно, нет. Зачем на данном этапе? И надо же! Подобрал себе пару. Мария чуть не на голову его выше. А симпатичная!

Загогулина вышла: родила она ему двойню – Ваню да Маню.

Малость перестарался Алёшка. Как вернулся в прежнюю семью, скрывать ничего не стал. Ольга-то взбрыкнула вначале. Но что поделать? Одной с девками оставаться непросто. Стал он жить на две семьи.

Перевёз новополоцких потом сюда, к нам. У Марии была квартира однокомнатная, от бабушки осталась. Сумели поменять. Чего стоили ему заботы о двух семьях, я знал. Но парень стойкий. То в рыбацких артелях на Волге подрабатывал, то с дикой бригадой сварщиком калымил. Дети были ухожены. Все. А тут как раз нас всех предали. Заводы стали рушиться. Всё вокруг закачалось, зашаталось. Разве мог он такое предвидеть? Наш стратег, Алексей? Совестливый был – не просто ему было. За что только он ни брался! Лишь бы копейку добыть. Подолгу в отъездах был. Челночничал поболее года. Я любил его. Первый друг! По мелочам, как мог, помогал. Тогда, в середине девяностых, у нас ещё теплиц не было. Сын позже развернулся. Нас, середняков, из седла вышибли, дошла очередь до молодняка. Наркоту запустили.

А сын его, Игорь, подрос. Красавец. Опыт удался! Парнина ой-да ну! Под два метра ростом! Лёшкина мечта! Поступил, значит, Игорь в техникум. И тут же на первом курсе: беда!

Может, он и раньше кололся, кто знает? Нашли его в подъезде, помер вроде бы от передозировки. А кто его знает, как было дело?

Алексей чёрный стал от беды этой! Надсадился.

Ты скажи. Вот, если б работал завод, глядишь, коллектив как-то помог бы! Потом на глазах у других полегче всё ж… А тут! Считай в одиночку…

Если государству не нужны токари, компрессорщики – долго оно протянет? Государство такое? На огурцах?

Неужто я умнее тех, кто нами рулит? Не может быть! Значит, дело не в уме? Тогда в чём же? Вопрос! Мой сын – котельщик. А у них на ТЭЦ из двенадцати котлов всего два в работе. Как? Поувольняли многих.

– А Алексей? – спрашиваю. – Что дальше было с ним? Неужели спился?

– Здоровье малость пошатнулось, а голова-то у него всегда светлая была. Последние полгода на городском рынке за деньги давал сеанс одновременной игры в шахматы. В один день после игры, когда домой пошёл, там же, около рынка у пельменной, догнали его трое щелкопёров. Потребовали деньги. С угрозами. Не знали, на кого напоролись. У него видок-то был уже не того. Но характер! Он двоих мигом на асфальт положил, а третий – стервец – пырнул ножичком под ребро. Судили их потом. Алёшки не стало.

Не стало нашего Жана Марэ. Невмоготу мне. Будто с ним вся молодость ушла, без него жизнь тусклая стала… Такую жизнь нам подпустили – людоедку! И молодых, и не очень – всех под одну гребёнку косит…

Он достал из кармана куртки ополовиненную бутылку водки.

Из другого кармана – стакан. С маху налил полстакана. Протянул мне.

– Давай за дружка нашего!

Я закрутил головой:

– Иван, я ж за рулём!

Он молча вылил остальное из бутылки в стакан. Без слов выпил. Дёрнувшись, проговорил, глядя перед собой в одну точку на столе:

– И за Лёшу, и за всё, что все мы потеряли. Он замолчал, и я молчал. Всё было сказано.

Его опять повело.

– Столько огурцов, Иван! Закуси. Нельзя так.

Он глянул на меня чужим, отстранённым взглядом:

– Забери их! Все забери! Без денег. У меня мешок большой есть. Опротивели они мне!..

– С тебя ж твои спросят, – неловко пошутил я, – где, скажут, выручка?

– Я их ненавижу, огурцы эти! И себя вместе с ними. Я себя пупырышком чувствую никчёмным на этой… голой заднице нашего незаконнорожденного капитализма. Увидел тебя – стыдно стало.

– Иван, – непонятно зачем спросил я. – А ты знаешь, кем оказался любимец нашего Алексея, Жан Марэ?

– Кем?

– Ну писали же…

– А, а, – неопределённо мотнул рукой Иван. – Может, это враньё всё…

Он попытался пододвинуть большую эмалированную кастрюлю с огурцами к краю стола. Не рассчитал. Кастрюля скользнула и рухнула вниз. Отборные, один к одному, огурцы, упруго отскакивая друг от друга, полетели в придорожную пыль.

Я было нагнулся за огурцами. Он остановил:

– Зачем из пыли? Завтра приедешь с хорошей сумкой, наберём прямо в теплице.

Выйдя из-за стола, он начал давить непослушными ногами кучу огурцов. С остервенением.

– Я их видеть не могу!

Лицо его исказила брезгливая гримаса.

Торгующие соленьями девицы смотрели на это действо, как на бесплатный спектакль. Не каждый день такое бывает!..

– Вот набрался мужик! С самого утра! – прозвучало над моим ухом.

Я оглянулся. За моей спиной стоял крепкий парень лет тридцати, розовощёкий такой, с толстой золотой цепью на шее.

– Говорят, пенсионеры мрут от голода. Пенсии им не хватает.

А этот молоток! Нашёл свою жилу! Его товар – его право!

Слова были сказаны громко.

– Не сговорились в цене? Чем за бесценок, лучше так! Закон капиталистов – держать цену, иначе останешься без прибыли.

Зря он это говорил, не подумавши…

Голос Ивана прозвучал твёрдо:

– Чего ты лопочешь? Откуда только вы берётесь такие мордастые?..

Он подобрал увесистую кастрюлю с земли и, откинув правую руку вместе с кастрюлей, как это делают при метании связки гранат под гусеницы вражеского танка, собранно пошёл на парня.

– Иду на реванш! – прозвучало в воздухе. – За Алёшку, за всё остальное…

Мне едва удалось схватить Ивана за руку со злосчастной тарой и оттеснить в сторону.

Схватки поколений не произошло.

* * *

…Вот уже и осень на исходе, а я с того случая с пупырчатыми огурчиками ни разу больше по этой удобной дороге не ездил на свою дачу. Сворачиваю чуть раньше.

Подчиняюсь установке жены: «Зачем и ему, и тебе лишний раз сердце рвать? Мало ль тебе недели, которую ты в провёл больнице после той вашей встречи? Не молодой уже…»