Читать книгу Углём и атомом - Александр Плетнёв - Страница 2

Начало века двадцатого неотвратимо врывалось в столицу Российской империи телеграфным стрекотом, зуммерами телефонов, клаксонами автомобилей, праздничными зрелищами уже не монгольфьеров, а полноценных дирижаблей, модой на кожаные одежды шоферов… или пилотов аэропланов.

Утренний Петербург… улочки, улицы, проспекты, площади. Где воистину «смешались люди, кони» – замысловатый снующий хаос из всяческих упряжек, понурых и понукаемо-рысящих лошадок: повозки, пролетки, конки-трамвайчики.

И признаки технического прогресса: локомобили, бензиновые, газолиновые ландо.

И звуки-звуки – людской гомон, гудки, цокот копыт, свистки.

И запахи-запахи – конские потные, машинные выхлопные, вокзально-паровозные, сдобно-булочные ресторанные.

Дома, особняки, дворцы… такие узнаваемые, и такие незнакомые на придирчивый и пожирающий взгляд. Не послеблокадная Ленинградская реставрация, а дореволюционно-имперская, исконно Санкт-Петербургская – свежая, натуральная «обертка», отделка, облицовка, покраска: камень-дерево-бумага…

И люди-люди – изысканное вежливые, важные деловые, разночинные простецкие, мужицкие неотесанно-чесночные. Опрятные, неряшливые… всякие.

Усы, усы, бородки, бороды – мужчины… встречные и проходящие: мундиры, пальто, накидки, сюртуки, шляпы, фуражки, картузы, пиджаки, подпоясаны рубахи, да брюки в сапоги.

И дамы, сударыни, словно селедочки-стайки гимназисток: манто, платья, до пят юбки, зонтики и шляпки.

На перекрестках заправски-важные городовые, околоточные, а за чугунными с завитушками воротами классически не без хмельного дыхания дворники.

Блеск фасада с разодетыми господами… и нищая милостыня у церквей.

Дворцы… и ветшалые окраины.

Роскошь и убожество.

В эти уже стылые дни, кутаясь в под стать времени года и века одежды… одежды не всегда практичные, грубоватые, но добротные и… основательные, что ли. И как ведется, непременно выражающие твой статус и положение.

В эти осенние дни Александр Алфеевич Гладков разрешал себе вот так иногда за бременем дел и несвойственной нынешним временам суетой, выйти спозаранку из дома на Ружейной. Либо, проехав в карете пару-тройку улиц… на набережную ли, на площадь иль проспект по выбору, приказав кучеру остановиться, пройтись пешком, впитывая вместе с утренним воздухом дыхание эпохи. На свою оценку и просто в наслаждение, на слух, на ощупь… как, взяв изящно-вычурную позолотой телефонную трубку, услышать на коммутаторе милый незнакомый голос и, подобрев, просить: «Ах, барышня, соедините…».

И слышать-привыкать ко всем этим: «позвольте», «будьте любезны», «премного благодарен», «не извольте сумлеваться». Когда расхожие в быте «бог» и «боже», с прочими «вот те крест», подавались по-иному, вкладывая глубинные смыслы.

А еще слышать иногда вслед «чудит барин»… очевидно, совершив очередной хроноляп.

И думалось: «вот все оно ходит, бегает, ездит – живое, руками щупать, глазами смотреть, флюиды вдыхать! А все одно нет-нет, да и ловишь себя на мысли: ты на экскурсии в историю и их давно всех нет – умерли!»

А потому и осознаешь окружающее, как еще «не свое», и вроде уже и не «чужое», скорей пока «не принятое», а только терзаемое… головокружительно и бесповоротно.

Неужели бесповоротно?

«Гнать, гнать этих мух из головы, покуда есть задачи. Есть дело… и дела!»

А дела… это толкать прогресс…

Дела – это фабрики, заводы, верфи. Казенные и частные.

Посмотришь – цеха, ангары, стапеля! Вроде бы размах, притязания и… господи, какая же убогость. Если с оценки перспектив и ставленых задач.

Кронштадт, Адмиралтейские верфи, Невские, другие…

Заводы: Обуховский, Путиловский, Ижорский и дальше, дальше…

Инженеры: удивленные увлекшиеся… и зажатые сомневающиеся.

Мастеровые, работяги: рукастые, хваткие… и криворукие. В массе и по отдельности.

Полигоны, испытательные площадки, офицеры, чины – морские, армейские: заносчивые и недоверчивые, снисходительные и упрямые, с гордым «честь имею» и вынужденным (когда им бумажкой царской перед носом) «исполним» или «рад стараться».

В общем… как-то так.

И снова чиновники, чиновники в погонах – а они тут практически все в ранге: важные и спесивые, угодливо-подобострастные, порядочные и радеющие, хваткие и жадные.

Как там говаривал неувядаемый Ося Бендер: «мы чужие на этом празднике жизни».

В точку!

Или, может, просто мало времени прошло, чтобы нажить друзей?

«А не поздновато ли для вашего возраста, господин Гладков – особо уполномоченный ЕИВ, опекаемый не менее дюжиной тайных агентов “охранки”, не считая открытого сопровождения жандармскими чинами, заводить новых друзей?»

О нет! Если не друзей, то хотя бы уж единомышленников. А достойные люди всегда есть! С любопытством, энтузиазмом, пониманием.

Но врагов-то уж точно теперь наберется. Среди дворцовых прихлебателей, например. И это при всем при том, что сам царь-самодержец тебя-то и не особо жалует! Скорее терпит по необходимости.

А жандармская опека – в ней, несомненно, есть нужда и целесообразность, но людей окружения решительно отпугивает. Вот потому и существуешь в определенной социальной изоляции.

И потому даже сержант-морпех, которого знать не знал на ледоколе, а вот теперь, поди ж ты – «за своего». Хроноземляки!

Контакты с ним (с сержантом, а ныне целым штабс-капитаном Богатыревым) были постоянные, покуда он на полигоне гвардейского корпуса дрессировал свое подразделение. Готовил к обкатке на японцах.

Вот и пер в его учебный центр все, по сути, кустарно-экспериментальные – минометы, ручные гранаты, автоматическую стрелковку, бронежилеты с касками, вплоть до камуфляжки с берцами. И пулеметы флотские на новые облегченные станки переточенные. Да тачанки-растачанки. Все, до чего руки (на скорую руку) и возможности при нынешних промышленных мощностях дотянулись.

По изначальному замыслу морпеха в Петербург отправляли как демонстратора вооружений XXI века. Командир его, лейтенант Волков, выбирал кандидатуру, исходя из необходимых характеристик в столь неоднозначной миссии, учитывая, с какими персонами придется общаться. Но сержант оказался молодцом. Без дури, не переоценивая себя, когда выкристаллизовалась идея сформировать подразделение нового образца, лишь оговорился:

«Я ж взводный, не более! Куда мне ротой командовать? Мне самому еще учиться!»

Однако не отказался. Понимал чертяка, какие перед ним перспективы открывались.

Ну, и вступил в «партию», иначе говоря – окрестился, присягу принял, звание получил, усики отрастил. Все чин чинарем.

Звание получил не без каких-то там известных ранговых сложностей. Но за особым рескриптом императора, чтоб придать вес такому нужному специалисту – сразу в штабс-капитаны!

А учитывая, что его подразделение разрослось от роты практически до полноценного батальона, с приданной артиллерией (тоже, кстати, эксклюзивной доработки), конным и вообще несусветь – автомобильным обеспечением, повышение ему гарантировано.

И солдатиков гоняет так, что только дым коромыслом, по-серьезному, вплоть до двоих погибших на учениях, не считая десятка раненых.

Потери не в заслугу, конечно, но при обкатке нового оружия такое случается неизбежно.

В общем… морпех оказался понятней и родней, нежели кто-то из аборигенов.

Сели как-то с ним на полигоне в палатке, с приво зом очередного литья из чугунины – более удачной партии гранат для минометов. Дело было к вечеру – ужин, по-походному, с бутылкой, да и залили «горькую».

Парень удивил:

– Мне на эту войнушку на Дальний самому надо до зарезу – проверить, чему я их научил. И справлюсь ли?! А еще показать и доказать некоторым тут «мундирам», как работают фланговые пулеметы и… – и махнул рукой, – тут все надо показывать. Не берут они многое просто на веру. Особенно кто чинами повыше. И даже царское распоряжение им не указ. Бьюсь, бьюсь, а толку. Своих-то вымуштровал, офицеров просил помоложе – так и выделили вполне нормальных ребят, неглупых. А вот господа енералы… мать их! Блин! И напиться по-нормальному ни с кем нельзя…

– Отчего же?

– Да меня и так уж достало – постоянно контролируешь себя. А по пьяни тем более боюсь, что болтну чего лишнего – откуда я, и вообще…

Помню, как на ледоколе кто-то мысль выдвигал – валить в Америку и оттуда России помогать. Мы потом в кубрике с парнями даже дообсуждались до корпуса наемников из-за границы. Да и вы ж говорили, что пока на Руси танки, подлодки, самолеты освоят, «запад», как всегда, вперед убежит.

– Ты эти мысли вслух не говори, про «валить в Америку». Тем более что не очень они и умные… мысли эти.

– Да понимаю я. Скушали бы там нас. Всем скопом и по отдельности. Так ведь и тут могут. Насмотрелся на господ полковников-генералов. Словно я на их место мечу или метю. Х-хэ.

– И все одно – не болтай. Болтун находка для…

– Шпиона? – Пьяно оскалился.

– Для «охранки».

И почти синхронно оглянулись… каждый за свое плечо – тонкий брезент военной палатки свободно пропускал все звуки снаружи: топот солдатских ботинок, командные окрики, лошадиное ржание, лязги и стуки амуниции.

А жандармский эскорт Гладкова где-то тут же рядом отирался. И вполне мог «греть уши».

Что характерно, подобная доверительность теперь имела место быть и с еще одним пребывающем в Петербурге «попаданцем».

Точнее «попаданкой» – Богдановой, медичкой, на которую раньше в «атомфлоте» смотрел скорей сурово по-стариковски (хотя вправе ли?).

А ныне встретишь – прям родные!

Да и уж не вертихвостка, а дама, да еще и претендующая на ученые степени в медицине.

Наталья Владимировна в Царском Селе тоже частый гость – мальца-наследника смотрит. Пересечься с ней не всегда удавалось, но порой, вот так и накоротке, случалось обмолвиться парой фраз.

– Здравствуйте, Наталья. Что там за переполох был в покоях цесаревича?

Глянула из-под ресниц переспелыми вишенками:

– Добрый день, Александр Алфеевич. Да, у малого, Алексея-наследника, очередное обострение.

– А не пройтись ли нам по аллейке, от ушей лишних? – тут же предложил негромко, взглянув на часы – до назначенной встречи время еще было.

Степенно шли, под ручку даму взяв.

– Так что же там случилось с цесаревичем?

– Ничего фатального. Мальчик больной и абсолютно здоровым никогда не будет. Я делаю все, что могу в доступных медицинских средствах. Иногда случаются рецидивы. А эта… – что-то сугубо нецензурное утонуло в змеином шипении, – простите, стерва взъелась. Она думает, что я всесильна, раз из будущего.

– Тихо, тихо, милейшая, нам ни в коем случае нельзя поддаваться эмоциям и тем более выражать их.

– Проблема в том, что они просто не знают, как оно было бы без квалифицированного медицинского вмешательства. У больного и трети того не наблюдается, что случалось в реальной истории. А для нее любой чих ребенка – это уже катастрофа.

– Ты, Наташенька, дело это не запускай. А то недолго, и до Распутина доживем. Говорили мне, что во дворце уже какой-то юродивый объявился. Очередной целитель?

– Клоака средневековая! Помешанные на мистике, святых, блаженных… экстрасенсы поповские! Право, не знаю, целитель ли? Какой-то пророк-прорицатель. Грязный, нечесаный, ходячая инфекция. Я категорически запретила пускать его в детскую. Косятся теперь уроды, крестятся, за спиной шепчутся. Недавно вообще в спину услышала «нерожуха». Тоже мне – нашли в чем обвинить.

– Чужие мы тут. Хорошо, если позже обживемся. Я хоть и по технической части, а тоже хватает всего этого… я бы сказал, классового непонимания. Дворянчики нас видят насквозь – что кровь не благородная. Народ, как и положено, быдлится. Кто мы для них? – баре. Средний класс-сословие – сторонится. Но тут понятно – при мне постоянно жандармы. И даже заводчане-инженеры держат дистанцию, хоть и вежливо – по имени отчеству и в рот заглядывают, как водится, преклоняясь перед нашей кажущейся иностранщиной.

– Скажем, и у меня охрана постоянно приставлена, – изобразила глумливую улыбку, – дюжие усачи гвардейцы…

– Ну-ну, – подыграл.

– Не «ну-ну», а «но-но!» Я себе ничего не позволяю. У меня великое медицинское будущее! Но как же мне эти шовинисты-мужланы при академических званиях осточертели. А ведь не блондинка! И спорят, и против прут, бороды в клочья, не потому, что не согласны, а просто наперекор. Потому что баба! А раз баба – значит, дура.

– Ну. Не без истины ж…

– Да знаю! Кто ж спорит. Но не в науке ж-ж-ж! – С непередаваемой смесью – огрызнулась, усмехнувшись. Сквозя этим «ж-ж-ж» почти с издевкой, но и… без особого кусачества.

– Так уж все плохо? – Поднял бровь на вполне цветущую женщину, мелькнув мыслью: «да, по здешним меркам бездетная баба-нерожуха “за тридцать”, это даже у дворянчиков моветон».

– Да не так уж, чтоб во всем-с, – смеется глазами-колючками.

– Ох, уж эти ваши дамские штучки. Не забывайте, женское счастье ориентировано на чувства. Медицина медициной, наука наукой, а любовь нечаянно нагрянет…

Промолчала, проведя украдкой взглядом по фигуре собеседника – не в тех отношениях, да и возраст почти отеческий, чтоб упражняться в словоблудстве.

На том и расстались, расходясь по своим делам.

Не оглядываясь, бередя: «Появилась, насладила и ушла, оставив приятное послевкусие».

* * *

Помяни черта, он тут как тут! Блаженный дурачок со страждущим лицом выскочил не пойми откуда, кривляясь, брызжа слюной, осеняя себя крестом, лепеча на старославянском – едва разобрал про какие-то «беды на Русь-матушку и проклятья на голову пришлого».

Гладков ускорил шаг, оставив юродивого позади, с укоризной взглянув на двух приставленных жандармов, дескать, «почему не оградили».

Поспешил – император ждет – краем глаза замечая, что сегодня на территории и по периметру как-то уж многовато гвардейцев.

Царь Николай, как всегда, не соответствовал парадным портретам, развешенным на безбрежье российских чиновничьих кабинетов.

Сегодня так и особенно заметно – мешки под глазами, старее, отечней и желтее кожа. За версту несет от усов якобы дорогим благородным табаком… вот уж действительно – пепельница.

Движения немного рассеяны. Поздоровался с гостем. Сел в кресло, предложив легким хозяйским жестом: на столике курево, слегка початая янтарная с рюмашками, в отличие от стереотипа – кусковой черный шоколад к прикусу[1].

Только вот нерадостный совсем царь всея Руси, задумчивый, словно гнетущийся, томимый чем-то:

– Я иногда удивляюсь, как вы осторожно присаживаетесь. Не бойтесь – мин нет.

– Что вы, ваше величество. Для меня это музейные экспонаты. В прошлый, хм… далекий раз я здесь бывал на экскурсии, и эти диванчики отгораживала веревочка, а также возбраняющие надписи «садиться запрещено».

– И как он через сто лет? Дворец? Чернь и пьяная революционная солдатня не разграбили?

«Ого! – подумал Гладков. – Раньше он таких тем избегал. Уж про «чернь» от него ни разу не доводилось слышать».

– Музей есть музей, ваше величество. Тогда, пытаясь вдохнуть эманации эпохи, прочувствовать, как жили, пусть и избранные люди, все одно натыкался на плесень веков. Сейчас же, – Гладков окинул взглядом помещение, провел рукой по спинке кресла, – все естественное, живое и как бы на своем месте. Вот там, в стеклянной витрине висели платья императрицы и чьи-то военные кители. Наследника или ваши. А рядом увеличенная фотография всей семьи Романовых: Николай Александрович, э-э-э… в смысле, вы. Ваше фото с супругой и детьми…

– Прекратите! – Скрытое раздражение самодержца, наконец, вышло наружу. – Вы обо мне говорите как о неживом. Понимаю, что я для вас лишь часть истории. Вот и наслаждайтесь тем, что общаетесь с этой самой историей.

Александр Алфеевич попытался смягчить тон:

– Все, что с нами происходит (и произойдет), уже прожито кем-то, описано в книгах и хрониках. А мы… мы, пусть даже зная об этом, все так же ломимся вперед, словно ступая по чужим следам, где легко, где упрямо, повторяя уже совершенные ошибки.

– Или делая новые, еще более фатальные, – невесело дополнил самодержец. И после паузы: – Вы не задумывались о том, что ваше появление в этом времени – всего «Ямала», со всеми технологиями, планами переустройства России, прогрессорством, – Николай выделил это слово, указав кивком на выложенную гладковскую папку с очередным отчетом, – приведет к еще худшим последствиям?

– Я и предлагал проводить коррекцию осторожно, с компенсациями, чтобы не раздражать Его, – и Гладков вскинул глаза, указывая вверх, явно намекая на Бога.

Император с прищуром уставился, буквально впился взглядом в собеседника.

Гладков, немного напрягшись, понял, что этот глубоко верующий человек придирчиво пытается разглядеть хотя бы намек на кощунство… а потому согнал с лица все эмоции – полная серьезность.

Сверление глазами продолжалось недолго. Наконец Романов выдохся, словно сдулся – взгляд поник, плечи опустились:

– Судьбу не изменить, – венценосная рука, маскируя минутную слабость, вяло отыскала наполненную рюмку.

Александр Алфеевич незамедлительно поддержал монарха, опрокинув в рот свою порцию алкоголя, а перед глазами встал юродивый:

«Твою мать! И чего ж так люди ведутся на всех этих шарлатанов-кашпировских? Что этот очередной “козельский дурачок” напророчил, что царь буквально в лужу уселся – не пошевелить?»

– Компенсации, коррекции, – тянуче передразнил государь, – все мы рабы божьи, жалкие игрушки в руках Господних. Но я знаю – вы атеист, потому скажу на вашем языке: само мироздание противится и берет свое. Вот, взгляните.

Гладков принял лист бумаги, судя по заглавию – докладная жандармского управления. Бегло прочитал, уже давно не спотыкаясь на ятях. Суть – убит Плеве, и что поразительно, тем же исполнителем-эсером, который по логике должен был находиться или в тюрьме или в ссылке.

– От судьбы не уйдешь! – Фатализм из самодержца так и пер.

– Тем не менее месяца три у нее выторговали, разве нет? В той истории господина Плеве, по-моему, убили в июне. Или июле… точно не вспомню.

– А если мы, вмешавшись в Божий промысел, в гордыне своей человеческой сотворили нечто неугодное… и за эту отсрочку последует наказание? Еще суровей? Когда вы объявились… из своего будущего века, я узрел в этом ниспослание нам надежды Господней в годину трудных испытаний. Но теперь мне открыли глаза…

(Гладков проклял всех пророков вместе взятых).

– …святой старец, провидец! – гнул между тем Николай. – Он говорил о еще больших бедах, кои ожидают Россию…

Воспользовавшись паузой, Гладков попробовал сбить этот пораженческий настрой монарха:

– Про то, что Россию постигнут бедствия (сиречь войны), можно писать с периодичностью в 10–15 лет, и не промажешь!

– Отец мне завещал крепить самодержавие. Буду следовать сему! Все будет идти, как предначертано. Соизмеряя, что ваше вмешательство уже сломало тот порядок, коий был положен Господом. Но я не желаю, чтобы эти изменения приобрели лавинообразный и неуправляемый характер. Вы меня понимаете?

– То есть… – на мгновенье Александр Алфеевич потерял дар речи, – все программы сворачиваем? Столь катастрофично?

Романов устало взглянул на собеседника, подрагивая губами, видимо желая что-то сказать, но осекся. Потом все же вымолвил:

– На кону жизни. Многие жизни. И пока не будет обеспечена безопасность, не следует предпринимать необдуманных решений.

* * *

В Царском проторчал до позднего вечера.

Несмотря на то, что Романов что-то там для себя окончательно решил, Гладков располагал да и просто обязан был все терпеливо выслушать. И уж затем обоснованная аргументация «попаданца» вылилась в попытки убедить и доказать, в спонтанные споры, прерываемые обедами-перемириями.

Маститые историки утверждали, что Николай II не любил, когда ему навязывали чужое мнение, но ведь известно, что «слушающий человек» всегда прислушивается.

Так что никакой катастрофы пока не было, кое-чего «выторговать» удалось… пусть и «осетра основательно урезали».

Больше всего Гладков боялся, что будут похерены все северные проекты. Так как именно там собирались строить субмарины. Там же планировалась закрытая научно-производственная зона, военно-морская база, верфь и, в конце концов, парковка «Ямала». Туда собирались тянуть «железку». Там же, на Коле имелись алюминиевые руды, необходимые для производства «крылатого металла».

И царь, словно желая удалить все, что связано с пришельцами, подальше от центра империи и столицы, в этом плане не особо кочевряжился.

Денег на разработки тех же высокотехнологичных двигателей внутреннего сгорания, которые можно уже будет ставить на авто- и бронетехнику, на самолеты (особенно на самолеты), выделить обещал.

Но размах был уже не тот.

А ведь в средствах нуждались в том числе разработки в сфере радиоэлектроники, в химической промышленности и… там по пунктам воз и тележка.

Тем не менее жучара-монарх не отказался вложиться на правах дольщика в коммерческие проекты по бытовухе (включая косметику и всякую канцелярскую чушь) – то, что собирались по большей части гнать на экспорт.

А по поводу всего остального?

Что там царь всея Руси сказанул? – «…все будет идти, как предначертано».

Но Гладков нисколько не сомневался – необходимый толчок уже дан! Фундамент, как говорится, подстелен.

Что? – те новации, что двинули в металлургию, царь прикажет зарубить?

Да сами заводчане не поймут.

И Тринклер завелся, что тот дизелек[2]. Черта с два его с пути теперь свернешь.

Будут в России свои трактора! Примитив пока, но на это время и технический уровень самое – то! Тем более что в реальной истории, в шестнадцатом году, власти империи и без того дали команду на их производство. Подумаешь, пойдет дело чуть раньше!

А к Великой войне прочность, легирование и другие наработки со сталью, при данном заделе, выведут на нужный уровень, и пойдет техника уже на нормальном гусеничном ходу. Глядишь, и удивим немчиков танковыми клиньями.

Еще бы озаботиться закладкой заводов по производству боеприпасов, чтобы потом в «снарядный голод» втридорога не закупать за границей.

А еще, а еще… и таких «а еще» была все та же целая «тележка» и вот такая столечка!

* * *

Потом прибыл Федор Карлович Авелан, и переключились на морскую тему. Тут адмирал по-своему подыграл настырному «пришельцу».

«А что? – рассуждал Александр Алфеевич. – Освоение и производство турбин, нефтяных котлов – надо? Надо.

Понятно, что будут колоссальные трудности, и пусть первые образцы можно уже приглядывать за рубежом, хотя они там (их инженеры) тоже идут, по сути, методом тыка. Но благодаря электронной библио теке имеются уже готовые, без конструктивных ошибок компоновки и схемы. А на кое-что стоит и вовсе привилегии взять.

Заказать отдельные, самые трудоемкие узлы на немецких или английских заводах. Для конспирации и по уму вообще бы у разных фирм, но как уж получится… и лепить все уже на месте.

Начинать пока с малого, апробируя новации на типа «Новиках», которые наверняка уже будут «Супер-Новиками»[3].

А эксклюзивный метод расчета форсунок котлов поставит Россию впереди всех европейцев… это как минимум экономия топлива и прибавка скорости судна.

Электросварка уже запатентована. На «западе», если и попытаются что-то слямзить в обход патента, лет десять провозятся, прежде чем выйдут на оптимальные параметры.

Бесспорно, и самим, конечно, придется промудохаться с технологической отточкой, но двое из экипажа ледокола проработали инженерами на судоремонтном как раз по профилю. Так что специалисты есть. Зато корабли будут сразу со сварным корпусом. Как следствие – большая продольная прочность, а стало быть, возрастет долговечность и время эксплуатации. А если и бронепояс включить в силовой набор, так это еще несколько тонн освободившегося веса.

Определенно – все эти технологии изначально освоить на малых тоннажах, на эсминцах, крейсерах.

Крылов там возится со своим опытовым бассейном – подкинуть ему чертежи[4]. Дело быстрей пойдет. Затем… с учетом того, что с линкорами просто демонстрацией[5] обойтись не удастся, и зная, как русские долго запрягают, озаботиться с закладкой корпусов уже года через три. А то и раньше, но произведя необходимую оптимизацию и расчеты. Заранее делать проекты под башни и орудия больших калибров – как раз ко времени «обуховские» подоспеют[6].

Но если все реализовать – игрушки-монстрики получатся замечательные! Все-таки линкор сейчас это самый весомый инструмент в политике и на море. До нормальных авианосцев еще лет двадцать раком-боком».

Гладков, нацепив на нос очки, перелистывал так тяжело давшиеся преференции.

Согласно бумагам, по предварительной оценке имперских денег на флот выделялось не меньше, чем планировалось, но теперь количество переходило в качество – при заметном сокращении, а точней переформатировании дорогостоящей линкорной программы.

В общем, денек выдался нелегким.

И это еще не обговаривали артиллерийские вопросы, минное вооружение – парогазовые движители. И новую начинку в боевые части – тринитротолуол.

Пункты в плане (того, что было еще надо, и необходимо и обязательно) доходили до двухзначных чисел.

Но главное – вроде бы переломить пессимизм Романова удалось.

* * *

– Тихой сапой дело сдвинем, один черт, – пробормотал, успокаивал себя Гладков, уже следуя из Царского Села домой.

За размышлениями время шло быстро. За окном совсем стемнело. Карету немного потряхивало, сказывалось усиление (более жесткое) рессорной подвески. По времени должны уже был показаться огни Петербурга.

Отодвинул шторку, заглядывая через стекло вперед:

– Странно. Может, ехали из-за темени медленней? Тут такая светооптика у транспортных средств, что проще факелом дорогу освещать.

Поменял позу на более удобную, и снова вернулся к размышлениям, медленно, в раскачку кареты погружаясь в дрему:

«Интересно, а Романов свои бабки из английских банков выведет? Ведь знает, как его братец двоюродный Георг V прокинул с предоставлением убежища. А еще надо бы накрутить хвосты местным россейским банкирам-спекулянтам.

Нет, какие-то социальные преобразования в России и без нас намечались. Хорошо бы и их ускорить с оглядкой на советский опыт, и чем черт не шутит – китайский начала XXI века.

А вот всяким “парламентам”, “думам” и прочим говорильням с “манифестами” царь волю давать явно не собирается. Иначе – “здравствуй, революция”! А к чему ведут государственные перевороты, мы уже видели. Не надо!

Тем более что свержение царя организовали отнюдь не большевики и даже не эсеры, а бестолковые буржуины-либералы. А эти доморощенные демократы, при своей ко всему еще и управленческой некомпетентности, быстро сольют “проект Ямал” на “запад”, объявив, например, общемировым достоянием. Суки!

При таком раскладе, чем отдавать ледокол англам или другим “просвещенным”, так лучше уж “шоб никому не достался” и… стоп! Стоп, черт меня подери!»

Оказывается, все это время, пока ехали, в мозгу ворочалась сонной мухой одна свербящая неспокойность! И вот теперь эта мысль проснулась и как назойливое насекомое заметалась, стуча пульсом в голову, словно в застекленное окно.

Показалось ему или нет?

Понятно, что царь свое слово держит, играя в благородство. Но тип он по-своему продуманный и, очевидно, немало поднаторевший в дворцовых интригах.

В последнее время Николай все чаще, да едва ли уже не при каждой встрече, муссировал тему, что надо всему «Ямалу» с экипажем идти в казну. Людям давать присягу на верность, становиться подданными. Со всей причитающейся мутотой… куда входит обещанное дворянство, звания-чины, возможно, должности, аттестации, естественно потянут под алтарь принимать веру. Дескать, не будете же вы всю жизнь в подвешенном состоянии?

Что это рано или поздно случится, Гладков и сам понимал. При той линии, что они выбрали, это просто… ну, просто неизбежно.

«Но как говорят: будет день – будет пища! Дайте ледоколу вернуться с Тихого океана, а там уж поглядим».

А тут Николаша почему-то за целый день и словом не заикнулся!!!

Муха свое о стекло-подкорку отбила, отмучила. Теперь вылез червячок сомнений! И подозрений!

«А вдруг этот юродивый ностердамус, что присосался к царской семейке, насоветовал помазаннику вообще избавиться от пришельцев, от греха подальше? Утопят “Ямал” залпом в упор, мы и знать ничего не узнаем? А меня, Богданову и морпеха, если тот пулю не словит – там где-нибудь у реки Ялу держать в узде куда как проще, нежели сотню беспокойных голов экипажа ледокола, где у каждого свой норов, свои взгляды и интересы».

От этих мыслей Гладков аж похолодел.

«И предупредить я никак не могу, если выйти на сеанс связи. Мы даже таких условных словечек не предусматривали. Если только нахрапом проорать кэпу – “бегите”!

А если я ошибаюсь? И у царя и мысли подобной не было? Ну не совсем же он дурак убивать курочку с золотыми яичками?

Бля-я-я!!! И что делать?»

И вдруг вспомнил, что сегодня с какого-то перепугу на территории дворца было так много гвардейцев.

«И кстати! А мой личный эскорт?»

Двоих жандармов он знал – они всегда при нем, а вот остальные… пусть он и не особо приглядывался:

«Вроде бы новенькие. С чего бы? И вообще, – прислушался к звукам снаружи. – Почему не слышно мостовой петербуржских улиц… давно бы уж пора?»

Выстрелы снаружи прозвучали негромко, но от неожиданности резанули по ушам.

Первое, что сделал, так это незамедлительно заперся изнутри, вмиг вспотев адреналином.

Перемещаться по Петербургу, окрестностям, по делам, быстрей, конечно, на авто, какими б несовершенными они в эти годы ни были. Но преимущество большой кареты заключалось в том, что под его личным присмотром ее бронировали, даже днище! В двери вставили толстые, заказанные из Германии стекла, установив на окна быстро задвигающиеся бронешторки. Загнал на «путиловский», и там втихаря от посторонних глаз и языков за день все сделали. Потому и подвеску пришлось усилить. Да и лошадок тягловых теперь на пару увеличили. Но теперь его можно было взять только либо охренительным фугасом, либо из пушки. У террористов такого девайса отродясь не водилось.

Рука скользнула под сиденье, нажимая потайную клавишу – еще одна предусмотрительность. Тайничок. «Калаш» туда бы не поместился, да и кто бы ему дал в дорогу сей громоздкий артефакт. А вот из арсенала морских пехотинцев еще на «Ямале» выделил «грача» – пистолет, о котором знали единицы[7].

Вообще-то он как стрелок не очень. Потому даже на предложение Ширинкина обзавестись револьвером ответил отказом. Намеренно и специально. Теперь надеялся, что никто не ждет, что он вооружен.

Оставалось только выяснить – кто такие, чего им надо? Сразу его убивать, швыряя бомбы, не стали, значит, это не террористы.

Карета остановилась. Послышались крики. Голоса. Топот. Лошадиное ржание.

Все почему-то ждал, что заговорят на английском… или еще на каком, но нет – лопочут по-русски.

Те там, снаружи подергали дверцу, сплевывая, переругиваясь.

Ладонь, сжимающая рукоять пистолета, в нетерпении совсем вспотела.