Читать книгу Учитель поэзии (сборник) - Александр Образцов - Страница 2

1.

Аня вспомнила о себе, взглянув на свои руки. Они лежали на вагон ном столике, полусогнутые в пальцах, ребром на светлом пластике и, дрожа, касались друг друга подушечками. Свежий бледно-розовый лак на ногтях вдруг заинтересовал ее, и она пристально разглядывала следы кисточки. «Мама умерла», – подумала она спокойно.

Все сегодняшнее утро, получив телеграмму, плача, собираясь в до рогу, покупая билет, выехав из Ленинграда и проехав несколько часов, Аня панически боялась этой фразы. Она говорила с кем-то и о чем-то: с кем и о чем она не помнила сейчас. Бывали моменты, когда она забывала, что ей делать дальше. Она минут десять стояла в кассе Московского вокзала и разглядывала железнодорожный билет.

Сейчас она вспомнила себя. Слез не было. Не было горя и боли. Было неприятно пусто, как после болезни.

Аня встала и прошла к проводнику. Проводник сидел в своем купе в сбитой на затылок фуражке и, зевая, смотрел в окно. Его большегубое широкое лицо медленно повернулось – поплыло – к ней. Небольшой интерес тут же потух в его глазах, как только он вспомнил, что он проводник.

– Постель, – тихо сказала Аня, подавая ему рубль.

Он молча разорвал пакет, подал ей неприятно влажное белье и достал с верхней полки одеяло.

Она быстро, очень быстро накрыла матрас простынями и одеялом, всунула подушку в наволочку и, как была, в юбке и блузке, нырнула в темноту.

2.

– Что ж, люди рождаются и умирают. А их становится все больше и больше. Иногда думаешь – а как живут китайцы? Вот уж там, кажется, человек способен совершенно затеряться. А у чукчей даже фамилий нет, так их мало. Нет, человек никогда не затеряется. Потому что он – центр всей жизни. И сколько людей – столько центров.

Виктор Иванович вдруг подпрыгнул и оборвал веточку тополя. Они шли по деревянному тротуару Торговой улицы к парку железнодорожников. Аня была в оранжевом плаще с поясом и в красных резиновых сапожках. Перед кино шел дождь. На ее волосы целым водопадом упала вода с листьев. Она тряхнула волосами и провела ладонью по щеке.

– Извините! – сказал Виктор Иванович. – Ради бога!

– Ничего, – тихо сказала Аня.

Она заплакала. Виктор Иванович обнял ее за плечи, она уткнулась в его плечо и давилась от рыданий.

– Поплачьте, поплачьте, – ровным голосом говорил он. – Это даже хорошо, что мы почти незнакомы. Потом было бы неприятно встречаться… В войну мне было семь лет, и я хлебнул горя. Я до сих пор сам иногда плачу, когда вспоминаю маму. Семья это такие крылья, под ними тепло, уютно. А потом становится тесно и человек уходит. Насовсем. Вы ведь вот ушли… Ах, как мне вас жаль!..

Ане действительно стало легче.

Они поднялись на широкий виадук. Четыре яркие полоски рельс тянулись на запад и восток. Вид их действовал гипнотически, хотелось смотреть и смотреть вниз и вдаль, особенно на восток, где они, не прерываясь, летели до Тихого океана.

– Вам сколько лет? – спросила Аня. Она уже улыбалась, жадно вдыхая запах сырой земли и молодой зелени парка с резким, волнующим привкусом гари и пропитанных шпал.

– Скоро тридцать.

– Много… – задумчиво сказала Аня. – А мне восемнадцать… Как вы здесь живете?

– А что?

– Ну… не знаю. Здесь можно учиться в школе или жить с семьей, с детьми, а так – разве интересно без событий?

– Сегодня я познакомился с вами – это не событие?..

3.

Аня стояла в коридоре главного здания ЛГУ, а Фима уходил вдаль.

Коридор длиною в триста метров позволял ей смотреть ему в спину и проверять степень его душевного смятения. Походка его была кособока, не зря он с восьмого класса начал изучать разночинцев. Он был лучшим специалистом по Писареву и Слепцову.

Позже, через одиннадцать лет, когда сын Фимы, сейчас разрабатывающий себе местечко в животе Ани, стал так же кособок, но абсолютно непрактичен, она поняла, как Фима достиг на филфаке таких высот. Он в восьмом классе намыл себе островок и в то время, как однокурсники скрежетали зубами, вонзая в себя и ломая себя, расширял свои сноски по темам. Он презирал русский 19 век, хотя весь мир восхищался им. И его занятия Писаревым и Слепцовым как раз говорили о том, что ему было безразлично, кем из варваров заниматься, хотя бы и Достоевским.

Фима без ума был от Мееринка и Кафки.

4.

Аня держала в руке телеграмму, не понимая ее. Конечно, борьба за вторую комнату в коммунальной квартире на Блохина вымотала ее. И сын безрадостно оканчивал ПТУ по специальности радиомонтажник, и в заочной школе номер два на Благодатной улице новый директор наползал на ее часы, и все знали, что для своей любовницы, но почему еще эта телеграмма?!

Аня посмотрела на себя в зеркале. В темной прихожей она мирилась со своим отражением.

И вдруг вспомнила. Виктор Иванович из ее городка. Она познакомилась с ним в кино после похорон мамы. И переписывалась открытками к Новому году.

5.

Аня любила ходить на виадук с утра.

Виктор Иванович уезжал куда-то на мотоцикле с коляской. Время было такое страшное: девяносто второй год. Москву захватили какие-то чужеземцы с русскими фамилиями и рвали страну клыками. Виктор Иванович всё время посвящал поискам пищи и стройматериалов. Он возил в коляске картошку, капусту из разбегающегося колхоза «Заря Востока». Его гараж был снабжен погребом, где хранились на полках ряды банок с соленьями и вареньями. Мешок с мукой был завернут в полиэтилен. Аня подтрунивала над ним, он виновато усмехался, но ничего не мог с собой поделать: тащил в гараж килограммы гвоздей, литры машинного масла, керосина.

Память о войне говорила в нем и в остальном народе. Потому, видимо, и выстояли против мирового империализма.

А Аня стояла на виадуке, смотрела на сплошные горящие под солнцем потоки рельс и была счастлива. Ее родина соединялась на виадуке с большой Родиной, сшившей себя по живому крепчайшей сталью. И даже сын Кирилл, который был кособок и странен, работал здесь механиком и удачно женился. У него родилась дочь! Невестку Светлану Аня полюбила за ее несчастья: она ценила сейчас Кирилла и боялась даже мысленно отлепиться от него.

А Ленинград Аня не вспоминала. Ну его. Сон кромешный.