Читать книгу Пурпур и яд - Александр Немировский - Страница 4

Обитые гвоздями калиги колотили по мозаичному полу, развязно шлепая по спинам нереид и пятная воздушные хитоны амазонок.

Пришелец вышагивал так, словно находился у себя в Риме, на Марсовом поле. Гремели фалеры на выпяченной груди. Светлые, навыкате глаза задраны вверх. Что ему дворец Синопы? Что для него эти изнеженные, пахнущие благовониями азиаты? Кому нужны их такие же, как они, никчемные боги и богини? За ним на всем необозримом пространстве от Боспора до Геракловых столпов стоят еще никем не побежденные легионы.

В двух шагах от трона посол остановился и поднял почти квадратный подбородок. В этой позе сквозило оскорбительное равнодушие, с каким владыки мира обращались со своими коронованными союзниками.

– Сенат и римский народ, – отчеканил посол, – желают здравствовать сиятельной Лаодике, а также сыну ее Митридату Евпатору! Да хранят к вам боги свое благоволение на вечные времена!

Он сделал паузу, чтобы перейти от приветствия, обычного в дипломатическом этикете, к сути дела.

– Нам поручено передать, что в твоих владениях скрывается опасный преступник по имени Моаферн. Вот его приметы. – Римлянин неторопливо развернул свиток и поднял его к лицу. – Роста выше среднего. Волосы с проседью. Брови сросшиеся. Нос прямой. Глаза синие. Шрам на левой щеке.

Царица уронила голову на резную спинку трона. «То же имя. Сходятся и приметы, но шрама на лице не было». Смертельная бледность разлилась по ее лицу. В зале засуетились царские друзья и слуги. Над головой Лаодики затрепетали, как пестрые птицы, опахала.

Римлянин читал, закрытый свитком, как щитом. Слова его падали с размеренностью капель в водяных часах.

– Скрывшись из тюрьмы Эфеса, Моаферн прибыл в Гераклею. Оттуда рыбаки переправили его в Синопу. Преступник подлежит выдаче согласно нашему договору о вечном союзе и дружбе.

Закончив чтение, римлянин свернул свиток и на негнущихся ногах важно зашагал к выходу.

Едва стих стук его калиг, как из-за ближайшей колонны к тропу скользнула фигура в длинном жреческом одеянии с белой повязкой, закрывающей нижнюю часть лица. В движениях человека было что-то от летучей мыши.

– Ариарат! Ариарат! – можно было уловить в испуганном шепоте, в шелесте одежд, в шарканье подошв.

Слуги и придворные торопливо покидали зал. Жрец отодвинул с лица на шею свою повязку, поправил запрокинутую голову Лаодики и дотронулся до ее руки. При этом вся его фигура изогнулась и застыла в неестественно напряженной позе.

– Роста выше среднего. Глаза синие… – в беспамятстве шептала царица. – Разве это можно забыть? Полнеба охватила комета. Наступили холода. Умер Аттал. Восстал Аристоник. Родился Митридат… Те же волосы и взгляд, сын Моаферна…

Лаодика очнулась. В глазах появился свет, и она стала различать предметы. И первое, что она увидела, это были вытянутые в напряженной улыбке губы Ариарата.

– Меня напугал посол. – Лаодика вытерла выступивший на лбу пот. – Словно обрушилась какая-то тяжесть. К горлу подступила дурнота, и веки сомкнулись. Кто этот римлянин?

– Маний Аквилий Младший, – отчеканил жрец.

Лицо царицы приобрело белизну мраморной колонны.

– Неужели у римлян одни Аквилии? – почти простонала она.

– У римлян много доблестных родов! – отозвался Ариарат. – Но в Азии, слава бессмертным богам, свили гнездо Аквилии, римские орлы. У них могучие крылья, острое зрение. Им известно все!

Лаодика испуганно вскинула брови. Она не узнавала Ариарата. Когда-то он понимал ее лучше других. И хотя она никогда не раскрывала ему своей тайны, он помог ей избавиться от страха. Его взгляд приносил успокоение. Но теперь в нем появилось что-то новое, незнакомое, пугающее.

– Владычица Кибела поселилась на равнине, – прошелестел испуганный шепот жреца. – Там ее чертог. Ей служат львы, а не дельфины. Она возлюбила пастырей, а не мореходов, не эллинов, а персов и каппадокийцев. Море приносит дурные вести. Горы преграждают им путь. Брось этот город, царица! Верни своему царству благоволение Кибелы!

Жрец обернулся и с отвращением взглянул в пространство между колоннами, заполненное морской синевой. Волны назойливо шумели, словно отвергая его доводы и пытаясь доказывать что-то свое.