Читать книгу Когда Осёл летал выше, чем Пегас. Театральные были и небылицы - Александр Мирлюнди - Страница 13

Уже подходя в сумерках к театру, и глядя на ярко-горящие окна репетиционной аудитории, Серёжа ликовал. Сразу входить не стал. Отошёл в тень арки, и там некоторое время стоял, отдаваясь сладостному чувству ожидания. Увидел актёра из их театра, идущего туда же, куда и он сам. Но Сережа не окликнул актёра. Ему хотелось побыть один на один со своим чувством. Не отрывая глаз от горящих окон, Серёжа через некоторое время сделал первый шаг в сторону служебного входа…

В репетиционной было шумливо, шуточно, и жарко от февральских труб и приподнятого настроения. Серёжа стоял возле входа, улыбался, и даже не знал, что ему делать. Он чувствовал себя Наташей Ростовой на первом балу. С той только разницей, что у него сегодня была первая читка…

Восемь месяцев назад, в июне прошлого года, его, Серёжу, и двоих его приятелей с институтской скамьи, после показа их курса руководству театра попросили зайти в кабинет художественного руководителя. Остальным сказали спасибо. Серёжа потом ещё долго утешал в фойе свою рыдающую партнёршу по отрывку из «Доходного места», которую не взяли.

Сбора труппы в сентябре как такового не было. Был сумбур в связи со срочным вводом на роль Николки в «Белой гвардии». Худрук Алина Петровна, нервная женщина с крашенными хной волосами заявила, что больше не хочет работать с «равнодушными, погрязшими в цинизме и разврате жеребцами», как она назвала более опытных актёров, и назначила на роль Николки Серёжу. И Серёжа удивил всех. Хотя бы тем, что за неделю научился играть на гитаре, а точнее брать три аккорда и баре. Пожилому актёру Сугробову, когда тот пытался показать Серёже, как правильно ходить на костылях, тихо и с большим почтением сказал:– «Вон из моей роли!». Серёжу зауважали. Спектакль прошёл хорошо. Все говорили, что артист, игравший Николку до него, и перешедший летом в один крупный московский театр, Серёже в подмётки не годится, Алина Петровна сказала, что Серёжа второй Родион Нахапетов, а артист Сугробов, игравший Мышлаевского, облобызал его трёхкратно, поколов щетиной, и сказал, что с Серёжи бутылка. Однокурсники, которых также ввели в спектакль, (правда, на роль юнкеров), жали руки, и говорили, что «Серёга, ты красавчик!». Серёже подумал, что они, наверное, завидуют, и ему стало за них неудобно.

Через некоторое время Серёжу ввели на роль Принца Вишенки в «Чипполлино», и на Петю Трофимова в «Вишнёвый сад». (Внутри себя не без удовольствия Серёжа отметил, что критики назовут этот его творческий период « вишнёвым»). Алина Петровна появлялась не часто. Она резко приезжала, делала сборы труппы, говорила о грандиозных планах, гневно ругала за разврат и равнодушие, и снова куда-то уезжала. И что самое неприятное для Серёжи, она уже не выделяла его, и не ставила в пример, как раньше, и поэтому Серёже казалось, что Алина Петровна ругает его наравне со всем. (А может, так оно и было). Серёжа очень переживал, и понемногу отдалился от ребят своего поколения… Но вот! На доске указов была вывешена бумажка, где были напечатаны фамилии тех, кто вызывается на читку пьесы, которую будет читать сам драматург (!). Вызваны были далеко не все. Но среди фамилий, кто был приглашен, была и Серёжина…

И вот, Серёжа стоял в дверях, и мило улыбаясь, смотрел на собравшихся. Вот артист Машанин, весельчак лет тридцати, размахивая руками во все стороны, как-будто изображая толи крылья мельницы, толи сбитый бомбардировщик, и кружась вокруг своей оси, смеясь повторял: «И я вот так вот перед камерой! Аки пропе-е-елер! Аки пропе-е-еллер!!! Вот так вот! А меня снимают! Снимают!». Его слушали героиня Ира Лавковская и симпатичная миниатюрная травести Галя Шварц, и тоже смеялись, а Галя Шварц даже быстро-быстро похлопала в ладоши. Когда Серёжа только-только пришёл в театр, и первый раз увидел Галю, ему почему-то показалось, что они с Галей, возможно, станут мужем и женой. Что будут жить на гастролях в отдельном номере, как и положено супругам, ходить за ручку, и по ночам дома на кухне – кропотливо работать над ролями, и Галя-жена будет делать Серёже серьёзные замечания, а он, Сережа, начнёт их безукоризненно выполнять. Потом он узнал, что Галя старше его на 9 лет, имеет двоих детей и мужа-полицейского крупного полёта. Он его даже видел на банкете по случаю Старого Нового Года: здоровый мордатый мент с телячьими глазами. С такой фактурой даже в сериалах играют исключительно здоровых мордатых ментов с телячьими глазами. Сложно представить в другой роли. Муж – мент сидел на банкете в углу, покорно по приказу своей маленькой супруги – начальницы ничего не ел и молчал. Он даже не пил. Мечты о женитьбе, понятно дело, испарились. Умерли моментальной безболезненной смертью.

Вот худой долговязый, похожий на выпь, божий человек и актёр Вонифатий. По паспорту Генрих Яковлевич Матушкин, который, несколько не так давно воцерковился, и, крестившись, в крещении выбрал себе, как он сам говорил, «истинно православное имя Вонифатий», что означает Благотворец, и просил обращаться к нему именно так. Серёже нравилось, как Вонифатий, когда у него не выходило что-то по роли, осенял себя широким крестным знамением, и с улыбкой говорил: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!». Так нравилось, что он сам несколько раз, оставшись один, аккуратно крестил себя и приговаривал: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!». Зажмуривал глаза и с благоговением принимал сладость, которая возникала в нем после этих слов. Еще Сережа от Вонифатия принял манеру крестить миску перед принятием пищи. Но не в театре, а дома, после чего мать его с восторгом сказала соседке, что сын ее пришел к вере. Вонифатий тяготился своей грешной жизнью в грешной профессии. Однако роли свои никому не отдавал, и из театра уходить не собирался. Про особо тягостную роль священника-инквизитора в спектакле про Жанну Д"Арк говорил, что «это ничего, католиков можно». Еще Вонифатий мечтал втайне, (но это все знали), о роли Алеши Карамазова. А когда станет пожилым- о роли старца Зосимы.

Вот Игорь Алексеич. Гражданский муж худрука Алины Петровны. Но в театре об этом не принято говорить. И правильно. Работа одно – семья другое. Тем более в театре. Перешагнул его порог – всё, забудь о семье. Ты актёр, и семья твоя – труппа. Где художественный руководитель – гражданская жена Игоря Алексеича. Вот такая у Игоря Алексеича заморочка – судьба. Игорь Алексеич сидит чуть отдельно от всех, сбоку. Или рядом с ним просто никто не садится? Непонятно, вобщем… Как сказали бы в 19 веке про Игоря Алексеича – трагик. Очень хорошо играет Лопахина, Гая Кассия, какого-то бомжа в современной пьесе, который, разуверившись в людях, бросается под трамвай… Говорят, что раньше Игорь Алексеич был замечательным острохарактерным артистом, очень веселым человеком, и блестяще писал капустники. Но когда Алину Петровну назначили худруком, и Игорь Алексеич после краткосрочного романа стал с ней жить, то он был лишен многого прошлого. В том числе и прошлого амплуа. Алина Петровна жестко сказала, что» всё это смехачество и мордокривляние извратит его глубокую трагическую внутреннюю сущность», и, более того, что так как он её муж, то должен соответствовать ей. И стал Игорь Алексеич трагиком, и стал играть трагические роли. И неплохо стал играть. Ровно. Без сбоев. Трагично даже местами, как впрочем, и положено трагику. Приятели Серёжи говорили, что в игре Игоря Алексеича не хватает «изюму», и он однообразен, но Серёжу почему-то после этих слов отдалило от них еще больше. Приятелей, кстати, или уже бывших приятелей, на читку не вызвали. Молодёжи вообще почти не было, и это почему-то обрадовало Серёжу, внесло в него какой-то лёгкий ветерок облегчения.

Вот пожилой артист Сугробов, запрокинув голову на спинку стула, похрапывает с открытым ртом. Опять, очевидно, накануне дал лишку. А вот замечательная Наталья Тимофеевна, 93-летняя актриса, до сих пор выходящая на театральные подмостки. Однокурсница одной знаменитой примы советского кино, имя которой Сережа подзапамятовал. «Великая старуха», как называют Наталью Тимофеевну в театре. Сейчас эта великая старуха сидела, крепко сжимая желтоватыми куриными пальцами ручку костыля, вертела седой головой на тоненькой шее, и быстро протыкала всех, словно штыком, недовольным взглядом своих маленьких безцветных глазьев. Наталья Тимофеевнеа, надо сказать, была недовольна практическим всем, что её окружало. Ей не нравилась роскошь. Ей не нравилась бедность. Средний класс она находила неинтересным. Ей не нравилось, когда в театре плохо кормили. И ей не нравилось, когда кормили хорошо, так как ей казалось, что кормили хорошо исключительно в постные дни, а это грех. Ей не нравилось когда играли плохо. Правильно конечно, кому же это нравится?! Но ей не нравилось, когда играли очень хорошо, потому что актёр или актриса, играющие очень хорошо, по её мнению, могут возгордиться, попросить прибавки к зарплате, стать жертвой тщеславия, впасть в блуд, и из-за этого провалиться в геену огненную. Поэтому, по мнению Натальи Тимофеевны, играть хорошо было не полезно совсем. Вобщем, многое ей казалось неполезным, и многое не нравилось. Но в театре Наталью Тимофеевну ценили за хлёстский, острый крайне оригинальный юмор на грани. Например, когда ей первый раз представили Серёжу как нового артиста, она криво улыбнулась, и тут-же сказала: " Ишь, какой молодой! Как июньский картофель! У тебя, паскуда, небось эрекция хорошая?!, -тут Наталья Петровна легонько ткнула Серёжу костылем в пах.-Но не бойся, это пройдет! Не скоро, но пройдет!», -и Наталья Тимофеевна загоготала во весь свой темный рот. И все вокруг грохнули от хохота! И сам Серёжа вслед за всеми засмеялся от души! Еще бы, сама Наталья Тимофеевна, легенда, одарила его своей оригинальной шуткой! Он потом с восторгом рассказывал её на всех семейных торжествах и на посиделках. Смеялись намного меньше, но Серёжа понимал, что семейные все – же люди не театральные, простые, многого не понимают, а главное -не чувствуют. А ещё Наталья Тимофеевна вот уже более сорока лет бесподобно играла страшную Ведьму-Колдунью в детском утреннике «Карлик-Нос». У неё даже правительственная грамота была, где говорилось, что она воспитала своим творчеством не одно поколение юных зрителей.

Вот общажных несколько человек во главе с белорусом Женей. Сидят в углу, присматриваются. Между собой что-то тихо переговариваются. На массовку, наверное, вызвали, робко подумал Сережа.

Вот толстенький смешной актёр Вася Лисицын с быстрой подвижной мимикой, напоминающий мелкого грызуна. И с жестким юмором. И еще очень нервный человек. Даже в больнице с нервами лежал. А вот рядом с ним сидит, задумавшись, Артём Виталич Погодин. Бывший герой. Вдовец с тремя детьми и грустными глазами. Вот актёр Гриша Макашин. Впрочем, уже упомянутый. Он всё также размахивает руками словно крыльями мельницы, или изображая пикирующий бомбардировщик, вертится вокруг своей оси, в очередной раз смеётся, и кому-то рассказывает:" Меня снимают, а я вот так вот! Вот так! Аки пропеллер! Аки пропеллер!!!»

– Сережа, ну чтоже вы стоите? Садитесь!, -приятный низкий грудной голос принадлежал Полине Николаевне, актрисе под шестьдесят, но не потерявшей своего замечательного женского шарма. Полина Николаевна играла роли» благородных матерей», но в основном в театре была занята немного, причём по личной инициативе, сосредоточившись на работе на радио и на собственной детской студии. Она улыбнулась Сереже, и похлопала ладонью по сиденью соседнего с ней стула, приглашая Сережу сесть. Сережа тоже улыбнулся Полине Николаевне, сел, и хотел было задать ей по традиции вопрос: «Как вы, Полина Николаевна? Как ваши дела?», чтобы Полина Николаевна по-традиции ответила с усмешкой: «Ну как дела у бывшей Офелии и Катерины? Гляжу на вас, милый друг, сквозь толщу воды и лет!».

Но задать вопрос Серёжа не успел. Всё зашелестело, заволновалось, все заняли места на стульях. «Идут! – Идут!, – радостный шепот передавался и подхватывался.

Все резко замолчали. В дверь торжественно и медленно проходит Валя Ткачук, сосредоточенно несущий в руках пред собой большой жестяной восточный кувшин с узким длинным горлышком, и небольшой элегантный стакан-кубок. Красиво и мелодично, словно в опере, Валя доходит до стола и ставит кувшин с кубком на темную бархатную скатерть с бахромой. Валю Ткачука можно принять за помощника режиссера, но это не совсем так: Валя актер, и если и выполняет время от времени работу помрежа, то делает это абсолютно добровольно и безвозмездно. Алина Петровна гордо называет Валю своей правой рукой. Валя пусть и играет маленькие роли, но делает это с особым усердием и трудом. Он знаком с Алиной Петровной с институтских времен, и пользуется в театре определенным весом и уважением. Вот Алина Петровна со знаменитой львиной гривой волос и в очках с тяжелой оправой уступает дорогу драматургу, маленькой улыбающейся женщине в пестрой кофточке и старомодной сумочкой на локте.

Все одухотворенно встали. Ух… У Сережи закружилась голова… Стало еще жарче, как – будто и в без того натопленном помещении кто-то развел невидимый костер.

И началась читка. Первая читка в жизни Сережи. И началось волшебство…

По коридору старого здания какого-то технического НИИ неслись на конях разных мастей, не касаясь копытами пола, всадники Апокалипсиса. Потолок кишел ангелами и прочими божьими созданиями. Между ними метался, не зная, к каким силам приткнуться, младший научный сотрудник Альфред Смирнов. Его возлюбленная, лаборантка Люся, сначала призывала Альфреда к свету, но потом сняла свой белый халат, под которым оказалась чешуйчатая кожа, и Альфред понял, что Люся была суккубом, требующим излияния альфредового семени. Пьеса была наполнена мистикой, аллюзиями и символами.

Маленькая женщина-драматург читала возвышенно и экзальтированно, подобно тому, как некоторые поэтессы выкривают свои стихи. А может, пьеса и была в стихах? Но Серёже было без разницы. Для него это по любому была поэзия. Великая поэзия театра.

Смешной, немного писклявый голос драматурга то голосил немыслимой трелью и фальцетом, то замирал, то пытался опуститься в неведомые трагические глубины. Эта маленькая женщина обыгрывала и проживала не только каждую ситуацию и каждого персонажа, но и, казалось, каждую точку и запятую.

Несколько раз смеялись, и Сережа тоже начинал смеяться вместе со всеми, так как находил то, над чем смеялись, необычайно смешным. Также ахал вместе со всеми.

В момент, когда драматург заверещал, показывая, очевидно, ужас и интонацию одного из персонажей: " -Хвост! Смотрите, у Альфреда хвост!!!», все засмеялись, и Сережа, естественно, тоже, но Алина Петровна, резко обернувшись с первого ряда, так гневно посмотрела на актеров, что все моментально замолкли. В том числе и Сережа. Ему стало стыдно за себя, так как он догадался, что это совсем не смешно.

В чём был смысл пьесы, он так и не понял. Он просто получал чистый восторг. Он почувствовал какое-то неведомое таинство, открывшееся ему только сейчас, на первой читке. Он понял, что все они, актёры, режиссёр, драматург – одна большая, добрая и неразлучная семья. Братья и сёстры какого-то монашеского ордена, крепко связанные друг с другом невидимыми узами театра. И так ему стало хорошо от этого! Так легко и замечательно, что Серёже показалось, что аудитория со всеми присутствующими отрывается от этой грешной земли, и летит куда-то светлячком с горящими окнами всё вверх и вверх, за ноносферу, или как её там, прямиком в космос.

«Какие прекрасные и чистые люди меня окружают!», -подумал Серёжа с закрытыми глазами, медленно положил голову на плечо Полине Николаевне, и провалился скорее не в сон, а в какую-то солнечно-оранжевую густую и кисельную атмосферу, в которой он с удовольствием плавал, как младенец в приплодных водах…

Вышел из нирваны Серёжа уже, когда в комнате стояла тишина. Только в горячих трубах изредко что-то булькало, переливаясь. Все с напряжением смотрели на Алину Петровну, которая сидела одна в центре первого ряда, обхватив голову пальцами за виски, и уронив ее, голову, на грудь, еле-еле заметно раскачивалась в таком положении из стороны в сторону. Её мощный затылок с извивающимися рыжими волосами, излучающий огромную энергию, и с маленькой амплитудой качающийся туда-сюда, приковывал, как удав кроликов, пару десятков напряжённых взоров.

Через некоторое время, непонятно, через какое, Алина Петровна медленно подняла голову. Долго смотрела в глаза сидящему напротив драматургу, и тихо устало спросила:

– А главный герой, он что, пидарас что – ли?

– Почему пидорас?, -драматурга вопрос не возмутил, очевидно, она отвечала на подобное и раньше. – Он не пидорас… Он просто ищет. Ищет себя. Мечется между добром и злом.

– Наталья Тимофеевна, как вам?, – обратилась Алина Петровна к Наталье Тимофеевне.

– Червонец есть, но он не выявлен!, -быстро, по-солдатски, отчеканила «великая старуха».

– А зачем сразу выявлять!, -вздрогнул драматург, -Идеи надо завуалировать, да поглубже, что – бы каждый своим умом…

– Каким умом? Боже мой, каким умом?.– перебила драматурга Алина Петровна. – Зрителю надо преподнести спектакль на тарелочке с золотой каёмочкой. Как в элитном ресторане хорошее блюдо. По хорошему рецепту. Представляете, вы пришли в ресторан, сделали заказ, а вам приносят тазик, до краёв наполненный говном, и говорят, покопайтесь, мол в глубине этой коричневой жижи, там вкуснейший дорогой трюффель спрятан! Завуалирован! Каково вам будет, я посмотрю! Будете вы есть такое блюдо?!

– Театр не ресторан!, – отрезала драматург. —Это сфера духовная, а не пищевая. Иной раз амброзию пьёшь, а она лишь духовно усыпляет человека. А иной раз кажется, что говно в рот пихаешь, давясь, а оно унаваживает почву для высоких намерений и чувств. Помните, как у Ахматовой —« Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда,»…

– « Как жёлтый одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда…», -моментально подхватила Алина Петровна, сменив тон на понимающий, даже оправдывающийся, – Я не спорю, дорогая, на одуванчик вы написали! Планку лебеды и лопуха одолели! Этот рецепт вы сварганили, не спорю! Но нам нужны розы! Понимаете, розы! Или хотя бы нежные ирисы!

– А это уже от вас зависит, будут розы с ирисами, или нет! Моя грядка, а семена ваши!

– Нет, милая, грядка – это мы, а именно от ваших семян зависит урожай!

– Всё от Господа зависит по большому счёту!

– Вот здесь соглашусь! Точно! Всё в руках Господних!

Серёже казалось, что он слышит разговор богов. В крайнем случае – шелест крыл херувимов. Воздушные флейты небесной музыки.

«Вот он! Настоящий разговор творческих личностей!, -обрадовался про себя Серёжа. И слушал дальше эти высокие ноты.

– Дорогая, мы ждём от вас катарсиса, света, а вы нам свиней каких-то подбрасываете! Кстати, что это за свиньи? Что это за три поросёнка?, – продолжала Алина Петровна.

– Это не три поросёнка!, – парировал драматург, -Это три демона. Анти-Вера, анти-Надежда, и анти-Любовь!

– А почему они смеются? Почему они такие обаятельные?

– Зло всегда обаятельно!

– Поймите, человек существо чистое по своей природе, духовное! Оно стремится к высокому, к полёту птицы, а не к свиньям!

– А как-же «Капричос» Гойи?!

– Гойя… мама родная… вы где этого нахватались?!…А что это за черти у вас танцуют минуэт?

– Ну, это просто черти танцуют минуэт!

– Зачем?

– Ну как зачем? Нравится им танцевать минуэт, вот и танцуют!

Алина Петровна задумалась. Затем вздохнула.

– Знаете, по-моему, вы – классическая дура!

– Не оскорбляйте меня!, -вскипел драматург.

– Да кто вас оскорбляет? Надо слышать, понимаете, слышать слова, слышать текст, а не сухо выдумывать его головой! А у вас всё, всё от головы! Попытайтесь поработать нижней чакрой! Нижней чакрой, и душой! Если она у вас, конечно, есть!

Серёже показалось, что он сидит в Древнем Риме, в Колизее, на бою гладиаторов, и его сильно изумило, когда он обратил внимание, что его коллеги откровенно скучают. Только Валя Ткачук слушал, и что-то записывал изящной перьевой ручкой в блокнот. Этот часто за худруком что-то записывает. Но и он слушал как-то вяло… А большинство «сидело» в мобильных телефонах. Некоторые смотрели перед собой невидящими глазами, и толи вздыхали, толи зевали. «Великая старуха» Наталья Тимофеевна по-старчески дремала, время от времени сжимая и разжимая сомкнутые черепашьи веки. Полина Николаевна достала пилочку для ногтей, и принялась пилить ногти.