Читать книгу 13 привидений - Майк Гелприн, Александр Матюхин, Алексей Жарков - Страница 5

Они всегда появляются незаметно.

Вот вы заходите в общей толчее в самолет. Пока еще не душно, значок туалета «свободен», мир сужается до размеров салона, и как-то сразу хочется пригнуть голову, сжаться, стать чуточку меньше. Стюардессы улыбаются, подсказывают, а люди пробираются между кресел, стягивают куртки, укладывают вещи. В воздухе витает запах предстоящего полета.

Вы садитесь, скажем, на 12E, поворачиваете голову, чтобы посмотреть в иллюминатор, а потом в блике оргстекла замечаете, что в кресле у прохода уже кто-то сидит.

Это может быть кто угодно: старик, девушка, представительный мужчина, десятилетний ребенок. Или, например, пожилая женщина в темно-бордовом пальто, со старой вязаной шапочкой на голове, из-под которой выбиваются тонкие фиолетовые волоски. Вы видите ее морщинистую шею, помаду, неровно нанесенную на губы, и еще черные пятнышки на щеках и на лбу.

Женщина дремлет. Они всегда дремлют, даже если посадка еще не закончилась, до начала взлета минут двадцать, а вокруг суетятся и рассаживаются пассажиры.

Кажется, женщина едва коснулась головой спинки кресла, а уже закрыла глаза. Ей все равно, что происходит вокруг. Им всегда все равно, до поры до времени.

Вы можете дотронуться до ее локтя, спросить что-нибудь. И даже, может быть, у нее задрожат веки, приоткроется рот, вырвется тяжелый вздох, но больше реакции не последует. Как будто самолет – это единственное место, где она может как следует выспаться.

Вы ждете, когда закончится посадка, листаете журнал, выслушиваете стюардесс, которые рассказывают о технике безопасности.

Потом начинается взлет, мигает освещение, где-то пронзительно повизгивает ребенок.

«Просим не отстегивать ремни и не ходить по салону, пока самолет не наберет нужную высоту».

В иллюминаторе появляются тяжелые облака.

Потом вам приносят кофе или чай на выбор, что-то горячее, бутерброд и газету. Два часа, полет нормальный. Вы вроде бы нервничали вначале, но потом успокоились. Вид очереди перед туалетом вселяет уверенность в завтрашнем дне.

А женщина или ей подобные продолжают дремать.

Им неинтересны бесплатный обед и разговоры вокруг. Их не волнует, что кто-то бегает по проходу и слишком громко слушает музыку. Таких людей в самолете интересует только сон.

Говоря начистоту, вам лучше надеяться, что женщина или ей подобные не проснутся. Лучше, чтобы они не открывали глаз. Пусть дремлют до того момента, пока шасси самолета не коснутся земли.

Полет нормальный, помните?

«Мы совершили посадку…» и так далее.

Люди вокруг начнут аплодировать, потом включат мобильники, достанут с полок вещи, позвонят родным и поспешат в едином порыве поскорее покинуть борт.

А вы, отвлекшись на полминуты или даже всего лишь моргнув, обнаружите, что соседнее кресло опустело. Спящий человек уже куда-то пропал. Убежал, что ли, расталкивая локтями очередь? Только вмятина от его головы на спинке подсказывает, что тут вообще кто-то был.

Вы будете крутить в голове образ спящего человека, пока направляетесь к трапу. Возможно, вы вспомните о нем мимолетом, когда будете рассказывать знакомым о полете. Но через пару дней – а то и раньше – будете убеждены, что никого рядом с вами не было. Почти наверняка кресло было свободно. Даже билет на него не продавали.

Проверьте.

– Ты слышал об этой легенде? – спросил Вовка вместо приветствия. – Про спящих в самолете. Которые появляются из ниоткуда и исчезают в никуда?

Он лежал на диване, укрытый пледом до пояса, так что складывалось впечатление, будто с ногами у Вовки все в порядке, хотя я знал, что это не так.

Авиакатастрофа, случившаяся чуть больше четырех месяцев назад, внесла коррективы в Вовкину внешность. Лоб, правый висок и щеку пересекал вертикальный кривой шрам. Из лица выудили несколько осколков. Сломано четыре пальца на руках. Есть четыре перелома на ногах. Что-то жуткое с левой коленкой и с ребрами. А в глаза две недели кололи адреналин, чтобы выдавить стеклянную крошку. Так себе удовольствие.

Я остановился на пороге комнаты, ощущая нерешительность. Хотя, казалось бы, с чего? Заглядывал сюда раньше чуть ли не каждый месяц. Сколько пива было выпито с Вовкой перед телевизором и за игрой в «плойку». Сколько съедено чипсов!

Тем не менее на каком-то подсознательном уровне ощущалось, что квартира уже не такая знакомая и привычная, как раньше. Так бывает с местами, где давно не был. Особенно, если точно знаешь, что что-то изменилось.

– Проходи, чего встал? – Вовка махнул рукой. – Тебе приглашения не нужно, ты всегда гость дорогой.

Первое, что я заметил, – стол под телевизором был завален папками, старыми такими скоросшивателями. А из них торчали газетные вырезки, куски распечаток, какие-то сканы. Рядом валялись зеленые тетради и множество ручек. Пара тетрадок оказались раскрыты, они были исписаны размашистым и небрежным почерком и заклеены фотографиями: самолеты в огне, сцены авиакатастроф, пожарные машины на взлетной полосе.

Тома, Вовкина жена, рассказывала, что после авиакатастрофы у Вовки начались «заскоки». Ввела меня в курс дела.

– Их называют смотрителями, – продолжил Вовка. – В некотором роде это – призраки. Фантомы. Они есть в каждом самолете. Если задаться целью и проверить факты, то всегда можно наткнуться на такого вот человека, который дремлет от начала и до конца. Хрен его разбудишь. Ни чаю ему не надо, ни в туалет. Сидит на свободном месте, куда не продавался билет. Как он попал в самолет, куда делся? Непонятно. Но он есть.

– Смотрители, ага, – кивнул я. По телевизору шла передача об авиакатастрофах, которые удалось скрыть правительству. Судя по всему – запись. Мужчина в строгом костюме говорил о «Боинге», исчезнувшем в Якутии в середине семидесятых.

Вовка выразительно на меня посмотрел:

– Сань, ты-то можешь не притворяться, – сказал он. – Не веришь, так и скажи.

– Во что тут верить? Я пришел проведать, столько времени не виделись, а ты мне с порога про призраков в самолете. Нормально, да? Смотрители какие-то. За чем они смотрят? Чтобы кофе горячий раздавали вовремя, или чтобы дети не орали на переднем сиденье?

Я осекся. Вовка смотрел на меня так, что сразу стало ясно – он меня не понимает, не хочет понимать. Он искренне верил в то, о чем сейчас говорил. Об этом Тома тоже рассказывала. Авиакатастрофа сломала что-то в его сознании. Травмы, знаете ли, не всегда бывают физическими.

Мы с Вовкой много лет работали в одной строительной компании. Не то чтобы были близкими друзьями поначалу – пересекались иногда в курилке, болтали о фильмах и автомобилях, о чем-то несущественном, рабочем. Вряд ли я бы выделил его из полусотни других сотрудников.

Однако пару лет назад на корпоративной вечеринке выяснилось, что Вовкина жена Тома – моя одноклассница. Забавное стечение обстоятельств, если учитывать, что мы оба из Мурманска, а оказались в Питере.

Тому я хорошо помнил, как и она меня. В школе мы тусовались в одной компании, а в старших классах даже слегка флиртовали, как и положено шестнадцатилетним подросткам. Ничем особым наш флирт тогда не закончился – разве что я прекрасно помнил, как танцевал с ней на выпускном вечере. Тома меня очаровала, в нарядном платье она выглядела шикарно и не по годам сексуально. Пока мы танцевали, я прокручивал в голове варианты действий, которые должны были увенчаться грандиозным финалом: мы с Томой один на один, целуемся, гладим друг друга, я кладу ладонь ей на грудь, а потом… а потом нас закружило водоворотом выпускного; танцы, море алкоголя, спрятанного от учителей, ночная прогулка к берегу Баренцева моря, сжигание корабликов «на удачу», слезы счастья или грусти по прошедшей школьной молодости, и наутро я проснулся с мыслью о похмелье и ни о каком свидании с Томой больше не вспоминал.

На корпоративе же строительной фирмы наша встреча быстро превратилась в калейдоскоп воспоминаний. Мы перемыли косточки старым учителям, бывшим одноклассникам, проследили каждый свою судьбу (я отучился в техникуме, отслужил, потом перешел на контракт, а затем уволился к чертям и вот теперь прозябал на должности корректировщика стеллажей; она получила высшее образование, что-то, связанное с маркетингом, долго болталась по мелким фирмам, набираясь опыта, потом нашла постоянное место и крутится там, ищет себя, хоть и не так настойчиво, как раньше).

Вечер прошел быстро, вечера нам не хватило, мы договорились встретиться еще, поболтать.

Я стал наведываться в гости, познакомился с Вовкой поближе. Выяснилось, что у нас с ним много общих тем для разговоров, помимо работы, автомобилей и фильмов. Он увлекался играми, разбирался в вине и уже несколько лет учился на разработчика приложений. У него была мечта стать программистом и уехать в Амстердам.

Будучи интровертом, он почти никого не впускал в свой круг общения. Комфортно ему было только в Интернете, как это часто случается в современном обществе. «Офлайн» Вовку зачастую тяготил. Если у Томы оказалось множество подруг, то Вовка смотрелся одиноким волком. Я долгое время подозревал, что стал единственным его знакомым, кому разрешено сидеть на диване, пить пиво и звонить в любое время дня и ночи. Мы оба записались на курсы английского, хотя я часто пропускал занятия, а Вовка вгрызался в язык, будто голодный пес, и постоянно подтрунивал надо мной из-за моей лени и нерасторопности.

Я же оказался первым на работе, кто узнал о страшной авиакатастрофе, в которой из ста тридцати пассажиров выжил только Вовка. Самолет, садившийся в аэропорту Ростова, зацепил крылом какую-то антенну и рухнул на взлетную полосу.

Почти сразу же мне позвонила Тома, а уже через полчаса я заехал за ней, и мы рванули в аэропорт. Мы прилетели в Ростов из Питера и топтали коридоры больницы, стараясь выпытать информацию хоть у кого-нибудь. Потом нас провели в реанимацию, врач монотонно бубнил что-то себе под нос. Обрывки фраз: «надежда есть», «состояние тяжелое», «будьте готовы к…».

Тома беззвучно плакала, вцепившись мне в плечо.

Я улетел обратно в Питер через неделю, когда Вовка впервые открыл глаза. А увидел его только сейчас, спустя четыре месяца. С тех пор как будто прошла вечность. Со слов Томы – все очень сильно изменилось. Очень.

– Чего так долго не навещал? – пытливо спросил Вовка. – Я обидеться мог.

– А кто работать будет? Твой план на меня перецепили, сказали, мол, давай за двоих напрягись, помоги коллективу.

– Ну ты и напрягся?

– Как лошадь. Шесть командировок. Облетал половину страны. В Тюмени две недели… в Омске застрял. Был бы женат, жена бы уже давно меня бросила. Вот свободная минутка появилась, вырвался.

Вовка перевел взгляд на папки, заполонившие стол. Глаза у него были красные, а вокруг все еще темнели пятна синяков с желтыми прожилками. Шрам набух и как будто пульсировал.

– Знаешь продолжение легенды? – Голос его стал серьезным и тихим.

– Там есть продолжение?

– Ага. Суть в том, что эти смотрящие в самолете иногда просыпаются. Во время полета. Они открывают глаза и начинают кричать. Вместо глаз у них черные дыры. А изо рта исходит запах гнили и смерти. Они вопят так, что закладывает уши. Орут, рычат, стонут, истерично визжат! И знаешь, что это означает? Что самолет сейчас упадет. Когда фантом кричит – самолет разбивается. Такие дела.

Тома и об этом меня предупредила. Говорит, Вовка со своими «заскоками» ужасно ее вымотал. Она готова была ухаживать за больным любимым человеком, менять бинты, таскать его в туалет, обмывать, готовить еду, кормить с ложечки – но оказалась бессильна перед воспалившейся, будто гнойник, фантазией. Это как удар под дых, когда не ожидаешь.

– Рядом со мной дремала старушка в пальто. Я не видел, как она появилась и куда дела вещи. Помню, что повернулся, а она уже дремлет. Была тихой весь полет. Я бы о ней и не вспомнил, наверное. А на посадке она проснулась. – Вовка шумно сглотнул. – Господи, да я такого в жизни не видел! У нее глаза будто наполнены черным желе! Чернота эта вываливалась из глазниц… А потом старуха открыла рот – я увидел ее редкие зубы и тонкий бледный язык, – и начала орать! Орала и орала секунд тридцать! К ней бежала стюардесса в тот момент, когда самолет упал. И я тебе готов поклясться, что видел, как старуха исчезла. Раз – и нет ее!.. А потом в салоне лопнули иллюминаторы, и рядом со мной разорвало корпус. Бежавшая стюардесса взмыла в воздух, ее унесло куда-то в хвостовую часть… Я слышал только крики. Сплошной поток непрекращающихся криков… Все вокруг оказалось в дыму. Нас затрясло. Ремни сдавили живот, да так, что меня почти сразу же стошнило. Проклятая рыба… Я помню запах дыма и гнили. Невероятный запах тухлятины. И еще помню, как лопнули глаза. Очень страшное ощущение. Я и сейчас ничего толком не вижу, все как будто в тумане. Только адреналин помогает сфокусироваться, но ненадолго…

Он был абсолютно спокоен, говорил негромко и то и дело поглядывал куда-то в угол около телевизора, будто высматривал что-то.

– Тебе повезло, вообще-то, а ты тут про всяких старушек вспоминаешь, – сказал я. – Вон, апельсинов принес. Будешь?

– Какие апельсины, – отмахнулся Вовка. – Все думают, что у меня галлюцинации и этот… синдром какой-то. После катастроф развивается. Короче, я постоянно слышу шумы в голове, крики. Сны мне снятся страшные. И еще… вижу разное. Тома притворяется, будто верит мне. Я ее попросил найти мне истории про авиакатастрофы. Все, что есть. Она выкачала из Интернета кучу информации, побегала по библиотекам, принесла газеты. Читает, своими глазами видит, что я не выдумываю, а все равно не верит. Знаешь, сколько всего про них написано?

О да, я знал. Вовка и до авиакатастрофы был дотошным, в хорошем смысле слова, но тут сделался совершенно неуправляемым. Он гонял Тому по газетным киоскам и книжным магазинам, заставлял рыться в Интернете, выкачивать тонны сомнительных сведений. Тома вела переписку с несколькими экстрасенсами, ведьмами и колдунами. Книги и журналы подписывались, систематизировались и складывались аккуратными стопками в соседней комнате. Распечатки подшивались. Сам же Вовка, как только научился заново держать в руках ручку, принялся исписывать школьные тетрадки различными теориями, догадками и найденными на страницах желтой прессы фактами. Его жизнь сейчас крутилась только вокруг призраков в самолетах. Ничто другое Вовку не интересовало.

– Ты уж извини, – сказал я. – Не было времени изучить вопрос. По командировкам шлялся, там не до призраков.

– Я бы и сам забил на это дело. Но не отпускает. Видишь ли, Сань, я единственный, кто выжил. Что-то пошло не так, наверное. Никто не выживает в самолетах с кричащими призраками. Есть только записи разговоров и криков. Догадки. Легенды. Слухи. А я вот выжил. И старушка эта, в пальто… я ее до сих пор вижу.

Вовка ткнул пальцем в небольшой зазор между аквариумом и телевизором, куда ранее поглядывал. Там шевелилась от сквозняка прозрачная занавеска.

– Затаилась, с-сука. Смотрит на меня. Шевелит губами. Глаза у нее открыты, а в них чернота, похожая на куски желе. Верхняя пуговка на пальто расстегнута, и я могу разглядеть ее складки на шее и ворот белой блузки. Знаешь, Сань, у нее помада какая-то не красная, а лиловая, что ли. А кожа желтоватая, морщинистая. Тетке лет восемьдесят, не меньше. Все смотрит и смотрит на меня.

Я почувствовал холодок на затылке, повернул голову. Никого, естественно, не увидел, но Вовка смотрел в какую-то неуловимую точку и продолжал описывать так, будто перед ним действительно кто-то стоял.

– Шапка у нее дурацкая, вязаная. А из-под нее волосы лезут. Седые, понятное дело, но покрашенные. Такие завитки вокруг ушей, на лбу. И еще брови рыжие, будто йодом намазаны. Нелепость…

– Вовка! – буркнул я, и он отвлекся. – Ты серьезно сейчас? Прямо так и стоит? Как в играх-страшилках?

Вовка задумчиво нахмурился, будто забыл, что я нахожусь в комнате, и вот только сейчас вспомнил. Потом заговорил снова:

– Она, наверное, ждет, когда я умру. Я должен был разбиться, но этого не произошло. Мы каким-то образом оказались вместе. Что я сделал? Спас ее? От чего? Она же смотритель. Может быть, она меня спасла? Не знаю. Я после аварии вообще ничего не видел, потому что осколки в глазах. А затем адреналин начали колоть, я проморгался, сквозь туман разглядел ее – затаилась! Кто такая? Шевелит губами. Что-то сказать хочет, а не понять, что.

Он отвел взгляд в сторону. Моргнул, будто вышел из оцепенения, и не замолчал, как я ожидал, а продолжил:

– Я когда в первый раз ее увидел, чуть с ума не сошел от страха. Спать не мог. Насилу себя заставлял. Представляешь, что это вообще такое? Тоже подумал, что это у меня в голове, галлюцинации, видения разные. Прикидывал то да се. Но потом понял, что вижу взаправду. Потому что ну не может быть она галлюцинацией… Думаю, что с ней делать. Накачал информации, читаю. В Интернете же все можно найти, да?.. Томке не говорю, ей и так тяжело. А старуха, пока я в комнате, стоит у аквариума, не двигается. Я в кухню перебираюсь – она уже там, между холодильником и батареей. Думаю, если на улицу выйду, она тоже за мной последует. Всюду за мной. Чего-то хочет, наверное.

– Ерунда какая-то, – сказал я, разглядывая пустующий угол. – Вовка, тебе таблетки какие-нибудь надо тяпнуть. Вызови врача, объясни проблему. Я уверен, что такая фигня лечится.

– Ага, лечится, – ответил Вовка. – Только, Сань, я же ее в самолете с самого начала увидел. И когда орать она начала, ее все слышали. Все, кто уже умер. На нас люди оборачивались, стюардесса бежала… И, потом, почитай заметки. Возьми одну папку, полистай на досуге. Я много чего собрал о смотрящих. Как они возникают, как исчезают. Стюардессы о них знают, но помалкивают. Кому охота, чтобы тебя считали сумасшедшим? Я тебя не уговариваю, Сань. Я тебе потому и рассказал, что ты рационалист. Знал, что не поверишь. Но и за психа меня считать не будешь, да?

Я взял со стола папку с вырезками, наугад, запихнул под мышку.

– Вовка, я пойду, что ли. На недельке еще забегу. Ты, если что, звони, не теряйся.

Вовка не смотрел на меня. Он пялился в пространство около аквариума.

Тома сказала, что она вчитывалась только в первые заметки. Поначалу интересно было. Вовка просил ее искать и копировать ссылки с сайтов вроде «Все о сверхъестественном», «Ты не поверишь!», «Тайная явь». А еще она скупала газеты «Жизнь», «Аргументы и факты», кучу каких-то дрянных изданий, выходящих миллионными тиражами. В них запросто можно было найти статьи о том, как бывшая поп-звезда родила от инопланетянина или как на окраине Москвы нашли забитого колом вампира. С подобными вещами время от времени соседствовали заметки о фантомах в самолетах. Описания везде были примерно одинаковые. Дремлющие люди, которые вдруг начинали орать. А затем самолет разбивался. Иногда, очень редко, кто-то выживал. Они давали интервью, писали заметки и становились самыми активными распространителями слухов о смотрящих.

Примерно через неделю после того, как Вовка начал с угрожающей скоростью наполнять папки вырезками, сканами, распечатками и собственноручными заметками, Тома перестала вдаваться в подробности. Она превратилась в механическое устройство по добыче информации. Хорошо хоть Вовка быстро взял поиски в Интернете на себя, иначе бы Тома вовсе рехнулась.

– Я просто помогала ему что-то систематизировать, – рассказывала она, пока мы обедали у меня на кухне. – У Вовки в голове схемы. Где что должно лежать. Как должно храниться. По страничкам. По буковкам. Он то и дело все перебирает. Шестнадцать папок. В каждой своя система. Каждую неделю новая. Сто двенадцать книг. Я пару зарплат на них потратила. Ездила тут в Псков за одной, с рук покупала у какого-то маньяка небритого…

Я ловил ее грустный и усталый взгляд.

Последние недели Тома была перманентно уставшая. Вовка часто просыпался во сне, кричал, приходилось его успокаивать, заваривать чай, фактически убаюкивать. Тома возилась с ним, как с ребенком. Хотела вот родить в прошлом году, а теперь уже вроде бы и незачем. Отложила на неопределенный срок.

За четыре месяца она как будто состарилась, хотя нам не было еще и тридцати. Горе способно старить, доказано. А непрекращающееся горе – вдвойне.

– Про призрака слышала? – спросил я. – Вроде бы эта старушка из самолета теперь у вас в квартире обитает. Сидит в углу и следит за Вовкой.

Тома усмехнулась.

– Ну, спасибо, дорогой, – пробормотала она, макая мякиш хлеба в яичный желток. – Теперь я и об этом буду думать. Пылесосить там теперь нельзя, да?

– Вовка говорит, старуха все время на него смотрит. Будто бы пришла за ним, потому что он случайно выжил. Или забрать его хочет, или еще что. Шепчет что-то неразборчивое.

– Ты же ему не поверил?

– Тут двойной план за квартал выполнять надо, а не во всякую чушь верить. – Я тоже взял мякиш, макнул. – Жалко Вовку. Хороший же мужик. А свихнулся. К врачу свозить надо, к нормальному, платному, голову проверить.

– Он две недели после комы учился разговаривать. Какой-то нерв там заклинило. Видит плохо. Правый глаз, говорит, как в тумане. С левым еще как-то. Галлюцинации, паранойя для него сейчас в порядке вещей, это я тебе и без врача могу сказать, – Тома склонилась ближе и шепнула: – Я ему седативные даю. Настойки на валерьянке, всякие народные штуки. Вроде бы успокаивается. Можно день-два в тишине провести, без бесконечных заметок и серфинга по Интернету. И не орет по ночам. О боже, знаешь, как замечательно, когда никто не орет ночами?

Я не удержался и поцеловал ее в кончик носа.

Мы обедали вместе третью неделю. С тех пор как Тома позвонила и дрожащим от плача голосом принялась бормотать в трубку, что она больше не может. Ее достала такая жизнь. Нервы, нервы, нервы. Больной на голову Вовка. Роль сиделки. Постоянные разговоры о смотрящих. Падающие самолеты с каждой страницы, заметки, ссылки. Фотографии мертвых людей. Она говорила, что соберет сейчас вещи и уедет куда угодно, лишь бы подальше из ужасной квартиры, в которой запах лекарств въелся в обои. Купит билет в Мурманск, к маме, навсегда.

Было слышно, как кто-то кричит за ее спиной. Мечущийся во сне Вовка.

Я почти час ее успокаивал. Говорил, что она дурочка. Предложил первое, что пришло в голову, – пусть приезжает. И она примчалась, через полгорода, заплаканная, с влажными после душа волосами, с крепким запахом спиртного изо рта. Размазывала слезы и сопли ладонями, просила прощения, тряслась то ли от холода, то ли от нервов. Выпила банку пива, найденную в холодильнике, и, разомлев на табурете в кухне, до рассвета изливала, как же ей тяжело вдруг стало жить. Вот ты маркетолог в хорошей фирме, у тебя планы, отложенные деньги на отпуск в Греции, мысли о ребенке, о расширении жилплощади и о машине – нормальные такие мысли современного человека, – и тут случается авиакатастрофа, и все летит к чертям.

Сначала была надежда, кто же спорит? Она искренне верила, что Вовку можно выходить, подлатать, заживить. Кости срастутся, раны затянутся, и можно продолжать жизнь. Любовь ведь сильнее таких проблем, да? Но кто же ожидал подобных заскоков?..

Она говорила, что не может быть сильной женщиной в такой ситуации. Ее этому не учили. Как справиться с кошмаром? И надо ли вообще справляться?

Может, ну ее к черту, такую жизнь? Вовка и без нее выкарабкается.

Ее саму пугали эти мысли.

Я говорил, что она дурочка, что нельзя так; любые сложности можно и нужно преодолевать. Вовка поправится. Заскоки пройдут. Надо сцепить зубы и двигаться вперед.

А она плакала и не верила.

В семь утра я загрузил ее в такси и отправил домой. За два часа короткого сна она появилась в моих фантазиях несколько раз. Красивая, милая Тома, с растрепанными волосами, заплаканными глазами, дрожащим подбородком – такая же сексуальная, как и много лет назад на выпускном.

Когда она приехала в обед и без разговоров впилась губами в мои губы, я не сопротивлялся. Надо было – но не сопротивлялся. Может, у Томы разыгралось чувство вины. Или, может, она таким образом решила уйти от проблем. Я не знаю. Мне вдруг стало хорошо с ней.

Одинокому холостяку Сане стало хорошо, хоть режьте.

С тех пор мы две недели встречались в обед и иногда по вечерам. Работа маркетолога отлично позволяет задерживаться на работе.

В общем, как-то незаметно закрутился странный роман с одноклассницей за спиной искалеченного друга.