Читать книгу Темная волна. Лучшее 2 - Александр Матюхин - Страница 8

Полагаю, ты никогда не слышал о Малянове. Это неудивительно. Ты много о ком не слышал. Я буду рассказывать, а ты будешь внимать. Можешь закурить, что тебе еще остается, а? Табак да конфеты с горьким чаем. Больше, чем есть у многих. Сперва я расскажу, как Малянов получил свое имя.

Матерью Малянова была ворона, а отцом – лунный свет, что и по сию пору на просторах Сокрытого Севера льется на белую неродящую землю. Мертвецы в той земле не знают спокойного сна, они беспрестанно молятся в своих сосновых колыбелях и верещат во тьме, когда рядом сквозь мерзлую толщу ползет сам Бледный Царь, древнейший из тоттомгытагныкэнат, тех, кто видел само сотворение мира в Первой Метели.

Бледный Царь был свидетелем брака вороны и лунного света. Он благословил их, очарованных друг другом, и чайки несли эту весть во все концы, так далеко от моря, как могли. Но чайкам никто не поверил, все знают, что они глупы и крикливы, а слова их стоят не больше, чем рыбьи кости. Чайкам никто не поверил, а ворона, лунный свет и Бледный Царь никому ничего не рассказывали.

Говорят, был один безродный человек – там, на севере. Он выкапывал мертвецов, чтобы обирать их колыбели. Гнусное занятие, сам понимаешь, но на севере земля не родит, помни об этом, прежде чем осудить его.

Так вот он, этот нарушитель вечного сна покойных, выкопал очередную могилу на том самом месте венчания вороны и лунного света. Мертвец в своей колыбели открыл глаза, едва человек снял крышку гроба, и поведал осквернителю о той свадьбе. Человек выслушал мертвеца, забрал из гроба его посмертные пожитки вместе с косточками из истлевших ладоней, а после закопал обратно.

Мертвеца за болтливость сожрал Бледный Царь, а человек понес услышанную историю по городам и селам. Он рассказывал ее и оленьим людям, и паучьим, и детям китов, и детям медведей. Даже народцу, который ведет свой род от крови древних тэрыкы, что некогда могли обращаться в белых медведей. Истории не заботит, кто их рассказывает и кому. Человека же слушали гораздо внимательнее, чем глупых крикливых чаек, а выслушав, несли весть дальше. В конце концов, произошло то, что и должно было произойти – эта история дошла до шамана, которого звали Умкы. Все истории рано или поздно попадают к Умкы, этому летописцу Сокрытого Севера, чтобы он вписал их в свою книгу из тонкого пергамента.

Умкы умел читать знаки, а эта история была полна знаков. Вороньи косточки, брошенные на пол яранги в свете жирников, показали Умкы ребенка, что должен был явиться на свет, а вездесущие кэлы, призванные шаманом нашептали ему, что дитя будет самим Тайонрамкыном. Кэлы сказали, что дитя призовет пургу, которая запорошит границы Сокрытого Севера, и так Бледный Царь сможет ступить во внешний мир, мир смертных.

Умкы облачился в медвежью шкуру, взял копье и с собаками отправился на поиски ребенка вороны и лунного света, чтобы убить его и предотвратить конец времени. Он нашел гнездо вороны у берегов бездонного озера, затерянного в горах, но Умкы не было суждено завершить начатое. Сам Бледный Царь забрал новорожденное дитя у матери-вороны и скрылся с ним под землей. Кэлы мчались за ним, а следом полз и Умкы. Но Бледный Царь, хитрый и вездесущий, знал, что на землях Сокрытого Севера дитя никогда не будет в безопасности, и охота за ним будет длиться вечно. Поэтому Бледный Царь передал ребенка в руки мертвецов, ибо только мертвецы и птицы могут пересекать границу между мирами. Холодные белые руки приняли маленький теплый сверток, и путь сквозь землю продолжился.

Бледный Царь остановил кэлы, а Умкы отвлек игрой в кости. Пока они играли, мертвецы ползли на запад Сокрытого Севера, который сменился востоком внешнего мира, когда они пересекли границу. Они пробирались мимо корней вековых лиственниц, мимо целых гор золота, растущих под землей, под городами и под лесами, и мертвые внешнего мира приветствовали их и тянули руки к ребенку, что призовет бурю, чтобы хоть на миг прикоснуться к тому, кто приведет самого Бледного Царя. В конце концов, мертвецы доставили ребенка в город, лежащий на берегу одного из самых холодных морей.

В тот день на одном из двух кладбищ того города, на безымянной могиле, из тех, в которых хоронят бездомных, вспучилась земля, и на поверхности показались холодные белые руки, держащие завернутого в песцовую шкуру ребенка.

Мертвецы отправились обратно, а ребенок остался во внешнем мире. Его нашли, ему дали семью, а семья дала ему имя. Так сын вороны и лунного света стал Иваном Маляновым. Он не знал о Сокрытом Севере, как не знает никто во внешнем мире. Он не знал своих настоящих родителей, лишь удивлялся в детстве, видя каждое утро сидящую на карнизе за окном ворону. Ворона грустно смотрела на малыша черными глазами-икринками, а детское сердце Малянова по неведомой ему причине каждый раз наполнялось теплом, когда он видел странную птицу.

Когда старшие ребята во дворе убили ворону из рогатки, Малянов плакал, а потом забыл о ней.

Это была первая история о Малянове. Она нужна, чтобы понять вторую. Так бывает, порой одно не имеет смысла без другого, понимаешь? Если бы не было ночи, не было бы и дня, потому что человеку не имело бы смысла давать дню имя.

Что? Ты уверен в своих словах? Мне уже говорили подобное. Не раз говорили. Ты видишь кровь под моими ногтями? Видишь нож, что лежит у меня под рукой? Подумай хорошо, прежде чем в следующий раз сомневаться в моих словах. Я смотрю в твои глаза и вижу, что ты не смельчак. Так и не пытайся казаться тем, кем не являешься. Налей себе еще чаю, сейчас будет вторая история. Я рассказывал ее много раз, расскажу и тебе.

Малянов рос, как все. Обычный ребенок был. Себя помнишь в детстве? Вот один в один. Но метка Сокрытого Севера, что от рождения была у него на внутренней стороне щеки – это не просто шрам. Это кольцо, к которому прочно привязана нить, связывающая его с Сокрытым Севером, и неизбежен был день, когда корни Малянова дали знать о себе.

Малянов и до этого дня порой чувствовал неладное. Чаще всего во снах, конечно. Именно во сне человек ступает на шаг ближе и к смерти, и к Сокрытому Северу. Стена истончается, и сквозь нее порой дуют ветра с другой стороны. Ветра посмертия и лютые северные ветра. Может быть, даже ты знаешь это чувство, когда сон делается зыбким, но ты не шагаешь в пробуждение, а наоборот, будто видишь нечто иное и незнакомое сквозь окружающую тебя пелену. Может быть, даже слышишь чьи-то голоса. Голоса, что говорят на незнакомом никому из живых языке, но тебе ясно каждое слово, и от этих слов, твое тело на другом конце сна дрожит в мокрой постели, а пересохшие губы пытаются издать крик о помощи, но слова не выходят из сдавленной призрачными руками глотки. Было такое у тебя? То-то же. Тогда ты поймешь.

Обычно в этих снах Малянов видел бескрайнюю белую землю, что не родит, а лишь принимает в себя мертвых. Видел он и вечно льющийся на эту землю лунный свет, и этот свет касался Малянова с особой лаской. Он видел и блики северного сияния, которые, на самом деле, – лишь пар от дыхания Бледного Царя. Малянов слышал крики птиц, невидимых в черном, как потолок яранги, небе. Он понимал птиц, там, во сне. Птицы приветствовали его. И вороны, его родная кровь, и глупые крикливые чайки, и степенные полярные совы, и красноглазые гагары.

В день, когда Малянову исполнилось двадцать семь лет, к нему во сне явился сам Бледный Царь. К этому возрасту Малянов прошел обычный жизненный путь. Он учился, дружил, влюблялся и работал. Отслужил в армии и вновь влюблялся, и вновь работал. Правда такова, что к этому возрасту тяжело достичь серьезных высот, и он их не достиг, как и большинство. К двадцати семи у него были лишь крохотная квартира на окраине, доставшаяся от приемных родителей, старая развалившаяся машина, работа в такси и не самое лучшее здоровье, подорванное алкоголем, драками и тувинским ножом во время службы. Время же, когда он влюблялся, осталось позади. Он вырос жилистым, невысоким и мрачным человеком. В глазах Малянова плескались вечные усталость и похмелье.

Сон, про него я говорил. В ту ночь сон сгустился вокруг Малянова, задрожал, и он оказался посреди белой пустоши. Небо искрилось зеленоватыми сполохами, в нем все так же кричали птицы, но крики их были полны тревоги и благоговения.

Белая земля перед Маляновым пошла трещинами. Трещины ширились, змеились под его ногами, и из-под земли показался Бледный Царь. Малянов видел лишь часть его лица, не более. Крючковатый нос, в каждую ноздрю которого мог, не сгибаясь, войти взрослый человек. Глаз цвета льда, пристально уставившийся на Малянова. Бескровные губы, растянувшиеся в улыбке, и обнажившиеся под ними зубы, покрытые глубоко вырезанными узорами. Узоры те в дни после Первой Метели нанесли Бледному Царю самые искусные косторезы, а после ослепили себя, обезумев от проделанной работы и от тайн, что эти узоры в себе скрывали.

Бледный Царь заговорил, и Малянов почувствовал, как по щекам побежала кровь из ушей.

– Настало время, – сказал Бледный Царь. – Близится пурга, что сотрет границу. Ты, рожденный под моим благословлением, должен проложить мне путь. Ты должен поднести тааронгыргын в мою честь. Жертвоприношение. Кровь, пролитая от твоей руки, с моим именем на твоих устах, откроет мне путь. Ступай, сын вороны, ступай во внешний мир и неси мое слово. Мертвые направят тебя. Призови пургу.

Бледный Царь скрылся под землей, а Малянов проснулся.

В то утро он пошел выносить мусор. Он стоял возле мусоропровода и курил, пытаясь стряхнуть с себя остатки ночного кошмара и слушая, как его пакет глухо бьется об стены, стремительно падая вниз. Из жерла тянуло падалью. Не мусором, а именно гнилостным запахом разлагающейся плоти. Малянова мутило, он жадно затягивался и глядел в окно. За окном белело морозное утро.

Пакет достиг дна, Малянов слышал звук его приземления. Он докурил и затушил бычок в консервной банке на подоконнике. В этот же миг до него вновь донесся шум из глубин мусоропровода. Там, далеко внизу что-то шуршало. Малянов прислушался. Звук приближался, царапающий звук, будто что-то скребло когтями внутри трубы мусоропровода. Звук поднимался наверх. К Малянову. Малянов замер, не веря своим ушам. Чем ближе, тем громче звучал этот глухой скрежет, тем сильнее становился запах разложения, заполняя собой весь подъезд. Что бы это ни было, оно упорно ползло наверх по трубе, протискиваясь сквозь узкий смрадный лаз. Малянов прирос к полу, не в силах пошевелиться от ужаса. Его щека вспыхнула изнутри, будто к ней приложили раскаленный металл, а из глаз брызнули слезы.

Скрежет поднялся до этажа, где стоял Малянов, и затих. Что-то звякнуло за лючком загрузочного клапана, и клапан откинулся, открываясь. Из трубы донесся приглушенный голос:

– Возьми и будь осторожен. Отныне ты и охотник, и жертва. Возьми то, что положено тебе, Тайонрамкын.

Когти вновь заскребли, устремляясь вниз. Малянов шагнул к клапану и увидел лежащий там нож с костяной рукоятью. Рукоять была покрыта узорами, похожими на те, что украшали клыки Бледного Царя, но погрубее и попроще. Малянов взял нож.

Я вижу недоверие в твоих глазах, но ты молчишь. Хочешь испытать судьбу? Посмотри на рукоять моего ножа. Желтая кость, да. И узоры на ней. Вот так-то.

Малянов ступил на путь тем же утром. Нет, он этого не хотел. Он вообще думал, что сошел с ума. Так думал любой бы человек двадцати семи лет, которому мертвецы поднесли ритуальный нож через мусоропровод. Малянов даже хотел записаться к врачу, но не успел.

Через час после подношения он вышел из подъезда и направился к своей машине. Это был старый японский седан. Весь город, где жил Малянов, донашивал старые японские машины, других там и не было.

Малянов сел за руль, достал из-за пазухи нож и убрал его в бардачок между сиденьями. Начинался рабочий день.

Это был уже четвертый его вызов в то утро, насколько я знаю. Или пятый, не имеет значения. Женщина – вот, что важно. Это была женщина. Вдвое старше Малянова, в норковой шубе, с жирно напомаженными губами.

– На кладбище, – сказала она, усевшись на заднее сиденье и положив рядом с собой букет из четырех гвоздик. – На то, что у моря.

Кладбищенский сторож поднял шлагбаум, и Малянов заехал на центральную аллею, окаймленную давно облетевшими березами.

– Налево, – указала женщина. – Налево и до конца.

Малянов рулил, и задумчиво глядел по сторонам. Неподалеку поднимались клубы черного дыма – там жгли покрышки, чтобы прогреть землю и опустить в нее гроб. Малянов задумался о том, что ждет мертвеца в холодной темноте под землей. Вспомнил резные зубы с налипшими на них крошками земли. Содрогнулся.

Женщина сзади копошилась в сумочке. Малянов подумал, что она ищет деньги и сбавил ход, подъезжая к указанному участку, на котором чернело одно-единственное надгробие. Женщина не стала дожидаться, пока он остановит машину. Малянов успел заметить, как что-то мелькнуло в зеркале заднего вида, обращенном в салон, а в следующий миг на его шее затянулась удавка.

Пассажирка душила его, прижавшись к спинке водительского сиденья, и Малянов чувствовал, как мех воротника ее шубы щекочет ему ухо. Удавка врезалась все глубже. Малянов захрипел, отпустил руль и, суча ногами, вдавил газ в пол. Машина рыкнула, рванула вперед, снесла оградку участка, влетела в надгробие и повалила его.

– Сученыш, – прошипела женщина. – Коленьку моего…

Перед глазами у Малянова плясали красные пятна, горела шея, горели легкие. Правой рукой он откинул крышку бардачка между сиденьями, и пальцы сомкнулись на рукояти ножа. Малянов ткнул назад, наугад, вслепую. Женщина ойкнула, но не отпустила. Малянов ударил еще раз и еще. По руке побежало горячее. Хватка начала слабеть и Малянов рванулся вперед, освобождаясь от удавки. Прокашлявшись, он обернулся.

Женщина откинулась на спинку сиденья и, устало дыша, зажимала красными руками влажный мех в районе живота. Рядом с ней лежали скомканные капроновые колготки. Ими она пыталась его задушить.

– Сученыш, – оскалила она красные зубы, но тут же скривилась и завздыхала. – Найдут тебя. Найдут и закопают живьем. Как псина последняя сдохнешь.

Малянов, еще не пришедший в себя, подался к ней и воткнул нож в ее тонкую шею. Женщина округлила глаза, распахнула рот, но оттуда полилась только кровь. Этим обычно все и заканчивается, поверь на слово.

Он вытащил ее на улицу и уложил на снег. Вокруг женщины начало расплываться вишневое пятно. Малянов стоял над ней и курил. В голове у него была лишь гулкая пустота.

Шевельнулось и опрокинулось поваленное надгробие. Там, где оно лежало, земля вдруг просела, а потом и вовсе ссыпалась вниз. Из образовавшейся ямы повеяло холодом еще худшим, чем тот, что царил на улице.

– Давай ее сюда, – раздалось из ямы. – Мы ее приберем, не волнуйся. Хороший таароныквын. Ты начал, как надо.

Малянов засмеялся, не донеся сигарету до губ. Звук его смеха плыл меж лиственниц и берез, и деревья недоуменно качали ветвями. Они никогда не слышали этого звука.

Малянов сбросил тело в яму и не услышал, как оно ударилось о дно.

– Приноси еще, – раздалось из темноты. – Много нужно, чтобы поднялась пурга, очень много.

Края ямы сошлись. Снег, на который натекла кровь убитой, растаял и впитался в жадную землю. Малянов докурил, отогнал машину, кое-как пристроил надгробие и уехал. Гвоздики оставил у надгробия.

Болгаркой он срезал таблички с номером автомобиля, ей же зашлифовал цифры на лонжероне. Номера скрутил и спрятал в гараже. Машину он сжег в лесу вместе с сумочкой убитой. Сумочку он предварительно выпотрошил и нашел в ней мобильный телефон с крупными кнопками. На экране горело непрочитанным сообщение «Приезжай, как закончишь дело. Мы у Хрящева, 2-ая Совхозная, 27».

Малянов довольно хмыкнул. Огонь уже разгорелся, и он швырнул в него телефон. Да, он знал, что это не собьет со следа полицию. Знал, что его найдут уже очень скоро. Но мертвец, прикопанный кем-то в рощице неподалеку, показал из-под снега свой череп и сказал Малянову, что надо ехать по адресу. То же самое кричали птицы над его головой. То же самое он прочел в переплетении черных ветвей на фоне голубого неба. Малянов смотрел, слушал, курил и смеялся. Щека горела, и он чувствовал вкус крови во рту.

Нет, ты не подумай. Он не был дураком. Малянов сомневался, а дуракам это несвойственно. Он сомневался, пока шел к указанному месту сквозь дворы, укрытые серым снегом. Пока петлял узкими проулками, думал, насколько сильно он свихнулся, как далеко отплыл от берега и может ли еще вернуться. Какое-то время он даже плакал на ходу, жалея эту бедную женщину. Когда ветер с моря выстудил слезы на щеках, плакать он перестал.

Сомнения исчезли, когда Малянов подошел к дому на Второй Совхозной улице. Это был самый последний дом в тупике частного сектора. Еще от калитки Малянов услышал голоса. Нет, не людские. То звали его мертвецы в подполе дома. И мертвецы во дворе. Много мертвецов, очень много. Их голоса на секунду оглушили Малянова.

– Освободи нас, – кричали они. – Сними с нас печать. Обрати нас в свою жертву. Открой дорогу пурге.

Малянов распахнул калитку и по узкой утоптанной тропинке прошагал к дому. Мертвецы хохотали в его голове.

Первый человек набросился на Малянова, едва он зашел в дом. Человек прыгнул на него слева из-за вешалки с куртками и повис на плечах. Малянов убил его двумя ударами. Для человека порой нужно очень мало.

Второй человек прятался. Малянов чувствовал его страх. Голоса из-под половиц подсказали Малянову, что тот ждет его во второй комнате, за распахнутой дверью. Малянов заглянул в дверной проем.

Он увидел окно, за которым розовело морозное небо над городом, и чадила труба ТЭЦ. Он увидел стол, накрытый клеенкой, на котором исходили паром две недопитых кружки чая. В пепельнице тлели недокуренные сигареты. На разложенной доске замерли недошедшие до «дома» нарды.

– Выходи, – сказал Малянов. – Выходи сам, и я тебя не трону. Я знаю, что ты ждешь за дверью.

Скрипнул пол, и показался второй человек. Он был небрит, космат и одет в застиранные джинсы и растянутый свитер с горлом. В руке он сжимал топор.

– Явился, – сказал человек. – Убил, значит, Людку, выродок.

– Не только Людку, – сказал Малянов и кивнул на тело у входа.

Человек посмотрел на мертвого товарища, и Малянов тут же бросился вперед. Ударил коленом в живот, отбил руку с топором, зарядил лбом в подбородок. Голова человека мотнулась назад, он запнулся и упал на спину. Звякнул отлетевший в сторону топор.

– Нам! – вопили мертвецы в подполе. – Отдай его нам!

Малянов припечатал упавшего ногой в голову. Тот ударился затылком об пол и замычал, вращая пустыми глазами. Малянов топором подцепил крышку подпола и отбросил в сторону. Внизу, в затхлой темноте он увидел белые подрагивающие тела и протянутые к нему руки. Человек завопил, когда Малянов ухватил его за ногу и поволок к подполу. Он еще долго продолжал вопить после того, как за ним захлопнулась крышка. Малянов равнодушно слушал его крики, сидел на его стуле за его столом, курил его сигареты, пил его чай и смотрел, как гаснет за окном небо, а город усеивается огнями.

– Печать во дворе, – сказали мертвецы, когда человек в подполе, наконец, замолчал. – Ты увидишь. Закончи начатое.

В сгустившихся сумерках Малянов долго не мог понять, что от него требуется. Он блуждал по двору по колено в снегу, а под ногами у него тоскливо выли исстрадавшиеся покойники.

Печать была вырезана на коре старой высохшей лиственницы. Круг с незамысловатым узором внутри – две пары клыков и стрела между ними. Печать потемнела от времени, поэтому Малянов не сразу увидел ее. В центре круга был воткнут нож с желтой костяной рукоятью.

– Ты не первый, – шептали покойники. – Твой предшественник не успел. Открой нам двери. Призови пургу.

Малянов выдернул нож и под торжествующий рев мертвецов отпластовал куски коры с дерева.

Где-то вдалеке выла сирена, и стены переулка окрашивались красными и синими отблесками.

Вот такая история. Что ты смеешься? В ней нет ничего смешного. Ты же помнишь про нож у меня под рукой? Малянова не нашли, нет. Нашли два свежих трупа в доме. Нашли много старых разложившихся тел в подвале и во вдоре, но не Малянова. Кто-то говорит, что его забрал Бледный Царь. Я так говорю, если ты желаешь вдруг усомниться в этих словах.

Прислушайся. Ты слышишь? Это воет пурга за окном. Выгляни, там сплошь белая каша. Ты слышишь в ее вое голоса? Голоса, что поют гимны Бледному Царю, гимны давно погибшей вороне, лунному свету и их сыну – Тайонрамкыну. Не вслушивайся слишком долго, иначе голоса уведут тебя на улицу, в хладную темноту, и ты не найдешь путь обратно. Пей горький чай и кури. У нас еще много времени впереди. Пурга только началась.