Читать книгу Конторский раб - Александр Олсуфьев - Страница 2

Человек я простой. Можно сказать, незатейливый. Живу по средствам, лишнего не имею, да и… не прошу. Чем больше имеешь – тем хлопотней жизнь складывается. Кому-то суетность вся эта, может быть, и по нраву, но не мне. Беспокойство, оно в ущерб всему: и здоровью, и делам также, и на отдыхе отражается самым неблагоприятным образом. Соблазнов, конечно, вокруг много, но и тратиться на них жалко – это ж все мимолетное, а копеечка, она всегда с тобой остается, она самый верный друг и помощник. Друзья и подруги, любовницы, жены, наконец, даже дети – все это такое ненадежное, такое скоротечное, особенно в наше время и в нашем городе.

А городок у нас особенный, такой, что поневоле закашляешься рассказывая о нем, поперхнешься на каком-нибудь слове, и не обязательно слово это можно произнести в порядочной компании и при дамах… Хотя… дамы нынче изъясняются такими выражениями в присутственных местах, и на улице также, что сам покраснеешь, а им все равно, болтают в свое удовольствие, «глазки строят» направо и налево и идут дальше.

Утро в нашем городе начинается с того, что все бегут… бегут в одном направлении – из дома, глаза горят, ноги энергично, даже зло отталкивают землю, а вечером все ползут обратно, но уже с потухшим взором.

Ночью, конечно же, тихо. Лишь скрипнет где-то за стеной кровать или диван, собака ни с того ни с сего залает у соседей этажом выше, но быстро угомонится, и все опять тонет в тишине, но вот на улице кто-то заорал то пьяным голосом, то начинает вопить «помогите», однако утром ни следа, ни намека на бурные события.

Так вот, доползают «эти» до «домашнего очага», что имеет не материальное представление, а лишь присутствует в воображении и то недолго. А как же этот образ пылающего очага может удержаться в сознании, когда хозяин этого сознания обитает в многоквартирном доме, где при малейшем признаке задымления срабатывает пожарная сигнализация, но не об этом речь… Приползают домой и сразу же начинают суетиться, стараясь изо всех сил наверстать то время, что было бездарно потрачено, убито, иными словами, в том месте, куда с утра неслись с выпученными, горящими глазами, и развивают такую бурную деятельность, чтобы наверстать упущенное и успеть сделать все, что хочется, до того момента, как будильник издаст самый омерзительный на свете звук.

И, как результат всего этого, приблизительно следующий диалог:

– Милый, нам нужно серьезно поговорить…

– Да, дорогая. Я весь внимание.

– Я, кажется, того…

– Чего того? – в голосе чувствуется напряжение. Всем известно, что когда человек говорит, что он «того» – ничего хорошего это не значит.

– Я, кажется, беременна…

Тут же перед мысленным взором проплывают коляска с ценником – сплошь нули и одна цифра спереди, а новый автомобиль и баня на даче, покачиваясь, уплывают за горизонт, тают в голубой дымке, следом плывет кроватка тоже с ценником, ползунки, костюмчики, пачки памперсов, бессонные ночи, потом детский сад с изучением китайского языка, подарки воспитателям с омерзительными наглыми рожами, школа… и хорошо будет, если он или она начнут и продолжат учиться и только, удержатся от выпивки и легких наркотиков и не скатятся до чего-нибудь тяжелого и гиблого… или они это уже начинают в детском саду?..

Поневоле на язык наворачивается словцо:

– Черт…

– Что?!

– Это я, дорогая, от радости… Ну как же? По-другому и быть не может…

Дети – также субстанция мимолетная – вот они при тебе, радуют всем своим видом, сердце щемит, глядя на них, а потом как-то незаметно они уже далеко, они уже не с тобой, сами по себе пошли куда-то, и присутствие твое им не надо, раздражает по большей части твое присутствие, потому что ты уже не игрушки яркие им покупаешь и воспринимаешь их радость от этих простых покупок, как свою, ты уже пытаешься оградить их от проблем и бед, про которые они еще не знают, но уже прилежно попадают во все ловушки, что жизнь расставляет на каждом шагу. Пытаешься их научить, стараешься предупредить голосом ровным и немного строгим, а они воспринимают это чуть ли не как акт агрессии, вторжение в их личную жизнь и личное пространство, ограничение свободы…

А нужна ли она, такая свобода, когда на каждом шагу приходится платить. Да и свобода ли это? Своих денег у них, как водится, нет, и не скоро будут, работать им совсем не хочется – ну, это естественно. А кому, позвольте узнать, хочется? Но и заставить себя не могут.

Деньги же тратят с особенным удовольствием и беззаботностью, и денег этих никогда у них не бывает, просят у тебя, ты, конечно, даешь, но скрепя зубами. Это уже не игрушки, купленные в магазине. Здесь уже и денежку жалко, выброшенную, как правило, на пустяки, и от последствий неправильного и неправедного использования денег хочется уберечь и их, … и свои денежки тоже. Начинаешь опять учить, поучать, наставлять, а слушать тебя никто не хочет, получается конфликт.

Нет… с деньгами общаться как-то проще – они помалкивают, но слушают тебя очень внимательно.

Про родственников я и не говорю вовсе…

Родственник – это такое существо, что и не друг, не коллега, не соратник, а непонятно кто, ниспослан тебе небесами, по большей части в наказание за грехи… Но если учесть, что это наказание объявилось в твоей жизни как только ты сам на свет появился, когда и согрешить-то толком не получилось, не успел, то уж совсем непонятно становится кто это за люди такие и зачем их нужно терпеть, а пуще всего их выходки…

Другое дело, когда какой-нибудь из родственников отправится в мир иной, оставив в этом мире кое-что материальное, что туда взять не получается никак, пусть хоть в гроб положат – наследство, так сказать, вот тогда и родственные связи наполняются смыслом, и в сердце отвесной волной поднимается любовь к человеку, которого видел-то, может быть, один-два раза в жизни, а может и никогда не видел. Пересчитываешь свалившееся почти с небес и прикидываешь как потратить, потом говоришь кому-то, кого уже и нет, «спасибо» и опять углубляешься в начальный курс математики, мысленно отправляя суммы то туда, то сюда, то еще куда-нибудь – приятно, черт побери, и мир праху его…

Но такое случается, к сожалению, очень и очень редко…

Гораздо чаще происходит обратное, когда на твое кровное, заработанное и выстраданное, за что заплачено годами каторжного, рабского труда, некто, а может быть и не один, а много их, уже положили свой глаз и мысленно поделили и растратили…

Тогда и всего заработанного не хватит. Придется дорабатывать, докладывать, придется опять экономить, опять отказывать себе то в том, то в другом, чтобы возникло мнимое чувство благополучия и защищенности от жизненных обстоятельств и связанных с ними неприятностей. Самообман, конечно – всех денег мира не хватит, чтобы удержаться в этом мире хотя бы на мгновение дольше, чем тебе определено, но вот помучиться под присмотром докторишек, опять же жадных до твоих денег и безразличных к здоровью, своему также – это пожалуйста, как говорится, «сколько угодно», пока сам не загнешься или деньги не закончатся.

Вот и получается, что отказываться от предложения поступить на службу в одну контору, пусть и на маленькую должность, глупо и неразумно – там же, все-таки, деньги платят два раза в месяц, а это возможность улучшить свое теперешнее материальное положение, и еще немного понежиться в самообмане, что все у тебя нормально… как у всех.

Сам-то, своими силами и руками заработать не можешь, не получается или смелости со сноровкой не хватает, а потому и идешь в услужение.

Предложение о работе поступило мне от Петра Степановича – старинный мой «покровитель», собственно говоря, я и работаю на него, но об этом позже…

Иметь такого «покровителя» в любом деле и полезно, и важно, и во многом облегчает существование, но подобная услуга не безвозмездная, благотворительностью в таких делах никто не занимается. Если тебя куда-то пристраивают – будь готов отплатить чем-то. Ты же не обладаешь никакими исключительными знаниями или мастерством, чтобы воспользоваться этим и получить с этого определенную выгоду. Ты всего лишь маленький элемент, винтик-шестеренка в огромном бюрократическом аппарате, обосновавшемся в этом городе, где большую часть времени учитывают то, что произведено другими такими же винтиками – шестеренками, да еще и борются друг с другом за более оптимальный, более точный учет, того, что и не существует. Так что, в этом деле, где и дела-то нет никакого, незаменимых нет, а потому? для собственного же блага требуется стать полезным тем, кто соизволил внести твою фамилию в расчетную ведомость по начислению заработной платы; хоть как-то, но полезным.

Если ты представитель женского пола, то в этом случае все проще и одновременно сложнее – в этом случае главное не возмущаться по пустякам и не задумываться над последствиями, быть покладистой, в буквальном смысле этого слова, и тогда путь вверх по шаткой служебной лестнице открыт, и каких-то особенных препятствий не будет, главное следить за здоровьем, и можно даже добраться до определенного уровня – все зависит от скорости подъема, а уровень этот определяется физической привлекательностью, которая со временем, как известно, исчезает, так что нужно поторапливаться…

И как только превосходство, определяемое физической привлекательностью, исчезает, словно бы выветривается, и гражданочка оказывается в таком же беззащитном положении, как все прочие, то тут начинают проявляться те самые черты характера и образа мыслей, за которые запросто могут присвоить непочетное, но весьма красноречивое прозвище – «ведьма»… ну или более общее, что подходит и мужчинам и женщинам – «сволочь».

Скажете, невероятно циничное представление трудового процесса, добавите, что существует множество людей, занимающихся разными конторскими делами, пусть и не без энтузиазма, но добросовестно, а существуют даже те, кому это нравится…

Да, и таких видел, но зрелище скучное, смотреть на них невыносимо, но плакать от их вида не хочется, и каждый раз задаешься вопросом: тонкое ли это, мастерски построенное лицемерие или неизмеримая глупость? Потому что, как не крути, как не подходи к этому вопросу, хоть спереди, хоть сзади, но цель-то их пребывания в конторских стенах одна и та же, самая мизерная, самая жалкая – дотянуть, дотащиться до зарплаты, а потом потратиться на какую-нибудь покупку…

И здесь-то мы попадаем в изящно расставленные силки рукой опытной и невидимой. Чем больше мы покупаем, тем больше мы тратимся, и это естественно, и чем больше мы тратимся, тем больше нам требуется денег, и чем больше нам требуется денег, тем покладистей, сноровистей, тем послушнее мы становимся на службе, чтобы, выслужившись, получить больше и потом потратится еще больше… и так далее – сплошной порочный круг, вырваться из которого практически невозможно.

А кому-то эти «круги» очень и очень на руку, кому-то эти мои расходы очень нужны, и чем больше таких расходов, тем лучше он себя чувствует…

Чтобы вырваться – нужно кое чем пожертвовать, в чем-нибудь ущемить себя, в чем-нибудь ограничить, лишить себя чего-нибудь, отказаться, то есть вернуться на тот уровень своего существования, какой был давным-давно, может быть, в самом начале служения этому обществу на конторском поприще, то есть остановиться и оглянуться… А ведь страшно оглядываться. Столько времени утекло напрасно. И как оглянешься, да как ужаснешься, и опять побежал, гонимый страхом, дальше по тропинке, настолько утоптанной миллионами ног, похожих на твои, что превратилась она в широченную дорогу.

Но с другой стороны, раз остальные идут этим путем – значит, он безопасен. Стадо добровольно на убой не пойдет, но вот на новые, сытые пастбища двинется с превеликим удовольствием, и если по дороге какая-то часть этого стада исчезнет, по тем или иным причинам, под влиянием тех или иных обстоятельств, то, стало быть, так и надо. Новые народятся. Рождаться-то не перестают.

Вообще, способность женщин к продолжению рода человеческого – страшное по своей разрушительной силе оружие, порождающее бесконечное количество рабов, которых нужно кормить, одевать, обувать, создавать для них теплую, безопасную, уютную обстановку и еще средства передвижения и прочие разные условности и мелочи, без которых мы и жизнь представить не можем теперь…

Из всех, кто рождается, наверное, процентов десять… а то и меньше… станут теми, кто хоть что-то делает и заодно кормит, а остальные девяносто потребляют это и еще ножкой притоптывают, требуя добавки.

Я, вообще-то, оптимист, другие говорят, что тех, кто кормит, всего процента два от общей численности, которая непрерывно хочет есть. Кто-то может возразить (пусть возражает), что среди тех девяноста и более процентов могут быть и люди одаренные, талантливые и даже гении… На что я хочу ответить, что таковыми они чаще всего становятся, когда их кормить уже не надо, то есть, когда умрут… Но вот до этого момента они бегают со своими идеями от одного конторского стола к другому, где-то, что-то еще делают, чтобы заработать себе на кусок хлеба, а все вокруг твердят, прихихикивая, что это дураки, что вместо того, чтобы глупостями заниматься, занялись бы делом, но каким не разъясняют.

А попробуй, лиши их, этих умников, хотя бы части тех мелочей: одежды, обуви, мебели, автомобилей – получишь недовольство, смуту, получишь бунт, и кто-нибудь воспользуется этой ситуацией и перекроит все по собственному усмотрению, а бунтарей усмирит и уберет, и все остальные уже будут служить для него. Собственно говоря, мало что изменится, но времени и жизней будет потрачено – не сосчитать. Так что избыток рабской силы очень часто приводит к большим проблемам, чем к благам.

Но это все теоретические рассуждения, перейдем теперь к практическим доказательствам.

Вот, к примеру, я… Был женат два раза… Слава Богу, не одновременно, а по очереди, иначе не вынес бы, руки наложил бы на себя, а так… вполне терпимо… Тем более, что «первая» смогла довольно быстро выскочить замуж во второй раз, а потому кормить и ее, и моего отпрыска пришлось не долго – хоть здесь повезло. Кормить и одевать приходится второго отпрыска – плод пагубной страсти в начале второго брака и его мамашу также. Если пришлось бы совмещать процесс кормления всех и сразу, то подобной нагрузки, как я думаю, мало кто смог бы выдержать.

Любая задержка в подношении «корма» воспринимается как саботаж, и реакция на это крайне враждебная, сопровождаемая угрозами и обещаниями то «уехать к маме» – что, в общем-то, совсем неплохо, то «отнять все» нажитое за долгие годы каторжного труда – а это гораздо хуже, то «испоганить жизнь так, чтоб другим неповадно было» – но куда ж дальше-то? Поэтому, приходится и «крутиться», и «ползать на коленях», и «пресмыкаться», и «извиваться», чтобы избежать ненужных конфликтов, сохранить мир в доме в какой-нибудь форме и заодно нервные клетки, которых становится все меньше и меньше… И еще волосы начали редеть на макушке, говорят из-за стресса… а он такой липучий, стресс этот. Но как все-таки это надоело…

Кто-то, ведь, должен уделить внимание благополучию всей этой толы, утром несущейся в контору, а вечером выползающей из ее дверей. И одних мастеровых, ремесленников: сапожников, портных, токарей, слесарей, сварщиков, каменщиков, … для этого не хватит. Нужна система, производящая эти самые небольшие, уютные блага, позволяющая тех самых, кого породили, одеть, обуть, накормить, посадить на стул, положить на кровать, дать возможность доехать, а кому-то и долететь… Система эта производит вещи в больших количествах и одних только умелых рук тут не хватит.

Служа в одной из контор, в прошлое мое назначение, сам ездил и видел фабрики без людей, где почти роботы шьют обувь – страшненькая такая получается, но зато много. Есть механизмы, что шьют брюки и рубашки, делают мебель, собирают технику всякую… Кривенький товар получается, но главное, чтобы купили. И еще кто-то все это должен учитывать… А как по-другому? Раздать, что ли? Высыпать горой и созвать народ, чтобы забрали что каждому приглянется? Так лучше в этом случае сжечь все. Пусть босыми ходят.

Нет. Нужно продать. И не просто нужно продать, а нужно суметь продать это. Пусть хотя бы грош прибыли принесет. Вот где-то отсюда, из этих «мест», и появляются разные управленцы, такие, как и я, что делать-то ничего не умеют, но пристраиваются, прилепляются, привязываются к этому огромному неуклюжему процессу учета и гордо величают себя всякими менеджерами: финансистами, юристами, плановиками, менеджерами по продажам и по закупке, по маркетингу, по отчетности и по учету, по кадрам и по поставкам, и еще по множеству всякого разного, что сами же и придумывают, а над ними ставят начальников, которые тоже ничего делать не умеют, но те еще хуже, чем те, что под ними – они за свое «ничего не делание» получают большую зарплату, а над ними всякие замы директоров, а выше всех директора – самый паскудный народец. Они кроме больших зарплат обласканы еще и всякими привилегиями – от такого редко кто откажется добровольно, либо блаженный какой, либо сумасшедший, но такие, с отклонениями в черепной коробке, до тех «высот» не поднимаются.

Директора эти – народец своеобразный. Теоретически они должны руководить всеми процессами внутри конторы, оптимизировать их, совершенствовать, кидать мудрый взгляд в будущее, сравнивать с прошлым, чтобы не допускать промахов и ошибок, заботится о таких, как я… Короче говоря, делать все возможное, чтобы и барин был доволен, и мужик сыт, и баба его была, если не счастлива, то, по крайней мере, не скандалила бы по пустякам. Но все это только теоретически. А теория, как известно, отстоит от практики на очень большом расстоянии.

Так вот, в жизни, то есть на практике, этот персонаж появляется в своем кабинете не для того, чтобы руководить, а чтобы присматривать. Присматривать за тем, чтобы покупали у тех, у кого нужно, чтобы деньги переводили тем, кому нужно, избегать конфликтов, когда по незнанию, ошибочно, эти два правила, «священные» для большинства контор, могут быть нарушены… и следить, чтобы сознательно никто этого также не делал.

Вот те, кому все это и нужно, водружают такого человека в директорское кресло. Больше он там ни для чего не нужен. Он у них «смотрящий».

Все взаимоотношения, имеется в виду деловые, но, впрочем, и не только, складываются внизу, под ним, под директором, сами по себе и очень часто получаются такими запутанными, такими неуклюжими и никчемными, что вся эта конторская «рать» вместо того, чтобы заниматься делами производственными, тратит все рабочее время на обслуживание самих себя, еще тех, кто пристроился выше, на борьбу с себе подобными, и все так запутывается, словно обматывается паутиной, где каждое движение передается по невидимым нитям в разные стороны, и оттуда может вылезти непонятно что и кто. Складывающиеся отношения какие-то нелепые, неуклюжие и даже не нацеленные на святое святых любой коммерции – на зарабатывание денег, а чтобы просто удержаться на насиженном месте и не быть вычеркнутым из ведомости по учету рабочего времени и оплаты какого-то труда.

Однако, как все суетятся при этом, как стараются показаться занятыми, полезными для дела, но какого дела и сами не понимают, а потому во всех этих отношениях нет искренности ни на грош. Хотя так получается, что именно за гроши-то и можно получить в таких конторах немного искренности, правда все реже и реже – мздоимство в «чистом» виде не поощряется, даже преследуется, потому приобретает самые оригинальные, самые необычные формы, поскольку неискоренимо, а по-другому, вообще, ничего не получишь.

Ну ладно, хватит всяких отвлеченных разговоров. Возьмем, к примеру, меня, и поскольку разговор у нас с вами ведется откровенный, то и скажу все, как есть, как на исповеди – делать-то я ничего не умею, хотя и служил всю свою жизнь в разнообразных учреждениях, некоторые из них почему-то считались «престижными» – вот еще одно заблуждение про престижность той или иной конторы. Какая разница, престижная контора или нет, все равно день-деньской проводишь в четырех стенах, с телефоном на ухе, с компьютером пред глазами, вместо окна в мир… вот только стол и стул бывают разной конфигурации и удобства.

Служил я на разных должностях, и некоторые из них были достаточно высокими и хорошо оплачиваемыми – это во время моей первой женитьбы.

Эх! Молод был, азартен, не дурен собой, да и не глуп, ну меня и усаживали на разные места, чтоб покрасовался, и при этом еще и денежку платили.

Как-то я даже был заместителем генерального директора. Казалось бы, вот оно заветное место, а на следующей ступеньке ждет уже место с большим кабинетом, с отдельной комнатой отдыха, с парой секретарш, суровых с чужими, но беззаветно преданных своему господину, подобно хорошим сторожевым, внутренне всегда готовы услужить до мелочей…

Но, не побоюсь повториться, на такие места всегда сажают сверху, для того, чтобы присматривал за делами, снизу туда никто не поднимается – стены в этом колодце очень отвесные. Ну и, соответственно, путь мне туда был заказан. Как отсидел я свой «срок» в замах, меня и убрали и из «священной» ведомости тоже выкинули. Дома, конечно, никто голодать не стал, но количество разнообразных покупок, к которым привыкли, пришлось сократить. А это значит – пришлось пожертвовать своим уровнем благосостояния, а такое не прощается. Начали возникать разнообразные конфликтные ситуации, все чаще и чаще, потом время между этими конфликтами сократилось настолько, что потребовалось развестись. Ну и ладно… Как говорится, «баба с возу – кобыле легче».

Но вернемся к моему назначению. Что-то мы в рассуждениях разных отошли от темы, даже забрели в какую-то крестьянскую область, где водятся бабы и едут они на каком-то возу… а дорога лентой вьется через луга зеленые, поля, золотистые от созревшей… – это уж из песни какой-то… И так, вернемся домой.

До этого назначения пришлось несколько недель провести в теплой домашней обстановке, пока дожидался заветного звоночка. Ох уж и натерпелся, скажу вам… «Близкие» мои всю кровь из меня выпили. Я так привык видеть их только по вечерам, всего несколько часов, да по выходным, что даже не представлял, как это бывает, и что чувствуешь, когда целый день проводишь у «семейного очага» и не уходишь на поиски «хлеба насущного».

Было такое ощущение, что они за моей спиной задавались одним лишь вопросом: «А этот откуда здесь взялся и когда он уйдет?»

«Отличник» все время переживал и нервно оглядывался, когда я проходил мимо его комнаты и совсем расстроился, стоило мне спросить его «как дела в школе?». «Ненаглядная» так и вовсе извелась вся, пряча от меня какие-то свои дела-делишки, отказываясь от каких-то поездок и встреч, даже говорила по телефону фразами отрывистыми и недолго, прикрывая ладонью трубку, что указывало на крайнюю форму нервозности. И с такими физиономиями они ходили по квартире, переглядываясь заговорщицки, словно и не муж, и не отец вошел в свой дом, а враг проник, оккупант.

Все эти разговоры про домашний уют, про тихую, теплую обстановку, где можно расслабиться и отдохнуть от трудов и невзгод – это лишь очередная сказка, миф и легенда, целью которой заставить раскошелиться на разнообразные предметы, создающие иллюзию этого самого «домашнего уюта», то есть заставить человека опять же потратиться, но воспользоваться приобретенными предметами по их назначению, коль вдруг захочется или обстоятельства сложатся таким «благоприятным» образом, не дадут те, кто этим уже пользуется, а тот, кто все это приобрел, не может найти себе места, потому что все занято, а место его вовсе и не в доме, а где-то за его пределами, в каких-то чужих четырех стенах, откуда нужно… откуда он должен приносить в дом то, что поддерживает все это благосостояние – хрустящие купюры разнообразного номинала.

Но вот прозвучал долгожданный звонок, и я с облегчением выдохнул и нисколько не торгуясь и не выпрашивая чего-нибудь получше, согласился с тем, что было, лишь бы убраться из «родного» дома куда подальше и как можно быстрее.