Читать книгу Тетради 2002—2005 годов - Александр Петрушкин - Страница 7

– 1-

Ты не приходишь. В этом – отгадка сцены

пустой, что червяк в башмаке с трещиной в сердцевине —

взглянешь в дырку, увидишь небо, обрывки пены

пивной, память о нашем эллинстве, в которой сгинем.

Если искать, то линию, а лучше – точку,

смятые наволочки, сброшенные, как старая кожа, на пол,

тапочки, вбитые в поле гвозди или хотя бы заточку,

или тело свое, чтоб отдать его пескам, как рапорт.

Не пройдет и недели, как небо от скуки взвоет,

изваяния оживут, от сиртаки

в лечебнице скроешься – медсестра уколет

и вот – уже июнь, на могиле – раки

и юнцы празднуют твою кончину.

(отдаю им честь, как щель и земля – клину)

– 2-

Просыпаюсь около океана. Пишу дневник.

Божок на блокноте разлил чернила. Отсутствует собеседник.

Холод. Суббота и вторник расколоты гильотиной

родника. Кружева, дорогая я позабыл на стекле,

отшлифованном приливной волной.

Дорога приключилась длинной,

книга – незаконченной. Это шанс

протянуть время, как нить сквозь сено,

схавать воз хлеба, ладошку любви

отражения к оригиналу. Я последний

табак скручиваю в газету. Позови

меня к себе и я закурю. В грязи

засыпаю калачиком и бормочу: не уступай стези,

нет ни доброй воды, ни соленой, ни скверной.

– 3-

Конечная остановка. Транспорт стоит в очереди за людьми.

О ветре здесь говорят шепотом или молчат в траве.

Скоро – обедня, гроза, ропот сводня, сходня, ребенок,

хлев, крошки в высушенной бороде,

а если спросят, где я, отвечай в манде,

в том смысле, что только что выбрался из пеленок.

Эта жара прошибает дырку во лбу не хуже синицы, из черепной коробки

стремящейся вылететь к воздуху. Из подзорной трубы

взгляд падает на перекресток, как на руки акушерки.

Предпочитаю дождь из всех видов борьбы,

уход – любой из свобод, расстоянье – постельной порке.

Белый июнь меня доканает: числа с 1 до 0, а иных здесь нет.

На что это похоже? На трещину в скорлупе. На выстрел

нас обходит город. Я лежу на газоне, похожем на крест. Я устал от истин.

– 4-

Птенчик мой, этой стране непосильны люди:

на въезде оставляем отпечатки пальцев, бумагу

и шепот. Услышав, как фараон просвистит «фью», ты

должна превратиться в покрывало или кактус.

Бутылка всегда дрейфует в Саргассы. Меняя стили

ты доживешь до Праги и прачки с Пражской

наполнят твое молчанье. Когда прошили

тебя этой почвой навылет, то обделили каской.

Соленые вещи на подоконнике. Черная кошка в подъезде.

На базаре – судный день. Разговоров на полгорода.

Хазары и обыватели закрывают лавочку (в этом месте

положено чихнуть, но нет повода) —

в ребристой тишине ты слушаешь полет овода.

Не бойся. Не лети. Эта чашка расколота.

– 5-

Снулая рыба приподнимает плавник,

как знамя победы пепла над морщиной течения в океане.

Практик ишет булочную. Идеалист – через крик —

возвещает мир, что его он разлил. В стакане,

как зрачок проплывает осколок неба —

в нашем окружении мутно, пасмурно – такова V

воздуха над горизонтом. Отломи хлеба

и выпей птичьей крови. История

мира приблизилась снова к старту из падали,

осторожный свет, как слепой, ощупывает сердце комнаты,

в том смысле, что человека, который спит там, где его спрятали

за скрипом пыльные предметы. Из гимна ты

когда-нибудь вырастешь. Спартанец Спарты

бежит – потому что корни его любви сотканы из ее пустоты.

– 6-

Будешь в наших землях – не буди воробьев,

не заходи в руины, не говори о дождях.

Предсказателей повыбила судьба из плотно сшитых рядов

людских и жены наши девятый год на сносях.

Сбудешься как тропа – в любой из последущих жизней

тебя попирают колеса, стопы, колени, когти,

алчущие прибыть к своей равнодушной отчизне,

чье скопление стен вхоже в лохмотья аорты

путника, издали бредущего в суть вещей —

не загоняй любовь в замкнутую бутылку

родины. Если чужбина избавит тебя от прыщей —

не приезжай, не присылай на юбилей открытку.

Назови меня по имени. Выпей портвейн.

Нарвись на финку.

– 7-

Куда бы не шел – всегда возвращаешься.

В векторе перемещенья – оправданье любой точке.

Талая кровь освободит – если отчаешься

найти тропу к позднему сыну или ранней дочке.

Потеряешь себя в темноте – не ищи – на фига тебе тело!

если не с кем его разделить в этом белом

свете лампы стоватной, альбиносой летучей мышью

присосавшейся к потолку. Каждой нише

нацарапано имя ее. Погреми ключами

или соленой, как речь з/к, кожей, пожми плечами.

Загорелая роса на дверной ручке. Паспорт

вспоминает, как тебя окликали. Автостопом —

за сутки – проезжаешь полстраны, за борт

выкидывая – с окурками – память остолопам

из попутной харчевни.

(ночная трасса, которую не минуют скопом)

– 8-

Сумма чужих углов – это твоя судьба:

только вскипнешь «дурдом!» – стены – инеем – «да!».

Лучше же промолчать, призрев на сухой траве

ответ на вопрос «где ты?» – в кратком, что смерть, «нигде…»

(то есть всегда ни там, где речь твою слышу я).

То – как комод – кряхтя, то – как птенец – гуля,

меж четырех углов есть пятый, который – ты,

шорох, острый сосок и некой тени черты.

Лучше участь слепца: голос, тепло. Снег

падает вслед за людьми и ангелами, чей бег

остановим пивной, выросшей на пути

их. И если сетей этих не обойти,

вслушайся в тик часов – твой ли несносный бог

здесь проторчал свой век, с бесенком вживленным в бок?..

– 9-

Сколько бы ты не играл – всегда победят крести:

застрявший в дупле короед помешает из древа воскреснуть.

Попав в пятно света, бутылка расширит себя до лужи.

Застегни свой глухой ворот, чтоб не случилось хуже,

чтоб не случилось свары или пера под ребра.

Чтобы меж Аз и Ять не развернулась торба —

не издавай ни звука, не колеби тростинку,

прикусывай не спеша слова острую льдинку,

отворожись от бога, отговорись поговоркой,

взирай на Чикман и Косьву спокойно. Не будет горько

если эта отчизна сгорит в своих переменах.

Если не сгинешь в пойле – наградой получишь тремор,

морщины, манную жижу, покойников многоголосье,

или – травинкой в спину и из глазниц – колосья.

– 10-

Спросят: какое число? – отвечай: много.

Умея только до двух – все, что выше,

называю несуразно. Два века гудела погода,

чтобы сойти на блеф или что-то тише.

Мы искали смысл, чтоб потерять. Свистеть

нас учили раки и книги. Из мертвых женщин

ближе всех – та, что вдалеке. Просей

нас сквозь время свое и соски огрубеют. Меньше

руки бога – только жирный его трахарь Цезарь.

Наши дети забудут нас, поиграв в могилы.

Ни хирург, ни ветврач не спасут. Только чахлый писарь

сосчитает нас перед тем, как покинуть. «Милый,

разучись дышать…» – слышу я,

подчиняя звезду отливу.