Читать книгу Голоса на обочине (сборник) - Александр Малиновский - Страница 58
Голоса на обочине
С бугра всё видно…
ОглавлениеМама, я и мой брат Витька сажаем на Ваньковом бугре картошку. С бугра так хорошо видно вокруг. Вон наша школа, вон Вовки Кудряшкина голубятня. А немного сбочь, конечно, поболее, чем голубятня, но не сильно – наша саманная изба. Второй год после войны. Живём впроголодь. Был бы жив отец! А так надежда только на картошку.
– Беги, – говорит мама, – домой. Набери полведра картошки в погребе, а то кончается. Надо этот клин посадить до конца.
Я не рад такой команде.
До дома не близко. Да ещё по такой жаре. Очень хочется есть.
В животе бурчит.
– Ты побыстрей, – говорит мама, – а то тут как на сковороде, прижухнем под солнцем.
…Бегу, а сам хватаю на ходу щепочки разные, прутики для огня. У меня при упоминании мамы о сковородке созрел план. Там, в погребице, в ларе должна быть мука. Как прибегу домой, поджарю на сковородке её с водой и съем. Невмоготу терпеть.
Так и сделал. Таганок у нас всегда стоял на загнетке в печи.
Водрузил на него закопчённую сковородку с водой, насыпал муки, которую еле намёл на дне ларя ладошками. В мизинец под ноготь от доски влезла, чёрная, тоненькая, как ниточка, заноза, но мне до неё – потом. Развёл огонёк. Радуюсь. Вспомнил: «А картошка-то?» Пока, думаю, мука поджаривается, наберу семян. Метнулся в погреб. Всё шеметом, вприпрыжку делаю.
Вернулся к таганку, мука где прижарилась, где как месиво.
Некогда уж. Огонёк потух. Собрал я ложкой в миску мою стряпню. И во двор!
Доедаю на ходу, зажав в горсти то ли блин, то ли тесто. Не утолил голод, а только раздразнил. И пальцы вымазал.
Когда прибежал, мама спрашивает:
– Что так долго? Картошку, что ли, варил?
– Не, – отвечаю, – не варил.
– Ну как же? Дым из нашей трубы шёл. С бугра всё видно.
Я обернулся, а там и вправду наша труба торчит, в сторонке так. Ни с чьей не спутаешь.
Растерялся я, вообразив, какой я маленький перед мамой, перед этой горой, с которой всё видно. Совсем таракашка. Упав духом, чувствую своё ничтожество, признаюсь:
– Я муку жарил.
– Как же ты её жарил, если она кончилась? Придумываешь…
– Наскрёб, – говорю.
И не смотрю на маму. И на Витьку тоже не смотрю. Стыдно.
Как предатель какой…
А тут поднял глаза, а у мамы лицо не строгое, не сердитое. Печальное лицо, как у Богородицы в нашей церкви.
Заплакал я, сам не знаю отчего. Как сейчас помню. Стою и мизинец с занозой зубами тереблю, машинально.
– Чего у тебя там? – спрашивает мама.
– Так, заноза от ларя, – отвечаю.
– Иди сюда, – говорит мама.
Я покорно подхожу, думая, что получу оплеуху.
А мама отстёгивает на груди от своей кофты булавку и начинает вынимать у меня из пальца занозу.
– А то загноится, – говорит она, – деловуха ты моя.
Мама касается виском моей головы. Я остро чувствую из-под светлого платка запас её сухих льняных волос… И от пережитого ли, от прикосновения ли маминых тёплых рук, не сказать, от чего, напрочь забываю про голод…