Читать книгу Встал и пошел. Истории о том, как двигаться вперед, несмотря ни на какие преграды - Александр Мясников - Страница 5

Вера и надежда следующие в списке наших стимулов. Хотя для меня тут не все так однозначно.

Вера. Я не беру веру в Бога и вопросы религии – это отдельный и очень сложный вопрос.

Не существует людей, которые не верят в Бога. Есть люди, которые говорят, что не верят в Бога.

Я был в самолете, который совершал аварийную посадку.

Рейс Нью-Йорк – Москва. Летит вдоль берега США на север и около залива Гус-Бэй сворачивает и берет курс через Атлантику.

В то время этот залив стал печально известен – над ним разбилось несколько самолетов подряд. Один из них был «Боинг» Египетских авиалиний, где летело насколько высокопоставленных египетских офицеров. Египтяне потом даже призывали американцев провести исследование той местности – уж больно часто там регистрировались аномалии. Ну вот, вскоре после той катастрофы полетел домой и я. На карте полета было видно, как у Бэй-Гус мы сворачиваем в Атлантику, как вдруг прекратили раздачу еды и объявили, что мы возвращаемся в Нью-Йорк из-за технической неисправности. А минут через 10 объявили, что долететь до Нью-Йорка у нас нет технической возможности, и мы садимся в каком-то маленьком городке.

Я сидел у окна как раз над крылом и смотрел в окно. И очень хорошо увидел, как из крыла расходится радужный треугольник – это сливали топливо (баки в крыльях). Я как-то сразу понял, что все плохо. Самолет был заполнен не более чем наполовину, и я стал искать себе место понадежнее. Сначала пересел в середину салона. Потом вспомнил, что выживают иногда те, кто сидит в хвосте, и пересел назад. Пока метался, посмотрел на людей. Никто больше не метался, не кричал. Люди сидели с закрытыми глазами и шевелили губами. Молились. Я тоже успокоился, вернулся к окну и стал просить Господа: «Помоги!» Помог – мы благополучно сели, очень эффектно прокатились по посадочной полосе сквозь выстроенную шеренгу пожарных и санитарных автомобилей с включенными мигалками!

Как часто мне приходилось в жизни просить: «Господи, помоги!» А потом, когда опасность проходила, я раньше не всегда говорил: «Спасибо, Господи, благодарю!»

Лежал под обстрелом в канаве, вжимаясь в красную африканскую землю, и молился. А потом отряхнулся и пошел, и спасибо не сказал! До сих пор стыдно… Хорошо, Господь простил, решил: ну, что с такого дурака взять?

Бог един, религий много. Видимо, это нормально – слишком мы разные, религия должна быть посредником между Богом и людьми, совершенно разными людьми, поэтому религий и несколько. Мне вообще не очень ясна эта роль посредника, но и тут каждому свое.

* * *

У меня своя теория про необходимость верить в Бога и возносить молитвы.

Я думаю, что не только мы нуждаемся в Боге, но и Бог в нас.

Когда люди верят и молятся, создается коллективная аура (назовите как хотите), которая Богу нужна. (Зачем? Ну, Его пути неисповедимы…) Поэтому любой верующий человек находится под Его защитой. Получается такой как бы взаимовыгодный процесс. Пастух ведь бережет свое стадо.

А вот неверующий Богу ни к чему!

Он о нем и не заботится. Вот неверующий и катится, как камушек по склону, подверженный всем случайностям и лишенный Его покровительства.

У меня в семье как-то никто особо религиозен не был. Мои родители развелись, и я с шести лет жил то у одной бабушки, то у другой.

Бабушка по материнской линии – крымская татарка и мусульманка. Она знала много языков, арабский в том числе. Меня в детстве всегда поражало, как она писала арабской вязью справа налево! В советские времена она подрабатывала тем, что «вычитывала» Коран на арабском по просьбам знакомых мусульман. Я помню ее часто сидящей над Кораном и шевелящей губами.

Я, прожженное дитя эпохи, спрашивал: «Бабушка, тебе же уже заплатили, так чего читать? Скажи, что прочитала, кто узнает?» Она недоуменно поднимала глаза: «Аллах узнает».

У мамы же были и вовсе смешанные понятия о мусульманстве. Я, кстати, так точно и не знаю национальность моей мамы. Отец ее – турок, но родом из Нахичевани, и по паспорту она азербайджанка. И в войну она росла в Нахичевани.

* * *

Про ее отца – целая отдельная история, описанная в книге «Загадки Стамбула» И. Дорбы.

Мой дед в молодости приехал с друзьями и единомышленниками из Турции в Крым создавать коммуны из бедняков-мусульман, что-то вроде более поздних кибуцев в Израиле. Но довольно скоро оказалось, что в советском государстве слово «коммуна» понимают несколько по-другому. Встал вопрос выбора: уезжать или оставаться.

Но дед к тому времени встретил и полюбил невероятной красоты девушку – мою будущую бабушку (видели бы вы ее фото и портрет!). «А когда нам шепчет сердце, мы не боремся, не ждем»[1], вот и он остался, организовывая уже колхозы. Непонятной политической окраски, верующий мусульманин, инородец – понятно, что его ждало в те времена ранней советской власти. Ему и друг, ставший одним из руководителей Крыма, говорил: «Беги!» Но тут оказалось, что моя будущая бабушка беременна. Он снова остался и через какое-то время был арестован. Его ждал скорый расстрел – других приговоров тогда не было! Бабушка собрала все украшения (а была она из весьма богатой семьи), срезала золотые монетки, традиционно носимые на татарской женской шапочке (эта шапочка есть на портрете), и пошла к охранявшим мужа солдатам. Отдала все золото и упросила отпустить мужа на рождение ребенка, ведь уже вот-тот, а муж так и не увидит! То ли золото возымело действие, то ли вид рыдающей красавицы, да еще в таком положении, но через два дня, когда прошли роды, моего деда выпустили и с часовыми повели смотреть на новорожденную дочь – мою будущую маму. Часовые остались на входе, но моя бабушка всегда была хитрой и умной (оставалась такой до глубокой старости!): заранее разобрала заднюю стену в комнате, закрыв содеянное ковром. Так дед и сбежал, и стал скрываться в дубовых лесах Ай-Петри. Бабушка, едва избежав расстрела по обвинению в содействии побегу (пожалели молодую мать и новорожденную), носила ему еду и одежду. Однажды ее выследили и долго обстреливали рощу, где скрылись они с мужем.

Оставаться в Крыму больше было нельзя. С невероятными приключениями и при помощи высокопоставленного друга, который рисковал всем, помогая врагу народа (его все-таки расстреляли в том же году по другому, вымышленному поводу), вся семья перебралась в Батуми с целью перейти турецкую границу.

А вот в последний момент удача от моих отвернулась. Пограничники обнаружили нарушителей. Бабушка с трехмесячным ребенком спряталась в лощине, где просидела несколько дней. А деда погнали под выстрелами и повернули обратно; только увидев, как он, раненый, упал в горную реку, сочли мертвым. Река, – я думаю, это была река Чорух, я люблю путешествовать по Грузии, – вынесла безжизненное тело деда на турецкую сторону и выкинула на берег, где его и подобрали местные жители. Семья оказалась разделена «железным занавесом», и в итоге мой дед женился на дочери своих спасителей из приграничного селения.

Деда я живым так и не увидел, зато в Нью-Йорке общался со своей тетей – его дочерью от второго брака, она профессор-лингвист в университете. Тетя-профессор рассказывала мне: «Мы все росли в обстановке боготворения твоей бабушки, отец постоянно повторял: «И я, и мы все живы только благодаря ей!»

Мать встретилась впервые с отцом только в 1965 году, после того как его поиски бывшей семьи увенчались успехом. До сих пор неясно, как он нас нашел: все документы бабушки и мамы сгорели во время войны. А до этого они и живы-то остались тогда только благодаря тому, что бабушка вышла замуж за председателя Крымской ЧК, чья фамилия и стала девичьей фамилией моей матери.

В те годы выехать за рубеж было непросто, выпустили только мою маму, бабушка и я остались в Москве. А вскоре после этой единственной встречи дед умер.

Мама твердо считала, что Бог един, и неважно, какую религию человек исповедует, лишь бы жил по Божьим законам.

Она обожала готовить чебуреки, и они выходили у нее просто невероятные! Но у нее был секрет – класть в фарш немного сала! Как-то в гости к нам приехала родственница из Крыма – набожная мусульманка. Ела мамины чебуреки и нахваливала: «Невероятно вкусные! Оля, как ты такие делаешь?» Ну, мама наивно и призналась про сало. Бедная женщина, у нее открылась неукротимая рвота! Больше она к нам не приезжала.

Со стороны отца все относились к религии спокойно, хотя моя бабушка по отцу и была дочкой священнослужителя. На Пасху пекли куличи, красили яйца. Дед собирал иконы, но это в рамках его увлечения живописью.

Про своего знаменитого деда хочу рассказать особо.

* * *

Я с детства жил с рефреном: «Ты полный тезка своего знаменитого дедушки! Ты должен соответствовать такому имени!»

А я тогда не хотел никому соответствовать, я хотел кататься на велосипеде, ловить рыбу и собирать грибы. И дед был для меня не гений-академик, а просто мой любимый, огромный дед, добродушный и всегда улыбающийся. И хотел я сравниться с ним не в интеллекте (я тогда толком и не понимал величия моего деда), а в умении собирать грибы.

Дед делал это фантастически! Его природный артистизм сказывался и здесь. Он уходил в самый безнадежный лес, никогда с корзиной (свободный художник, а не заготовитель!), каким-то особым чутьем находил места и возвращался с охапкой отборных боровиков. Никогда я не видел его таким счастливым, даже после окончания очередной блестящей книги!

Писал он их своим бисерным почерком на даче, на втором этаже, сидя в вольтеровском кресле. У него была строгая норма: десять страниц в день (как я хорошо теперь понимаю, насколько это непросто!). Я же, мелкий недоумок, тихонько поднимался по лестнице и обстреливал его зеленой бузиной, как южноамериканский индеец, выдувая ее из срезанного полого стебля какого-то папоротниковидного растения, которое и по сей день в изобилии растет в Подмосковье.

С классической литературой я познакомился задолго до того, как научился читать. Перед сном дед обязательно ложился ко мне и долго (бабушка периодически кричала: «Алик, оставь уже ребенка в покое!») рассказывал увлекательные истории. Позже, раскрыв книги, я узнавал и Робинзона Крузо, и Гулливера, и Капитана Блада… А однажды, пойдя за грибами, мы несколько часов просидели на полянке: дед мне рассказывал истории Нового Завета, где Христос предстал передо мной совершенно живым человеком! (Дед умер за год до публикации бессмертного «Мастера и Маргариты» с пронзительным описанием последнего дня Христа!)

С ним я вообще не чувствовал нашу разницу в возрасте, недаром бабушка всегда говорила деду, что он большой ребенок. Однажды дед, вероятно, рассорился со всеми, и мы уехали встречать Новый год на дачу вдвоем! Это было удивительно. Я к тому времени воспринимал этот замечательный праздник как многолюдное веселье, а тут только он и я, шестьдесят лет и девять. Мы сидели около елки и долго, заполночь, увлеченно о чем-то разговаривали. Сейчас думаю: каким надо было обладать интеллектом, какой широтой души и тонкостью восприятия, чтобы, не притворяясь (ребенка не обманешь!), проговорить всю новогоднюю ночь с внуком!

А картины! Как он их любил и знал! Все стены его большой квартиры на Новослободской с 4,5-метровыми потолками были увешаны ими. Периодически приходили какие-то люди, и дед со специальной лампой в руках водил их по комнатам, показывая свою коллекцию, одну из лучших в Москве в те годы. Принося новинки, он с гордостью показывал их всем домашним и всерьез огорчался, когда мы их иногда критиковали. У меня в кабинете до сих пор висит портрет деда, написанный А. Зверевым. Чуть было не написал: принадлежащий кисти А. Зверева. Я был свидетелем, как он создавался. Не было там никакой кисти! Полотно лежало на диване, а Зверев, сегодня великий, а тогда нищий и безвестный (ничего не меняется в истории искусств!), выдавливал краски из тюбиков прямо на полотно и ваткой размазывал их по холсту!

Из более ранних воспоминаний: высокая температура, кровать у стены, я – совсем мелкий – карандашом разрисовываю отполированную штукатурку стен, подражая картинам, на них висящим! Дед тогда похвалил мою манеру письма, а от бабушки сильно влетело. Дед был тонкий знаток живописи. Намного позже я услышал от очевидцев такую историю.

Как-то он был приглашен к очень известному английскому профессору, «по совместительству» еще и барону, в замок. Хозяин встретил, и они прошли по длинной галерее, увешанной картинами, увлеченно беседуя о медицине. Позже он спросил деда: «Я слышал, вы любите живопись? Мы ведь прошли по галерее, где у меня довольно неплохая коллекция английских авторов, а вы даже не взглянули!» Дед невозмутимо ответил: «Почему же, просто мне было неудобно прерывать наш разговор. У вас там действительно есть и прерафаэлиты, и Лоуренс, довольно редкий Генсборо и два отличных Констебля».