Читать книгу Age of Madness и Распадаясь: рассказы - Александр Назаров - Страница 4

Город зла

И вижу я город, страшный, ужасный город. Он как будто построен внутри сферы из почерневшего дерева, что придает ему атмосферу гроба: город берет свое начало у земли, где сфера немного усечена, и возвышается до небес, закрывая эти самые небеса. Все здания расположены параллельно друг другу на окружностях по боковым сторонам сферы. Они построены из потемневшего гнилого дерева. Их тысячи, миллионы. Вот, одно не выдерживает груза времени и падает вниз, забирая с собой еще несколько домов. Другое буквально срастается с соседними. Они так и опираются на друг друга. Словно люди, построившие их, не жалели соседей в поисках места для дома. Прогнившие и свалившиеся дома образуют гигантские монструозные агломерации, замки упадка, храмы разложения. Улицы покрыты грязью, они поросли мхом и сорными растениями, паутину здесь не убирали вовек, пауков же не видно. Создается ощущение, что паутина здесь растет сама. В самом низу разлилось озеро мутной темной воды, от которой исходит неумолимый запах тлена и разложения, от него кружится голова, а сознание норовит покинуть тело. Эта вода – яд, и участь тех, кто упадет в неё, незавидная. Остается лишь гадать, что может жить на дне зловонного озера, ибо здесь нет ветра или течения, чтобы приводить воду в движение. Однако волны по нему все-таки идут. От этого появляются мысли, что под толщей темной воды живет нечто ужасное и монструозное.

Нету здесь и света солнца, улицы освящаются тусклыми желто-зелеными фонарями. Лишь когда временный правитель города разрешает включить свет, чаще всего это по праздникам, можно увидеть один край города, будучи на противоположном. Во всех остальных случаях он кажется изуродованным звездным небом.

Все люди здесь маленькие и пухлые. Такие неряшливые и уродливые! Все они обрюзгшие, небритые. В черных глазах светятся коварные желтые огоньки. Когда они улыбаются, открывается их рот полный испорченных зубов, от которых веет смертью и каким-то «ржавым» запахом, у иных вообще вместо зубов вколоченные в челюсть гвозди. Одеты они в черные грязные смокинги или фраки. Некоторые из них, возможно, когда-то были белыми, но то ли улицы города изменили их окраску, то ли чернота души носителей. Они горбаты. Горбаты от того, что с рождения не имели привычки расправлять спину.

Их любимое занятие – убивать, слоняясь по городку. Для этого у них всегда есть при себе кремневый пистолет. Им не жалко убивать собратьев: убьют одного, родится новый, буквально выползет из соседнего угла или подворотни, самозародится, если можно так выразиться, из злобы и грязи. Регулярно убивают и правителя города, на его место сразу ставится другой. И вот они, толпы кривых людей, идут, стреляют друг в друга и ржут. Тела гниют прямо на улицах, у них нет могилы – весь город их могила. Останки людей лишь дополнительные декорации этого места. В перерывах между бойней некоторые из них играют на кривых музыкальных инструментах: полуторострунных гитарах, водосточных трубах и барабанах из человеческой кожи. Музыку эту даже нельзя назвать музыкой – какофония.

Я знаю, что это сон, но я не могу проснуться. За что я здесь? Это ад?! Я бреду по убогим улицам в полусогнутом состоянии, настолько мне тут все противно. Неужели это плод моего воображения? Нет, это больше похоже на шутку безумного бога. Я чувствую, мое тело в реальном мире бьется, сопротивляется. Я падаю на пол, но сон продолжает сниться. Тело мое горит, а разум стонет. Образы города повторяются вновь и вновь.

Через силу вырываю себя из сна, открываю глаза, по ним плывут кровавые круги. Надрывно дышу, все никак не могу прийти в себя. За стенами бьются волны. Монотонно, спокойно. Исчезло адское беспокойство сна. Через секунду вижу, что надо мной склонился Джозеф Вортекс.

– Что с тобой, парень? Кошмары сняться? – он помогает мне подняться и сесть на кровать.

– Мне казалось, я умер и попал в ад. Нет, Джозеф. Ад – это отнюдь не адское пекло, не бескрайние льды. Это не многомильная толща воды, что станет тебе могилой. Нет. Ад – это вечный застой, вечное гниение и бессмысленное существование. Вот его я и увидел.

– Рано нам думать про ад. Хотя говоришь вещи интересные, – с этими словами он лег спать обратно.

А я так и лежал всю ночь с открытыми глазами, направив свой взор в потолок. Мне хотелось забыть увиденное, однако образы города зла вновь и вновь появлялись у меня в сознании, застилали взор. С тех пор минули годы, но и ныне меня терзает мысль, а не реален ли этот город?

Сумрак

Другой город, в котором я оказался, отличался от прошлого. Тот предстал для меня воплощением зла. От города, из которого я выбрался, меня тошнило, настолько гнилостным был его воздух, здесь же воздух не нес в себе запахов вообще. Тот город вызывал ненависть и отчаяние. Нынешний был другим. Он вызывал страх. Здесь не было ни дня, ни ночи – лишь вечные сумерки. Мир был окрашен в сине-серые тона. Солнца, казалось бы, не было совсем. Город был небольшой: несколько десятков каменных домов, большая часть из которых были руинами. За городом рос дремучий лес, между многовековыми деревьями которого, казалось, не было ни единого просвета. В душе моей возникло гнетущее чувство, будто поселения, где я оказался, находится в плену у леса. Древняя поросль не дает никому сбежать, а сама все ближе и ближе подкрадывается к городу, пожирая один дом за другим. Нет, это явно не город зла, это умирающий мир. Наверное, именно такие образы появлялись в моем воображении в раннем детстве, когда мама рассказывала мне страшные истории про мир вне больших городов. Во многом те возникшие в сознании картины были правдивы, как оказалось в итоге.

Я шел по разрушенной улице, по дороге, разбитой корнями, что выползли из земли. Вокруг рыскали тени. Все время на одной и той же дистанции, словно боясь подойти поближе, либо играя со мной. Тени всегда появлялись в краешке глаза, и как только я поворачивал голову, они перемещались быстрее света. Люди, что изредка попадались мне на пути шарахались и убегали прочь, крича в ужасе. Кого они испугались, неужели меня? А сами они потрепанные, худые, бледные. Глаза их глубокие и темные. Люди в городе зла вызывали отторжение, эти вызывали жалость. Я пришел на окраину города – дальше только лес. Тут по мне пробежали мурашки, я замер в предчувствии грядущего осознания чего-то страшного. И тут оно пришло, пробежало сквозь меня волной холода, словно ветер поднял вверх облако снега. Я стал узнавать расположение домов, сами постройки, стал узнавать местность. Мысль молнией сверкнула у меня в голове: “я нахожусь посреди родной улицы”. Место, где я провел свое детство, было разрушено, но узнаваемо. Неужели такая судьба ждет Хартфорт? Природа возьмет свое, поглотит нас всех? А мы, люди, что только начали осознавать свою силу, будем прятаться как крысы, жить в страхе и в осознании скорой кончины? Не такое будущее я бы хотел для человечества. Мы жили так века. Живем так и сейчас, только лишь в больших городах за высокими стенами можем мы чувствовать себя в полной безопасности. Непоколебимые стены рухнут, камень обратится в пыль, корни взорвут дороги и обрушат мосты. Вот, что говорил мне сон.

В желании найти родной дом, посмотреть, что с ним стало, я свернул в переулок. Вот тут была лавка башмачника, вот здесь – флорист. Я помнил эти улицы в зелени весны, помнил их заставленными баррикадами. Помнил в огне и во вьюге. Но сейчас, в этом странном сне, на Хартфорт обрушилось самое страшное бедствие – время.

В переулке я наткнулся на мужчину с ребенком. Сначала они попытались свернуть в сторону, однако по бокам были каменные стены, покрытые мхом. Идти им было не куда. О какой страх передо мной был в их глазах! Но почему? Тут отец ребенка пал на колени и начал умолять меня о пощаде. Я опешил и не знал, что делать. Я посмотрел на его сына и обомлел. Восьмилетний пацан начал подавать мне сигналы. Показывал на отца, затем проводил пальцем у горла. Я понял, что он просил меня убить его отца. Тут мужчина погружает свою руку вглубь плаща и достает оттуда сияющий кристалл невероятной чистоты. Казалось бы, такой светлый и яркий объект попросту невозможен в мире сумерек. Он кладет кристалл в мою руку. Вижу, что мужчина плачет. Я принимаю кристалл. В это время малец сзади мужчины берет булыжник с дороги и с размаху бьёт своего отца по голове, размозжив его мозги по мостовой. После этого ребенок начал рыдать и обвинять меня в бездействии. Обвинять в том, что ему пришлось самому это сделать.

На этом моменте я проснулся. Еще долгое время я размышлял о том, что хотел себе я сказать этим сном? В один момент, прямо перед тем, как снова заснуть меня посетил интересный вопрос: я видел других людей, но не видел себя, а люди меня боялись пуще смерти, так кем я был в этом сне? Если бы я был собой, я не напугал бы этих несчастных. Значит я предстал для них в неком ужасном, невообразимом облике. Не был ли я той самой неостановимой силой, что разрушила город? На мгновение я почувствовал себя самим временем.

То, чего никто не должен был видеть

Кто-то стучится в дверь на первом этаже. Стучится долго и настойчиво. А я не хочу идти и открывать ему дверь. Я хочу спать. Постель обнимает меня, убаюкивает. Какое мне дело до того, кто пришел ко мне? Да и кому вообще понадобилось приходить к смотрителю маяка?

Нет, подождите. Я же на маяке. Страх наполняет мое сердце. Кто-то попал на остров и сейчас стучится к нам. Вскакиваю с постели и ищу глазами Вортекса. Его нигде нет. Кроме того, комната не та. Я точно помню, что засыпал в круглой комнате на маяке. А тут просторная спальня, да и кровать одна, приличная такая. Из окна падают лучи солнца, проходящие сквозь пыль. На подоконнике благоухают цветы.

Я подхожу к окну и раскрываю шторы. Передо мной открывается красивый вид на горную долину. Я больше не на маяке. Мне требуется какое-то время, чтобы прийти в себя. Стук тем временем не прекращается. Одеваюсь и спускаюсь быстрыми шагами вниз. Пытаюсь аккуратно подсмотреть в окно, кто там ждет меня, но не получается, на крыльце никого не видно.

Осторожно подхожу к двери. Волосы встают дыбом, по спине пробегает холодок. Дыхание учащается, сердце бешено стучит. Что-то внутри меня кричит мне не открывать дверь. Не открывай, игнорируй. Если ты откроешь дверь, назад пути уже не будет. Ты увидишь то, что никому нельзя видеть. Это будет крах, конец. Один взгляд, и ты покойник.

– Да сколько можно спать! – раздается женский голос из-за двери, молодой женский голос, почти детский. Немного расстроенный, нетерпеливый, – Винсент, открывай.

Я не узнаю голоса, но все же мне он кажется знакомым. Внутренний страх тем временем все нарастает. С другой стороны, это всего лишь какая-то девчонка, что плохого она может мне сделать?

– Кто ты? – спрашиваю её я.

– А, проснулся. Что так долго игнорировал? Пошли гулять!

– Кто ты такая?

– Не притворяйся, Винсент, открой дверь. Или ты еще голый? Тогда не открывай, я подожду!

Всё, хватит открываю дверь. На пороге вижу девушку невысокого роста с длинными каштановыми волосами. Она мне мило улыбается. Никогда её в жизни не видел, но кажется, что я её знаю. При этом внутри появляется чувство чего-то неправильного. Словно её не должно быть здесь.

– Что ты тут делаешь? – спрашиваю её я, – такой красивой девушке не место на маяке.

– Маяке? Ты совсем рехнулся. Тебе каждую ночь стал сниться этот пресловутый мрачный маяк. Хватит жить затворничеством, пошли гулять, воздух сегодня свеж и душист.

И в правду. Какой же это маяк? Небольшой дом в предгорьях. Передо мной на сколько хватает взгляда простираются обрамленные горами зеленые холмы. Где-то на горизонте видны виноградники. А у самых гор видно небольшое поселение.

Как раз туда мы с девушкой и идём. И хотя погода освежает и поднимает мне настроение, чувство чего-то неправильного всё возрастает.

Где-то вдали я слышу церковный хор. Люди возносят хвалу Элеосу. Кажется, мы в Империи, но где именно?

К нам на встречу по узкой дороге идут еще два человека: парень и девушка. Высокий парень с вьющимися волосами, а рядом с ним девушка с уложенными желтыми волосами. Их появление как удар обухом по голове. Знаю ведь их, конечно же знаю. Знаю, но откуда? Я никогда их не встречал. Да и быть здесь их не должно.

– А вот и вы! – кричит парень, – наконец-то проснулся.

– Почти все в сборе, – говорит девушка рядом с ним, – остался только один, пойдемте.

Парень обнимает девушку, которая меня разбудила и дальше они идут, держась за руки. Иду рядом с ними, не понимая, что происходит.

Мы входим в небольшой городок. Ни одного жителя не видно. В центре стоит ратуша с большими часами. Около четырех часов. Прямо перед ратушей небольшой сад, куда мы и заходим. Там на одной из скамей сидит невысокий парень с короткими черными волосами, он с интересом читает какую-то книгу. Вот опять. Опять это странное чувство.

– Опять читаешь про звезды, не видя неба, а? – спрашивает у парня длинноволосый.

– До ночи еще не скоро. Пока я не могу видеть звезды, я буду читать о них, – отвечает тот, – как там твоя новая поэма?

– Примерно половину уже написал. Думаю, это будет нечто.

К парню на скамейке подсаживается златовласая девушка.

– Узнал что-нибудь новое? – спрашивает она.

– Да. Кажется, я наконец-то начал понимать в какой последовательности появляется луна хаоса. Мысль крутиться в голове, но не могу её сформулировать.

– Потом додумаешь, – сказала девушка с каштановыми волосами, – мы все в сборе.

– Да, уже? – спрашивает он и поднимает голову. Видя меня, он кивает, словно получил ответ на вопрос.

Он со златовласой встали и подошли ко мне. Понимаю, что они окружили меня. В городе по-прежнему никого кроме них нет.

– Наконец-то ты здесь, хорошо, что ты пришел, – сказал черноволосый юноша.

– Спасибо, – отвечаю я, – но я даже не знаю, кто вы, ребята.

– Шутишь?

– Не шутит.

– Забыл?

– Не знал.

Они подходят ближе, переглядываются, а затем странно улыбаются. Кровь стучит у меня в висках, сердце вот-вот разорвется. Нужно бежать, срочно бежать, но ноги не слушаются. Ты увидел, то, чего никто не должен был видеть, и сейчас ты услышишь ты услышишь то, чего никто не должен был слышать.

– Ну смотри. Меня зовут Гипнос. А их – Марк, Зефира и Агнесс.

Ноги мои подкашиваются, и я падаю на колени. На лицах этой четверки застыли безумные улыбки до ушей. Не могу сдвинуться с места, время словно застыло, даже часы на башне ратуши стоят. Застыли на 4:11. Неужели это время моей смерти? Четверо молодых друзей, которых не должно быть в этом месте и времени кружатся вокруг меня в хороводе. Кровь заливает мои глаза и больше я ничего не вижу.

Я просыпаюсь, все мое тело покрыто потом, кровать от него вся просырела. Ряжом стоит Джозеф Вортекс.

– Чего опять во сне кричишь? – спрашивает сонливо он.

– Сколько времени?

Он достает карманные часы, протирает глаза и смотрит на циферблат.

– Четыре одиннадцать ночи, – отвечает старый моряк, – но уже считай четыре двенадцать.

– Как совпало.

– Что совпало? Что тебе снилось-то?

– Самый страшный сон в моей жизни. Больше ничего сказать не могу. Я видел то, чего никто не должен был видеть, я услышал то, чего никто не должен был слышать.

– Заинтриговал и отмалчивается теперь.

– Ох, Джозеф, я бы с радостью забыл этот сон. Обещаю, следующее, что мне приснится, я тебе во всех подробностях расскажу.

– Ловлю на слове…

Бессмысленная бойня

«Некоторые дурные сны имеют свойство повторяться. Период, с которыми они возвращаются мне не ясен, но они неизменно приходят. Один из моих снов был именно таким. Жуткое воспоминание об убитой молодости. До войны я делил мир на черное и белое. Во время войны мне стала понятно, что мир скорее серый. Но после того дня я покрасил свое мировосприятие в чёрный.

Это был небольшой форпост на южной границе Хартфорта, рядом с Истрийскими горами. Там всего-то были небольшая крепость, да пара домов. Рядом протекала река. В это время шла война с Кригсгоффом, который был на стороне Империи.

Я сижу за опрокинутым столом, рядом со мной раненный солдат, ему пулей пробило голову, вряд ли он выживет. Конечно, не выживет, я же помню, чем все закончилось. Войска Кригсгоффа загнали нас в таверну, надо мной свистят пули. За барной стойкой я вижу мирных жителей, съежившихся от страха. Женщины, дети, старики. У всех страх в глазах, дети тихо плачут, прижавшись к матерям.

– Позвольте уйти мирным жителям! – кричу я, – откройте коридор. Позвольте и выйти!

Даже на войне бывает место человечности. Так думал я тогда. О проявлении сочувствия не раз писали в книгах, что читали нам матери по вечерам. Это была не такая война. За долгие годы все мы потеряли остатки человечности, озверели.

И, теме не менее, истрийцы согласились. Не помню, как оказываюсь на улице. Слово дальнейшее, что происходило в таверне, не имело никакого смысла. Вижу, как местные жители забираются в телегу, запряженную лошадьми, они отправляются в путь, в более тихое место, подальше от выстрелов и грохот разрывающихся снарядов.

Следующий образ, появившийся в моем сне и запомнившийся мне на всю жизнь, был истрийским магом. Его лицо было закрыто кольчужной маской, а на голове покоился ржавый пикельхельм. Он держал в руках армейский посох, что тогда выдавали магам в Истрии.

Я вижу, как спокойно, как уверенно он поворачивается в сторону телеги с людьми. Он направляет на них свой посох. Дальше реальность размывается и превращается в один сплошной кошмар. Даже формы и образы стали искажаться. Я кричу что-то, в телегу летит маленькая искра, что за секунду превращается в огненный шторм, в котором исчезает все: и женщины, и дети, и старики, и раненные. Лошади отчаянно брыкаются, не в силах спастись от пламени. Их крики смешиваются с криками людей, чья надежда в секунду превратилась в отчаяние и агонию. Рождается адская какофония, хор смерти.

Ничего не вижу, ничего не понимаю, моё тело уже не моё. Уже не в укрытия, уже рядом. В ярости, не помня себя подбегаю к истрийскому магу и вонзаю штык от мушкета прямо ему в живот, после чего проворачиваю. Вместе с магом падаю на землю, начинаю бить его так беспощадно, как только могу, чтоб руки в кровь. Я уже и не слышу, как он начинает шептать слова заклинания. Да и мог ли я их понять, ничего никогда не понимал в магии.

Внезапная боль в груди, и вот я уже в воздухе, ещё секунда, и я падаю в прибрежных заросли около реки. Не могу встать, не могу подняться, пытаюсь ползти наверх. А на верху слышны крики, выстрелы, звуки битвы. Я видел, как на берегу шла бойня. Хартфортцы убивали истрийцев, а истрийцы хартфортцев. Бой уже давно перешёл в штыковую. Стихи выстрелы. Ещё недавно они были мальчиками, которые и не знали о существовании огнестрельного оружия, что только недавно пришло к нам на север. А сейчас все они, что те, что эти, стали кровожадными монстрами.

Выползаю наверх, и вижу, как истрийский командир какой добивает моего друга, Мэтью Джонса, с которым мы на Эту проклятую войну и отправились. Изверг бил Мэтью по шее каской, пока та не разорвалась, окатив истрийца кровью. После того, как мой друг детства была убит, умер и сам командир врагов. Он просто осел рядом, я увидел нож, торчащий из его бока. По иронии смерти они мерли так близко друг к другу, что казалось, будто один обнимает другого.

Кроме меня из нашего отряда не выжил никто, враг также не пережил устроенную им же бойню. Ради чего все это было, ради чего вся кровь и весь смерти? Зачем тот истрийский маг заживо сжёг мирных жителей. Ответ в моей голове был только один: банальная человеческая злоба, доставшаяся нам от природы. Это нечто заложенное в нашей крови, нечто, от чего мы бежим всю историю нашего мира, но все равно не можем избавиться. Мы бесконечно много говорим о морали, но я почему-то уверен, что тот маг ликовал, глядя на сгорающих людей.

С тех пор я осознал, что мир не делится на чёрное и белое, он и серым не является. Он чёрный, подобно самой бездне. И что бы мы ни делали, мы только красим все вокруг нас в чёрное. Чтобы в конце не осталось ничего, кроме темноты».

– Ну вот я и рассказал тебе свой следующий сон, надеюсь. Ты доволен, Джозеф. С тех пор мне ещё долго пришлось восстанавливать краски в Этом мире. А Это было не просто. Был один человек, который настолько окружил себя яркими красками, что застрял в их плену. Его Витольд Курц звали, как-нибудь расскажу тебе его историю. Как ни странно, он вернул часть тонов в мою палитру.

– Надо тебе было во флот идти. В море много красок. Сине-зелёная пучина, желто-красный закат. Тьфу, совсем с тобой как поэт какой-то говорить начал. Не к лицу это бывалому моряку.

– Странный ты все же.

– Не меньше твоего. Никак тебя не пойму. Единственное, что я понял, гона в жизни ты видел не меньше моего. Поэтому уважаю тебя за то, что не сломался.

– Такие мы, дети пятнадцатого века, сломать не просто. А вот превратить нашу жизнь в чёрное полотно… с этим наша Эпоха справилась отлично.

Цементные пустыни, гранитные скалы

Далеко не всегда сняться мне люди или события. Один раз мне приснилось место, где не было ни одной живой души. И хотя кроме меня там никого не было, я всегда ощущал некое присутствие за свой спиной. Будто кто-то сверлил меня взглядом.

Это был один из тех снов, когда нельзя точно сказать, на каком моменте началось сновидение. Словно из одного сна ты попал в другой. Граница не ясна, обозначить ее не получится. Вот тебе снится одно, а вот уже другое. Не помню, каким именно был предыдущий сон, но вот этот мне хорошо запомнился.

Я оказался в странном месте. Это была пустыня из темно-серого песка. Нет, не песка, скорее пыли. Куда бы я ни посмотрел, везде были лишь бледные, серые дюны. Небо всегда было закрыто темно-бардовыми тучами. Очень хотелось пить. С каждым прорывом ветра пыль забивал нос, глаза и глотку, словно каменея. Дышать было все тяжелее. Я шёл, пытаясь найти хоть какую-то воду.

Иногда мне попадались некие “болота”, если их можно так назвать. Это были озера из все той же пыли в смеси с какой-то жидкостью, водой или еще чем-то. Они были вязкие. Кроме озер попадались и лужи из цемента. Если бы я упал в одну из них, вряд ли я смог бы выбраться. Так бы и остался там.

Кроме того, видел я там и другие интересные вещи, например эта пыль иногда образовывала некое подобие деревьев. Будто бы что-то взорвало дюну, а взрыв застыл. Один раз я попал в настоящий каменный лес из таких “деревьев”. Мне кажется, я провел в нем несколько дней, не меньше.

Так бы и умер я от жажды, если бы все-таки не нашел растительность. Это было небольшое деревце с сухой и твердой корой. Размером оно было мне по пояс. Из ствола торчало множество прямых твердых веточек, что напоминали трубочки. Когда я надломил одну из веточек, из неё потекла красная жидкость. Мне не очень-то хотелось её пробовать, но все же пришлось, иначе умер бы от жажды. Сладковатый дурманящий вкус. В глазах на пару минут сверкали блики после этой воды, но все же я справился и пошел дальше.

На горизонте я увидел каменные столбы и арки. Я пошел к ним, и, когда я подошел ближе, мне открылось все многообразие этих необычных каменных сооружений, которые, казалось бы, созданы самой природой. Необыкновенные каменные башни, спирали и арки.

Еще дальше виднелись гранитные скалы, которые шли вдоль горизонта сплошной отвесной стеной. Это был край мира, как мне тогда показалось. Придя к этим скалам, я пошел вдоль них по песчаным волнам, разбившимся об их стены. Долго шел я усталый, опираясь одной рукой на красный камень этой бесконечно стены.

И вот, в один момент я увидел расщелину в скале. Она была неприметной, шириной всего лишь в несколько метров. Она одновременно манила к себе и отпугивала. Словно странная темная энергия исходила изнутри. Во мне проснулся некий первобытный страх. И всё же я вошел внутрь, ибо там, возможно, меня ждал выход.

И я вошёл в пещеру, из которой дул колючий влажный воздух, пахнувший солью. По относительно узкому проходу я попал в большую пещеру, чьи своды были украшены сотней сталактитов. В гранитных стенах были высечены лестницы, мосты и давно заброшенные дома. Казалось, жизнь покинула Эти места в незапамятные времена. Люди ли жили здесь, или некие существа, что являются нашими предшественниками?

В центре зала возвышалась монструозных размеров каменная глыба. Одного взгляда на него мне хватило, чтобы понять, это была статуя. Изваяние некого древнего божества. Время стерло очертания, но нечто ужасное все равно сохранилось в монструозном куске гранита.

И внезапно я снова оказался в древних временах, когда между ещё молодыми камнями бежали ручейки воды, а буйная зелень расползлась по стенам пещеры. Вокруг меня засияло множество факелов. Я узрел существ в чёрных мантия, чьи лица были закрыты балахонами. Руки, держащие факела были длинными, тонкими и серыми. Я услышал пени на неузнаваемом языке. Весёлый и безумный ритм. На многочисленных алтарях приносились жертвы животными, о которых мы могли слышать разве что в сказке.

И тут я бросил свой взгляд на центр пещеры, где стояла статуя. Ужас объял меня, мне захотелось кричать и убежать, забиться в какой-нибудь угол в пещере, остаться там и не выходить. Помять стёрла увиденную мной картину. О милосердная память! Запомнил я лишь одно. Много веков назад, когда в нынешней цементной пустыне еще кипела жизнь, а в гранитный скалах проходили древние религиозные обряды, статуя, стоящая в центре пещеры, ещё была живой.

В саду

Я сидел на полу небольшой гостиной. Она была мебелированной, но казалась мне абсолютно пустой. Я поднялся и огляделся: это место не было заброшенным, слишком уж чисто все было, ни пылинки на старинной мебели. В доме стояла тишина, до моих ушей доносился лишь шум ветра, гуляющего по комнатам. Взгляд мой упал на стол, где покоилась блюдо, на котором лежал букет. Былые хризантемы, тринадцать штук. Некоторое время я любовался этим букетом. Внезапно, между белых лепестков показался один красный, я убрал несколько цветком из букета и понял, что там был еще один, четырнадцатый, красный цветок хризантемы.

В тот же момент окно распахнулось, затрепетали шторы. На меня подул поток свежего влажного воздуха, несшего запах дождя и травы. На мгновение я увидел, как перед окном кто-то пробежал. Я высунулся из окна и увидел красивый сад невиданных размеров. Казалось, все пространство за окном было садом. В саду том было много статуй, по большей части, плачущие ангелы. Виднелись мне лабиринты живой изгороди, кусты розы. Горизонт терялся за раскидистыми ветвями плакучих ив.

Повинуясь странному чувству ожидания и любопытства, я вылез из окна и спрыгнул на сырую мягкую траву. Ноги сразу повели меня к лабиринту живой изгороди, меж стен которой я уловил резкое движение. Как только я вошел туда, раздался порыв ветра, что напомнил мне смех. Это был не добрый смех, скорее злорадный. Как только я поворачивал за угол, за следующим тут же скрывался человек, за которым я шел, влекомый чувством притяжения. Разглядеть мне удавалось лишь красное платье в цвет роз, растущих здесь. Изредка смех ветра повторялся, кроме того, сквозь него я слышал звук наподобие топота детских шагов. Как ни странно, я совершенно не испытывал при этом страха, просто не думал об этом. Мне хотелось лишь одного – узнать, что за женщину я преследую по лабиринту, зачем я вообще это делаю? Одно я понимал точно, я её знаю, и мне надо её увидеть. Еще раз увидеть, еще раз поговорить, еще раз обнять.

Внезапно – тупик. Красное платье прошелестело впереди меня, скрываясь за очередным поворотом, но там я увидел лишь сплошную изгородь колючих роз. Я оглянулся, начал бродить по извилистым тропинкам красно-зеленого лабиринта. Начал моросить мелкий дождь, на землю начал стелиться туман. Долго блуждал я в стенах этих, но, куда бы я ни пришел, везде натыкался на один и тот же тупик. И тогда я просто шагнул вперед, в ограду. Шипы вонзились мне кожу, забирались под ногти на руках, которым я закрывал глаза. Цеплялись за одежду и рвали её. Вот шип цепляется за губу, разрывая её. Чувствую металлический вкус крови.

Когда колючие поросли наконец-то заканчиваются, я попадаю в небольшое пространство, окруженное со всех сторон зеленой стеной. Посреди стоит раскидистая плакучая ива. Обхожу дерево по кругу. Кроме меня здесь, кажется, никого нет. Снова смех ветра. Проклятый смех. Меж тем дождь все усиливается. И вдруг вместо смеха я слышу тоненькие голоса.

– Нет. Неправильно, ты пришел сюда слишком рано. Мы еще не посмеялись как надо с твоих стенаний. Возвращайся потом.

Краем глаза я увидел маленькие фигуры, бледные как поганки. Словно какие-то дети играют со мной в прятки. Резко бегу в их сторону, снова огибая старое дерево. Но тут я понимаю, что уже не стою посреди ограждения. Лабиринт из роз остался позади. Передо мной я вижу столбы, между которых натянуты белые простыни. По ту сторону от них идет она, странная женщина, что влечет меня.

Я бегу параллельно с ней, но она идет быстрее, хотя шаг её спокоен. Я пытаюсь сорвать простыню, чтобы увидеть, кто скрывается за ней, но все тщетно: полотно выскальзывает из моих рук. Не могу бежать дальше, сбавляю тем. Девушка в красном платье словно это чувствует и тоже замедляется. Играет со мной. В очередной раз, когда рука моя касается простыни, я чувствую ладонь по ту сторону. Такая холодная…

Вдруг я чувствую удар и падаю на землю. Сам того не заметив, я врезался в двери оранжереи, заросшей сорной травой. Разбившееся дверное стекло порезало мне плечо, а крапива обожгла кожу. Вокруг меня лежали рассыпанные розы. Не знаю, почему, но повинуясь тому же чувству, что влекло меня к незнакомке, я начал бездумной собирать эти цветы, будто боясь потерять их. За стеклами оранжереи грохотал ливень.

Я поднял глаза и увидел её. Девушка в красном платье стояла надо мной. Лицо её было закрыто черной вуалью. В руках она держала букет из четырнадцати хризантем, среди которых одна – красная. Она опустилась на колени и протянула букет к моему лицу. Жадно втянул я носом запах сырых цветов. О, этот опьяняющий, дурманящий запах. Какой он был тяжелый, какой он был манящий. Я схватился руками за руки женщины, а лицом прислонился к букету, чьи лепестки начали щекотать мне кожу. Но вдруг они начали жечь меня, лицо моё загорелось от боли. Я отпрянул в сторону и увидел, что я лежал около статую ангела, что в руках держала букет из крапивы. Неужели я принял статую за ту девушку.

Холодное касание, её рука на моём плече. Она берет меня за руку и вместе мы выходим из оранжереи. И снова стою я у старой плакучей ивы, с которой как слезы льется дождевая вода. Женина в красном стоит под холодным проливным дождем, будто не двигаясь, не дыша. Вдруг из-за дерева начинают выбегать маленькие смеющиеся создания. Так это их смех я слышал раньше.

Это маленькие, размером с ребенка, бесполые существа. Они бледны как смерть. Вместо волос на головах их белая грибница в которой застряли опавшие листья. Глаза из большие, кошачьи, с красной радужкой. Они улыбаются во весь рот, обнажая перламутровые дудки. Босыми ногами бегают они вокруг, и с каждым мгновением их все больше. Кто-то играет на флейте из деревянной палки, кто-то ползает по дереву.

Дождь прошел, но вместо него с неба начал падать то ли снег, то ли пепел. В груди у меня закололо. Я устал от этой беготни, устал от непонимания.

– Отдохни, – словно угадав мое состояние, пропищало одно из существ.

Я присел у дерева и тяжело выдохнул. На секунду мне показалось, что стало спокойнее и легко. Но, когда я попытался вдохнуть воздух обратно, я понял, что не могу этого сделать. Дриады плясали вокруг меня, маршировали, парадируя солдат, дрались, вырывая друг у друга грибные волосы. Меня пробил кашель, забирая последние остатки воздуха из моих легких. Я чувствовал, как нечто поднимается из моего горла. С последним спазмом моих внутренностей из рта моего начал выползать чертополох, на стеблях которого блестела кровь. Корни ивы оплелись вокруг моих ног, и начали ломать их, дробя кости и проворачивая ноги по кругу. Мох пополз по моей коже, замещая её, становясь мне кожей, пожирая плоть, из которой начали всходить маленькие цветочки и грибы. По венам начала расползаться нитевидная грибница. И вот, сердце мое разорвалось, лопнуло. Сквозь истерзанную грудную клетку пророс прекрасный цветок красной хризантемы. В момент, когда жизнь почти покинула моё тело, женщина в красном платье наклонилась ко мне. И сквозь вуаль её я разглядел лицо. Что ей здесь делать? Такая была моя последняя мысль перед тем, как я стал единым целым с садом.

***

Тот сон я забыл давным-давно. Он не был чем-то шокирующим или необычным. Всего неделю я иногда в задумчивости пытался понять, к чему я его увидел? Лишь спустя месяцы, когда я уже вернулся с того маяка в родной Хартфорт я узнал, что моя давняя подруга, с которой я провел несколько лет своей жизни, Мерсади, мертва. Она умерла от чахотки в холодный вечер. Она была совсем одна в своем доме в ту ночь. Когда я пришел в дом, где она жила, я увидел на её столе засохший букет хризантем. Мерсади умерла в ночь, когда мне приснился сон про странный, жуткий сад. А ведь именно её я узрел под вуалью девушки в красном платье.

Странное чувство

“Вечерний Хартфорт, как ты красив! Закат окрашивает в яркие тона целые улицы. Дышится легко и свободно. В последние дни вечера особо красивы, а по ночам можно даже увидеть северное сияние, удивительнейшее явление. Как уроженец более южных районов, я был очень удивлен, перебравшись на север и увидев это чудо света. Слышал я, что многие люди впадают в панику, когда впервые видят северное сияние, начинают молиться, падать в обморок, а то и вовсе нападают на окружающих. Никогда не понимал, как такая красота способна наводить ужас на кого-либо.

Со мной под руку идет моя подруга Мерсади. Он прячет замерзшие руки в муфту. Кокетливо смотрит на меня. Улыбаюсь ей, самой своей сиятельной улыбкой. Мы идем неспеша меж суетящихся людей. Сегодня у нас все хорошо. Никаких переживаний, никаких недомолвок, только любовь.

Вдруг мой правый глаз задергался, странное чувство возникло внутри. Словно он взбесился и пытается смотреть не на красотку Мерсади, а куда-то еще, в толпу. Проклятый глаз, но не в такой же момент!

Мерсади прикладывает руку ко лбу. Взгляд её на секунду становится туманным.

– Что-то случилось? Все хорошо, солнце мое? – спрашиваю я у неё.

– Да. Не могу понять, что не так. Будто во лбу что-то пошевелилось. Странное чувство.

– Странное чувство. Хм. Не поверишь, но у меня оно тоже на секунду возникло.

Я огляделся. Вокруг были лишь зеваки. Рабочие, горожане, среди них какой-то потрепанный ребенок бегает. Пожимаю плечами, и мы идем дальше.

– Знаю я одно отличное заведение на Сант-Растиньяке. Не хочешь зайти туда? – предлагаю я своей любимой подруге.

Ну вот опять. Опять дергается. Это от холода что ли? Сейчас он словно вовнутрь заворачиваться стал, будто за спину мне хочет посмотреть. Подруга снова подносит руки ко лбу. Холодок пробегает по спине. Оборачиваюсь.

Позади нас вижу я того паренька, которого видел в толпе. Потрепанная старая одежда, дырявая обувь, лицо, замазанное грязью. Большие яркие глаза. Он машет мне рукой.

– Мистер, миледи, – окликает он нас, – вы, кажется, обронили.

С этими словами он достает из кармана золотое кольцо с рубином. Боги, это же кольцо, которое я недавно подарил Мерсади. Да оно же стоит гору денег. Несколько месяцев на него откладывал.

– Откуда оно у тебя? – спрашиваю я его.

– Когда вы проходили рядом, я услышал звон. Вот. Опустил глаза, увидел колечко на земле. Держите, миледи, – он подает его Мерсади.

– Спасибо большое, милый, – она гладит его по голове.

– Действительно, – благодарю его я, – спасибо, малец. На, держи в благодарность.

Даю ему пару гюнов и хлопаю по плечу. На секунду слышу странный шум в ушах, будто звон. Мальчик радостно улыбается. Смотрю на Мерсади, она тоже улыбается. Как мила её простоя и нежная улыбка. Но что это? Она плачет? Вижу, как две блестящие слезинки скатываются по её румяным щекам.

– Милая, ты плачешь? – недоуменно спрашиваю я.

– Что? Нет, все хорошо. Подожди, Винсент, это же ты плачешь.

Влага стекает по лицу из глаз. Касаюсь рукой и понимаю, что действительно плачу. Шум снова появляется в голове. В этот раз он не исчезает. Он похож на далекое церковное пение. Такое чудесное. Такое печальное.

Тем временем Мерсади еще сильнее стала плакать.

– Что происходит, почему я не могу себя контролировать, почему я плачу? – вопрошает она.

Я беру её руку, чувствую, как часто бьется её сердце. Секундная вспышка в глазах. Еще одна. Пение все ближе, красивое и пугающее. Теперь оно больше похоже на крики агонии, что соединились в песню. Ужас, рождающий красоту. Так, наверное, поют ангелы Элеоса.

Голову поражает боль, Мерсади начинает падать, ловлю её и держу у себя в объятьях. В её глазах читается ужас. В голове и перед глазами проносятся странные образы. В каждом из них мы видим мальчика, что только что вернул нам кольцо.

Лицо мальчика, чей рот раскрыт в ужасном крике, глаза его вылезают из орбит. Группа подростков кого-то запинывает, не видно, кого, но, кажется, я понимаю. Мальчик, плача, вешает собаку в каком-то пыльном амбаре.

Музыка сопровождает все это. Прекрасная, мерзкая, красивая, ужасающая музыка.

Мальчик тычет себя ножом в ладонь, лицо его бесстрастно. Он плачет над растоптанным цветком. Мальчик вырос. Лежит в подворотне. Глаза стеклянные, но все такие же светлые и выразительные. Рядом бутылка, рядом склянки с непонятным веществом. На руках видны гнойники. Хор достигает своего апогея. Что-то лопается в голове. Грязные канавы, тела, кровь. Нечто, похожее на человека без рук и ног, ползет в грязи. Храм, церковный хор, мальчик в нем. Выпученные глаза, рот, искривлённый ужасом. Сгоревшие руины храма. Адский звон.

Глубокий вдох, кричу, не могу не кричать. Жадно хватаю ртом воздух. Оглядываюсь и вижу предзакатные Хартфорт. Мы с Мерсади лежим на мостовой. Помогаю ей встать, она тяжело дышит, глаза её красные от слез. Мы смотрим вокруг, но не можем найти того мальчика.

– Что это было? Ты тоже все это видела?

– Кажется да. И в то же время, будто не могу вспомнить, что именно. Странное чувство. Как голова болит.

– Не могу отделаться от мысли, что увидел нечто ужасное. До сих пор в ушах звенит. Знаешь, как-то после этого не хочется дальше гулять. Давай лучше сразу ко мне, тут не далеко.

– Веди.”

Мне всегда было интересно, произошли ли события сна на самом деле. Я помню, как гулял с моей подругой Мерсади, но не помню, встречали ли мы того парня, что вернул ей кольцо. Наверное, звучит странно, но я был бы рад, если бы это был просто сон, и мы никогда бы его не встречали. Ведь, если мы правда стали свидетелями тех страшных ведений, то что они означают? Зачем мы узрели их? Это был очень тяжелый сон, не хотелось бы, чтобы это было тяжелое бытие.

Сон о полёте

Много снов снилось мне в холодных стенах старого маяка посреди моря. Были волнующие, были жуткие. Но все они проходили. Один за другим. Но иногда… иногда мне снились совершенно иные сны. В них я не убивал и не бывал убитым. Не страдал и не скитался. Это были сны, что делали меня по-настоящему счастливым. Это были сны о полете.

Окрыленный незримой силой парил я в воздухе, пролетая над бесчисленными хартфортскими улицами, между столбов дыма и церковными шпилями. Я облетал горы, заглядывал в таинственные пещеры и пропасти, таившее в себе древние тайны, бывал и на их чарующих заснеженных вершинах.

Однажды увидев сон о полете, я не мог уже думать о других снах, не мог мечтать о других снах. Это был совершенно иной уровень.

Однажды пролетая над северными горами Доэрпалм, я увидел живописную долину, скрытую от глаз людских. Кроны деревьев там переливались бронзовым и аметистовыми оттенками. На стволах были высечены руны. На вершинах холмов стояли древние монументы, чья каменная поверхность поросла слоем разноцветных игольчатых кристаллов.

В полете ты не думаешь о прошлом или будущем, ты живешь настоящем. Грудь твоя дышит свободно, а сердце бьется легко.

Я летал над зелеными полями и быстрыми реками. По бескрайним степям и раскаленным пустыням. Видел величественные города и забытые руины. Вижу непролазные леса, коварные джунгли. Все это пролетает вокруг меня, до всего я могу дотянуться.

Последний такой сон на маяке был особенно запоминающимся. Мне приснился берег, чей песок был красный. Красный, потому что состоял из множества кристалликов рубина. Это был легендарный Рубиновый берег. Говорят, он снился очень многим людям. Береговая линия от горизонта до горизонта омывалась буйными сине-зелеными волнами. Соленый ветер обволакивал меня. Небо там было закрыто черными тучами с оранжевыми прожилками. Далекий горизонт за морем сиял ярким желтым цветом. Долго я летал там, пока мне все это не наскучило.

Очутившись на рубиновом берегу, я сразу понял, что это сон. А оттого я решился на неожиданный поступок. Собрав свою смелость в кулак, я ринулся к сине-зеленой водной глади. Когда я нырнул в пучину, весь мир перевернулся. Тогда я понял, что все это время мы неправильно смотрели на мир. Вернее, просто упускали важную часть. Иногда, чтобы увидеть всю картину, достаточно сменить угол обзора.

Когда я пересек водную гладь, я понял, что у моря здесь нет дна. Есть только другой берег. Как бы отражение первого. Два рубиновых берега, соприкасающихся друг с другом, внезапно встали вертикально образовав рассыпчатый хребет, окруженный по обеим сторонам сияющим горизонтом. А над ним бушевало сине-зеленое небо. Увидел я еще и то, что ветер разносил красный песок подобно волнам. А в настоящем небе тучи обрушивались друг на друга валом. И тогда я понял, что оказался между трех морей. Никогда не видел я ничего прекраснее.

Интересно, какие здесь строят маяки?

Проснувшись, я вышел на улицу, где на старой деревянной скамье и маяка сидел Джозеф Вортекс и курил трубку. Я подсел рядом.

– Да весь сияешь. Неужели хорошо выспался, а, парень? – сказал он.

– Как думаешь, Джозеф, какие на небе маяки?

– Ммм… странный вопрос. Думаю, они стоят на облаках. Да и вообще, зачем на небе маяки?

– Ну, небо – это тоже своего рода море. А птицы, как корабли, бороздят его. Что-то ведь должно им там помогать.

– Опять тебе какой-то странный сон приснился. Вижу-вижу. Хотя бы не кошмар. Знаешь, Винсент, в твоих словах есть смысл. Тогда и земля своего рода море. А кроты – корабли.

– А кто знает? Может и так, – смеюсь я, – знаешь. Мне кажется, нам очень повезло, что мы видим сны. В них есть своя магия.

– Что ты имеешь в виду?

– Я родился на небольшой ферме в Хостфелте. Иногда она сниться мне. Старый покосившийся домик, поля, золотой закат. Я лежу и на заросшей мхом старой лодке. Сейчас той фермы уже нет, она была сожжена во время войны. Но приятно думать, что она все еще есть где-то в мире грез. А что, если ничто на свете не умирает, не уходит в никуда? Что если все, кого мы л. Били, все места, где мы были, все приключения и воспоминания будут жить после нас в мире грез? Приятно думать, что ничто не умирает полностью, покуда есть те, кто грезят. Я смотрю на то, как волны одна за другой бьются о стены маяка, и понимаю, что ничто на свете не мертво, а просто спит, витает в дымке грез, ждет своего часа, чтобы присниться какому-нибудь мечтателю.