Читать книгу Хелицеры - Александр Паринов - Страница 4

– Свободно? – спрашивает он, и я инстинктивно оглядываюсь по сторонам.

Поднимаю глаза и рассматриваю нарушителя моего спокойствия. Лет сорок пять, но неплохо сохранившийся, одет не то чтобы очень дорого, но опрятно. Вытягиваю ноги под столом навстречу ему и сосредотачиваюсь. Нет, ничем не болеет.

В баре яблоку негде упасть, но я сижу за столиком в углу и могу свободно окинуть взглядом всё помещение. А вот меня в полумраке заметить не так-то просто. Увидит тот, кто очень хочет найти. Вот как этот яркий представитель вида.

– Да, присаживайтесь, – говорю я, и поверхность моего внешнего тела наливается красным в районе щёк. Самцы в возрасте ценят невинность. Вроде как я подозреваю, зачем он ко мне подошёл, и смущаюсь.

Он присаживается напротив. Первая ошибка. Не садись напротив жертвы – это уже настраивает её на конфликт. Но престарелый ловелас как ни в чём не бывало пытается дружелюбно улыбаться и выглядеть непринуждённо. Вытягиваю нижние конечности ещё дальше, чтобы прикоснуться к нему и прислушиваюсь. Его сердце бьётся как барабан. А по виду и не скажешь.

– Как тебя зовут?

Уже на «ты» перешёл. Весь прямо-таки изучает дружелюбие. Говорю какое-то придуманное имя, будто это что-то значит. Он называет своё, которое я тут же отбрасываю из сознания. Сама концепция фонем в роли обозначений мне чужда. Намного проще кодировать информацию белками, их тела это даже умеют, но всё происходит неосознанно. Возникни необходимость как-нибудь обозначить его, я бы назвала его «Шестой». Или, точнее, «Возможно Шестой».

– Голодная? – Возможно Шестой протягивает мне меню. Смущённо улыбаюсь. Ты даже не представляешь, насколько я голодна. Прислушиваюсь к себе. Я почти что умираю от голода, а предыдущие три дня поисков пищи ничего не дали. Ещё какое-то время протяну, но…

– Да, очень… – мечтательно закрываю глаза, но тут же распахиваю их в притворном ужасе. – Но здесь есть нельзя! Один раз они вынесли мне бургер с жуком! Или тараканом, не знаю, но было отвратительно. Можно заказывать только спиртное.

Самец сдержанно смеётся. Ну и дурой я кажусь ему, наверное. Все эти брачные игры людей довольно забавны. Я очень хочу тебя, но не имею желания отвечать перед законом и собственной совестью, поэтому будем делать вид, что ты интересна мне не только физически. А ты, в свою очередь, должна притвориться, что тебя привлекает исключительно физические данные, а не положение и состоятельность. Ладно, раз уж он сам хочет меня накормить…

– Дома гора продуктов, – грустно начинаю я. – А сюда зашла просто потому, что сил нет идти домой и готовить. На работе завал. В общем, сижу и морально готовлюсь есть насекомых.

Шестой клюёт мгновенно.

– Давай я подвезу, – он участливо пододвигается ко мне и берёт за руку. Оглушающее биение его пульса заслоняет собой все звуки. Мне становится нехорошо. – Быстрее, чем на автобусе и прямо к дому.

– Да ну, как-то неловко… – забрасываю наживку, поглаживая пальцами его руку. Стараюсь не морщиться от почти болезненных ударов пульса по рукам. – Да и живу я далековато.

– Глупости, – перебивает он. Кинестетика всегда работает, хоть и несколько неприятна. – Не хотелось бы напрашиваться, но я могу помочь тебе с готовкой.

Умница.

Поднимаюсь и киваю на дверь. Он поспешно расплачивается за коктейль, к которому я только притрагивалась губами, выбирается из-за стола и радостно следует за мной. Уже в дверях оглядываюсь. Наш уход остался незамеченным. Персонал бара и посетители не обращают на нас никакого внимания, занимаясь своими делами. При пересечении дверного проёма Возможно Шестой получает от меня повышение до Почти Точно Шестого Если Ничего Не Случится.

***

Фары проезжающих мимо нас машин ослепляют меня. Я могу различать некоторые цвета, форму объектов, но аккомодация у меня хуже, чем у людей. Вижу не слишком далеко, но на расстоянии до метра смогу увидеть и запомнить любую деталь, даже если она промелькнёт мимо на долю секунды. Глаза, которые я нарастила на экзоскелете, намного лучше моих прежних, но все ещё далеки от совершенства.

Почти Шестой пытается поддерживать непринуждённую беседу, я отвечаю ему какие-то банальности на автопилоте, уйдя в себя.

Мысленно прокручиваю разговор в баре и понимаю, что расслабилась. Случайному слушателю реплики показались бы слегка шизофреническими. Ничего удивительного в этом нет. В брачных играх важен контекст, а не сами фразы.

Чтобы войти в доверие к людям необходимо сломать несколько барьеров, которыми те ограждают себя от других. С эгоцентричными организмами всегда так – пусть они неосознанно считают тебя частью себя. Тогда будешь им симпатичен. Никаких секретов здесь нет. Опрятный внешний вид, беззаботность, улыбчивость и дружелюбие. Ничего визуально кричащего о себе вроде татуировок, пирсинга, ювелирных украшений – это может быть популярно только в относительно узких субкультурах. А мне нужен максимально широкий охват. Голос желательно не повышать, исключить любую экспрессивность в тоне. Можно краснеть, смущённо улыбаться и отводить глаза. Последнее очень часто спасало меня поначалу.

Но это всё стандартные женские уловки. А вот источать запах, который будет напоминать мужчине о чём-то светлом, но давно забытом, обычная женщина не может. У неё просто нет таких желёз. Она также не сможет контролировать микродвижения мышц лица и глаз, управлять цветом кожи. А моё внешнее тело подчиняется мне полностью. Почти Шестой не сможет не поверить моей лжи. Поэтому нет ничего удивительного, что он едет непонятно куда с едва знакомой женщиной, перекинувшись с ней парой фраз в баре.

Мужчина, сидящий в нескольких сантиметрах от меня, без сомнения, одинок. Это я определяю по запаху. Как и то, что детей у него нет. Нет даже домашних животных. Но его одиночество не идёт ни в какое сравнение с моим. Почти Шестой уже родился одиноким, как все они. Его не озарял свет Совокупности. Он не осознавал величие улья, не чувствовал себя единым со всеми собратьями. Его не отчуждали. Я задумываюсь. По-человечески это было бы грустно. Не могу сказать, что испытываю по этому поводу что-то похожее, но некое подобие неудовлетворённости отсутствием гармонии окружающего мира есть.

Почти Шестой удивляется месту, где я живу. Мы проезжаем городские улицы с высотными зданиями, затем частный сектор и выруливаем на поля за городом. Я машинально показываю, где повернуть. Вокруг темнота, фары выхватывают лишь несколько метров дороги перед нами. Последний очаг цивилизации – закрытая ТЭС, с одиноким сторожем мигает единственным жёлтым окном и скрывается во мраке.

– Странное место ты выбрала, – замечает водитель.

– Зато здесь никто не мешает, – пожимаю плечами. Это первая правдивая фраза, которую я сказала ему. Не хочу жить в этих псевдомуравейниках. Это лишь пародия на Совокупность. Люди, сами того не зная, пытаются построить улей. Они всего-навсего слепо копируют то, что показывает им генетическая память в их подсознательном.

– А я вот люблю быть поближе к цивилизации, – признаётся самец – Тут как-то одиноко, наверное. Людям нужно держаться вместе. Один пропадёт, понимаешь?

– Понимаю, – вздыхаю я. И пробую подвести его к правильной мысли. Знаю, что это глупо, но беседовать ведь о чём-то нужно. – А вот представь, что «держаться вместе» – сказано буквально. Все люди станут единым целым. Больше не будет моего или твоего, всё будет общее.

– Как коммунизм, типа? – удивлённо спрашивает попутчик. Дался им этот коммунизм. Смотрела в интернете – ничего похожего. Но все они упоминают именно коммунизм. Иногда – социализм.

– Нет, не так, – терпеливо объясняю я. – Там всё равно были разные люди. А если не делить на людей? На меня и тебя. Мы как бы один организм. У нас общие мысли, общие цели.

Почти Шестой надолго погружается в раздумья.

– Нет, – наконец, качает головой он. И виновато улыбается. – Сильно страшно. А если я подумаю что-нибудь, что тебе не понравится?

Угу, а я даже догадываюсь, о чём ты думаешь.

– Ты себе льстишь, – усмехаюсь. – Мысли у людей, по сути, одни и те же. Исчезла бы ложь, недоверие, все причины поступков стали бы понятны.

– Но я тоже исчезну! – восклицает Почти Шестой. – Меня-то тоже больше не будет.

Внутренне смеюсь. О какой личности может идти речь, если все вы отвечаете на мои вопросы совершенно одинаково? Нет никакого «тебя», есть лишь набор когнитивных функций и поведенческих парадигм. Причём один на всех. Люди – комплект из миллиардов пластиковых вилок, считающих себя уникальными лишь потому, что остальные скрыты полупрозрачным целлофаном, через который можно разглядеть только очертания соседей. А та выборка, которая показывает уникальное мышление, чаще всего оказывается особями с различными психическими девиациями.

– Тебя может не стать в любую секунду просто по воле случая или чьего-то умысла, – говорю я. – Такое положение слишком шатко, чтобы так ценить его.

– Не пойму, кому тут под полтинник – мне или тебе? – угрюмо спрашивает водитель. – Какая-то мрачная философия пошла…

– Ладно, извини, – провожу рукой ему по щеке. Почти Шестой прав, я заигралась. – Ты ж серьёзный мужчина, вот я и пытаюсь рядом с тобой не выглядеть глупой девочкой. Здесь до конца, и мы приехали.

Лесть попадает в точку. Из машины самец выходит сияя. Не знаю, как в таких ситуациях ведут себя самки. Я с ними редко близко контактирую. Другой-из-нас, Рутей, общается с женщинами, потому что выглядит как мужчина. Спрошу его на досуге.

Почти Шестой помогает мне выбраться из машины, подавая руку. Как по мне – совершенно унизительный обычай. Показывать существу другого пола, что ты считаешь его слабее. Да ещё и в положительном контексте. Тем не менее в интернете подобное называют галантностью, и самки в большинстве своём относятся к этому явлению крайне положительно. Не спеша шагаю к дому. Торопиться мне некуда. Почти Шестой же уносится вперёд, словно боясь, что я передумаю. Останавливает его только закрытая дверь. Он нерешительно переминается у входа. Вытаскиваю ключи и бросаю их ему.

– Открывай и заходи, – киваю на дверь. – Самый большой ключ в связке – от входной двери.

Самец мгновенно справляется с замком и исчезает во тьме дверного проёма. Нерешительно застываю на пороге. Так всегда случается перед кульминацией. Запястья и челюсть привычно начинают пульсировать болью. Там, под внешним телом, рвётся наружу хитин. Недовольно морщусь. Неприятно каждый раз.

– По-моему, я во что-то вляпался, – доносится из темноты беззаботный голос. – Весь рукав в какой-то клейкой гадости.

– Сейчас помогу, – глухо отвечаю я и вхожу в черноту.

***

Выражение лица самца выглядит абсолютно умиротворённым. Он находится в фазе быстрого сна – тело полностью парализовано, а глазные яблоки беспорядочно движутся. Обычно такие фазы длятся не более пятнадцати минут и происходят несколько раз за ночь. Но этот мужчина уже не проснётся. Почти Шестой на пути к получению последнего достижения своей жизни – превращения в Полноценного Шестого.

По идее ему должно сниться что-то хорошее, по крайней мере, яд я составляю именно с этим расчётом. Перед угасанием сознания в мозг выбрасывается большое количество эндорфинов. Потом, вместе с деградацией нервной системы, мужчина впадёт в кому, из которой уже не выйдет.

Перевожу взгляд на камин. Огонь пугает меня не так сильно, как вначале. Человек стал человеком во многом благодаря способности управлять огнём. Для меня огня не существовало, пока я не очутилась здесь. Пламя распространяется на открытом воздухе, металл окисляется во влажной среде, реки размывают берега, меняя очертания ландшафта, при грозах радиосвязь ухудшается… Всё это для них, обитателей водно-кислородного мира, в порядке вещей.

Шестой вновь привлекает моё внимание, сделав глубокий вдох. Можно попробовать залезть к нему в голову и посмотреть, что ему снится, но я не люблю так делать. Сон сам по себе очень эфемерен и размазан по времени, к тому же нет определённой базы под толкование образов. Это скорее не визуальная информация, а путанный комок объектов и отсылок к ним. Вот если бы пообщаться какое-то время… С другой стороны, общение с людьми так утомляет, что особенного желания копаться в голове среднестатистического самца нет.

Я не вижу снов. Здешние учёные пишут, что у человека образы во сне приходят во время индексирования кратковременной памяти и перемещения воспоминаний в долговременную. Мой мозг работает иначе.

Я нахожу некую логичность в толковании сновидений по версии Фрейда. Он считал, что образы, возникающие во сне – видоизменённые подавленные разумом желания, в основном сексуального характера. Не уверена насчёт подавленности – большинство тех, кто остаётся у меня ночевать никак не угнетают свою сексуальность. Скорее, наоборот, – их желания подавляют разум. С другой стороны, у порока нет границ.

Снимаю туфли и чулки, удовлетворённо потягиваясь. Под всеми этими тряпками чувствуешь себя глухо-слепой луковицей. Прикоснувшись ногой к толстому слою полотна, в который я запеленала Шестого, чтобы зафиксировать, слышу, как биение его сердца становится всё тише и медленней. Не такой оглушающий ритм, как в баре. Так они и превращаются из людей в кожаные мешки с мясом. Я справилась. Мне осталось на одного самца меньше. Скоро я перестану существовать как автономная единица. Эта мысль приносит удовлетворение.

Пока я размышляю, лицо самца становится серо-синего цвета, выступают яркие прожилки вен. Сердце практически остановилось. Пора. Наклоняюсь, морщась от боли в ногах, и приближаюсь вплотную к его лицу. Пульсация в районе челюсти усилилась. Я не вижу своего лица, но знаю, что от нижней губы до подбородка протянулась трещина, которая вскоре разделит нижнюю челюсть на две части. Это нужно, чтобы надёжно закрепить хоботок. Хелицеры каждый раз растягивают рот настолько сильно, что я опасаюсь разрыва оболочки на щеках. Человеческий череп имеет несколько уязвимых мест. Можно проникнуть внутрь, сломав височную или носовую кость, но я вхожу, пробивая глазную впадину. Пальцами оттягиваю веки на правом глазу в стороны. Зрачок самца уже не реагирует на свет. Глазное яблоко отделяется легко и падает на прогнивший пол с глухим звуком. Я сосредотачиваюсь и наношу аккуратный удар. Слышится мокрый, чавкающий хруст. Получилось.

Хелицеры надёжно фиксируют голову, пока я наполняю один из полых мешков. Процесс осложняется тем, что хоботок, которым я абсорбирую нервную ткань, очень хрупкий и тонкий. Клетки не должны повредиться в процессе, поэтому следует соблюдать осторожность. Когда с головным мозгом закончено, я переворачиваю самца лицом вниз и разрезаю полотно в районе его шеи. Обнажив её, сквозь кожу и мышцы я добираюсь до позвоночника. Яд уже начал разрушать межклеточные связи, превращая внутренние органы в кисель, поэтому операция не занимает много времени. Снова фиксирую тело и пробиваю место, выглядящее наиболее уязвимым в позвонке. Когда я заканчиваю поглощать, первый полый мешок до краёв наполняется нервной тканью.

Скептически оглядываю тело. Во второй полый мешок всё не влезет, несмотря на то, что по размерам он больше первого. Крупный попался экземпляр, жаль, если пропадёт. Через некоторое время мой яд растворит кожу, и жидкость, когда-то бывшая его внутренностями, выльется на пол. Кокон задержит этот процесс, но ненадолго.

Аккуратно, стараясь не повредить оболочку, я протыкаю её хоботком и начинаю поглощать. Люди находят удовольствие в процессе употребления пищи, выстроив из гастрономических пристрастий определённый культ со своими устоями и ритуалами. В христианской традиции чревоугодие даже возведено в рамки одного из главнейших грехов. Этой религии, вообще, свойственно запретительное отношение почти ко всем вещам, которые привлекают людей. Высасывая переваренные останки самца, я задумываюсь, не делает ли осознание своего грехопадения в момент совершения греха более увлекательным этот самый грех. Интересная мысль. Человечеству свойственно созидать псевдоморальные стены, а потом самозабвенно биться в них головой.

У меня же нет вкусовых рецепторов во рту, поэтому удовольствия от приёма пищи я не получаю. Мои вкусовые рецепторы расположены в районе конечностей. Как и почти все органы чувств, кроме зрения. Но, опять же, я не смогу ответить – вкусный был самец или нет. Смогу лишь с уверенностью сказать, что съедобный.

Наполнив мешок, сажусь в кресло и замираю. Чувство времени оставляет меня, и я сосредотачиваюсь на окончательном переваривании. Вижу всё словно в ускоренной съёмке. Кокон постепенно оседает, ткань темнеет. Лицо самца утрачивает форму, становясь похоже на некачественно сделанную латексную маску. Один глаз заплывает, а пустая глазница распахивается шире, словно он мне подмигивает. Когда содержимое мешков переварилось, меняю метаболизм, возвращая нормальную скорость течения времени. В подвале дома находится причина моего существования – кладка. Это ещё несколько коконов, которые я закрепила на полу, в самом дальнем от лестницы углу подвала. Они любят прохладу. Спустившись, я осторожно разрезаю ткань и вглядываюсь внутрь, хотя и так прекрасно знаю, что там. Внутри около двадцати яиц. Это носители генома. Сейчас яйца находятся в анабиозе, но я собираюсь индуцировать развитие.

Аккуратно срыгиваю содержимое из полых мешков, затем добавляю секрет одной из моих многочисленных желёз. Хотя содержимое мешков и является пищей для носителей, это скорее послание, которое им нужно впитать и пронести в себе всю свою короткую жизнь. Добавленное вещество достаточно токсично, поэтому из двадцати яиц неповреждёнными окажется лишь несколько. Но даже из оставшихся яиц никто не вылупится – их заберёт другой-из-нас, Рутей. Яйца он передаст непосредственно Совокупности. Они вольются в неё, сообщая информацию, извлечённую из переработанного мной самца, позволяя Совокупности развиваться. Нечто, похожее на гордость за хорошо сделанную работу на секунду мелькает в моём сознании.