Читать книгу Князь: Зеркало Велеса. Заклинатель. Золото мертвых (сборник) - Александр Прозоров - Страница 8

Цена ночной стычки обнаружилась только на рассвете: семеро погибших литовцев, один московский и по четверо раненых в каждом из отрядов. Увы, сильного впечатления это не произвело ни на кого – целая ночь в седле, да еще после столь напряженного дня, вымотала людей совершенно. И все же утро принесло им совсем не отдых: едва стала различима дорога, князь перешел на рысь, выжимая остатки сил и из воинов, и из скакунов.

К полудню отряд нагнал обоз, еще через два часа повернул на Арсуньку и двинулся по заваленной снегом почти до колен старой колее, проглядывающей лишь местами, на обдуваемых ветерком взгорках. Вскоре они увидели укрытую попонкой неказистую жмудинскую лошадь с торбой на морде – сам проводник вылез прямо из сугроба, откинув в сторону облепленную снегом рогожу.

– Спишь, бездельник? – угрюмо поинтересовался у него посеревший от усталости князь. – Лошадь не оседлана. Ждать тебя теперь…

– Я… Я быстро, господин. – Упряжь была извлечена тоже из сугроба. Смерд побежал с седлом к лошади, торопливо кинул ей на спину поверх попоны, затянул подпругу, оглянулся, стрельнул взглядом по длинному, тяжело груженному обозу: – Вы одолели их, господин? Вы сожгли замок кавалера Карла?

– Одолели, – несмотря на усталость, улыбнулся Крошинский. – Но жечь не стали. Сегодня мы к ним, завтра они к нам. К чему творить лишнее зло, коли оно не принесет нам пользы?

– Лихо ты следы замаскировал, – кивнул Андрей на укрытый ровным снежным покровом лес. – А за нами так же сможешь?

– Нешто я Лютобор какой, – не понял шутки смерд. – Так, замести можно, чтобы в глаза не кидалось. Но коли выслеживать станут, все едино углядят.

– Тогда торопись! – буркнул князь. – Коли рыцари след взять успеют, ты первым на пиках окажешься.

– Да, господин, да, – поднялся в седло жмудин. – За мной пожалте!

Военная колонна свернула с дороги и втянулась в лес, пробираясь между деревьями, затем скатилась на ровное поле застывшего до весны болота.

– Княже, – окликнул родственника боярин. – Я так мыслю, впереди для нас беды никакой нет.

– Опять? – натянул поводья Крошинский.

– Нет, княже, – покачал головой Лисьин. – Ныне я ничего не чую. Но спокойнее нам здесь пару часов обождать. Коли кто сунется – пусть обоз подалее будет. Полдня выстоим – он и вовсе к Свее уйти сможет. Оттуда его ужо никто не отдаст.

– Опаслив ты больно, Василий Ярославович.

– Береженого Бог бережет.

– Ладно, быть по сему, – кивнул литовец. – Радомир! Вперед пойдешь. За жмудином приглядывай! До сумерек не останавливайтесь. Идите, пока лошади падать не начнут. Остальные со мной.
Холопы опять разобрали копья, замерли, выстроившись поперек протоптанной дороги. Андрей занял позицию на правом фланге, пристроил рогатину в петлю и замер, глядя перед собой. Над лесом повисла тишина. Зверев сразу почувствовал, как у него потяжелели веки. Усилием воли он поднял их раз, другой, а потом решил, что не будет ничего страшного в том, что он немного посидит с закрытыми глазами. Веки опустились – и юноша наконец-то оказался в своей маленькой, уютной комнатушке размером аккурат с постель, в которой спал он в усадьбе. Он пытался включить компьютер – но тот никак не реагировал на щелчки клавиши.

– Что, добаловался? – услышал он мамин голос, оглянулся.

В этот раз все было, как обычно. Мама стояла в халате, с прихваченной двумя заколками красивой передней прядью.

– А чего света нет? – спросил он.

– Ума у тебя нет, новик, – ответила мама. – Говорила я тебе, учи математику! Пошел бы в институт, поучился лет пять, стал инженером. Сидел бы спокойно каждый день с девяти до шести в белом костюме, вечером пиво пил перед телевизором, на диване венгерском спал. Квартиру к пенсии купил бы однокомнатную. А не выучил интегралы – вот тебя в армию и призвали. Сиди теперь, как дурак, на морозе.

Мама с силой стукнула его в лоб – и он проснулся. В лесу стояла звенящая тишина. Было слышно, как где-то далеко-далеко, может быть, даже за горизонтом деловито стучит дятел. А может, и не дятел. Может, это трещали на морозе вековые русские сосны. Справа и слева в седлах клевали носом холопы, да и лошади выглядели странными, свесив головы и лишь изредка подергивая ушами.

– Отец, нам долго еще тут сидеть? – громко поинтересовался Зверев.

Боярин вздрогнул, поднял голову, тряхнул ею, вскинул к глазам ладонь, глядя на небо:

– Да, пожалуй, и хватит… Все, братцы! Не будет за нами погони. Уходим!

Несколько часов ожидания в засаде дали людям и скакунам немного драгоценного отдыха, и теперь все чувствовали себя куда бодрее. Кони по уже пробитому санному пути пошли довольно резво, а когда колея вывела к реке – и вовсе перешли на рысь. Русло, покрытое ровным, как бетонка, льдом и расчищенное от препятствий, было идеальной дорогой. Два десятка верст всадники пролетели всего за три часа, задолго до темноты выскочили на тракт, повернули влево и еще через три версты нагнали усталый санный обоз.

– Все, родимые! – сорвав с головы шапку, замахал ею князь Крошинский. – Мы дома! На ближайшей поляне сворачивай! Гуляем! Эй, жмудин, сюда давай! Ты к московитам не ходи. От них все бояре разбегаются, скоро землю некому оборонить будет. И смердов тоже. Ты ко мне иди, жмудин. Хорошей земли дам, доброго господина получишь, крепкую руку, надежного защитника. Держи свое серебро, жмудин. А хочешь, оставайся. Погуляй с нами.

– Дети дома, господин, – сунув за пазуху кошель, почтительно склонился проводник. – Жену пять ден не видел. Как бы не хватился кто…

Он потрусил на лошадке в обратную сторону, а Крошинский уже перескочил мыслями на праздник:

– Радомир, глянь, вроде ручей в низине? К нему поворачивай, рядом с трактом обязательно поляна быть должна. Станислав, вина в замке взяли? Неча его с собой тащить, тут выпьем. За победу и за племянника моего. Что есть на печи, то на стол мечи. Пируем ныне, братцы, дозволяю!

Возле удобной излучины ручья и вправду имелась поляна. Даже с кострищем, оставшимся от прежних путников. Обоз медленно вкатился на огороженную ивовыми зарослями площадку, описал почти полный круг, остановился. Когда все лошади и всадники въехали следом, несколько возков подвинулись чуть вперед и встали, перегородив въезд. Какое-никакое, а укрепление на случай неприятностей. Обозники, несмотря на усталость, первым делом выпрягли лошадок, наскоро отерли соломой из саней, повели к воде. Потом повесили им на морды торбы. Всадники, чувствовавшие себя пободрее, расседлали скакунов, оставили их назначенным конюхам, а сами кто ринулся в лес за дровами, кто начал искать среди добычи вино и еду. Скоро по кругу пошли многочисленные кувшины и фляги, полыхнул костер. Разорив мешок с копченостями, холопы нанизывали крупные куски мяса на косари и мечи, пихали в огонь. В одном из бочонков было выбито дно, его поставили у костра, и любой желающий мог черпать вина сколько влезет. Холопы московские и литовские начали провозглашать здравицы в честь своих господ, пытаясь перекричать друг друга, но это никого не обижало.

Андрей тоже прихватил мясной орех, зачерпнул из бочонка вина найденным в соседнем возке золотым кубком, кинул щит на снег неподалеку от костра, уселся и начал вдумчиво объедать мясо, запивая его напитком, напоминающим по вкусу гранатовый сок. Больше всего его удивляло то, что он совершенно не пьянел.

Удивление Зверева прошло после того, как он попытался встать. Оказывается, ноги ему больше не подчинялись, и новик упал обратно на щит. Пир тем временем разгорался. Обозники совсем забыли про усталость и шумели наравне со всеми. Десяток холопов потащили на берег ручья пленниц помоложе, и вскоре оттуда послышались визги и крики о помощи. Боярин и князь что-то горячо обсуждали, едва не уткнувшись друг в друга лбами. Освобожденный юноша сперва пытался вклиниться в их разговор, потом махнул рукой и тоже двинулся на берег.

Женские вопли вызывали любопытство и еще какое-то странное желание. Андрей сделал над собой усилие, поднялся, тоже пошел на дальний край поляны. На берегу копошились полуобнаженные, несмотря на мороз, холопы. Они подбадривали друг друга криками, закусывая восторг мясом и запивая вином. Однако самое интересное творилось у полыньи, куда большинство и стремилось. Андрей попытался протиснуться вперед. Поначалу его отпихивали, потом начали узнавать.

– Новик, новик, – побежал шепоток. – Кавалера Альберта… На стену один… Боярина Лисьина сын.

Холопы разошлись, один из них, бритый – стало быть, литовец, – весело предложил:

– Не желаешь забавы молодецкой, новик Лисьин?

Теперь Зверев наконец-то увидел предмет общего веселья: на снегу извивались, пытаясь хоть как-то прикрыть свою наготу, три женщины. И зрелище это не вызвало у Андрея ничего, кроме легкой брезгливости.

– Какую будешь? – нетерпеливо спросил холоп.

– Старые они какие-то все, – отмахнулся новик и направился обратно к костру.

Здесь на щитах и попонах лежали куски мяса, разломанные караваи хлеба, стояли баклажки с вином. Зверев понял, что запихнуть в живот он ничего уже не сможет, а потому ограничился еще несколькими глотками вина и пошел к телеге с коврами. Говорить ему тут было не с кем, к проруби тоже не тянуло. Оставалось одно: раскатать пару мягких пушистых ковров и завернуться в них до утра.

– Люблю повеселиться, особенно поспать, – негромко признался Зверев и, борясь со слабостью в ногах, приступил к осуществлению своего мудрого плана.

* * *

Проснулся он уже при свете дня. Большая часть отряда благополучно дрыхла, кто где «сломался». Самые крепкие, подобно ему, подготовили для себя постели – кто улегся в санях или повозках, кто постелил себе потники, ковры, даже шубы. Но большинство «отключились» неожиданно для самих себя и теперь валялись кто на полпути от берега к костру, кто на щитах, сжимая в руках пустой кубок, а кто и вовсе сидя с куском мяса в одной руке и глиняной кружкой в другой. Хорошо хоть, одеты все были тепло и простудиться им не грозило. Хотя… У проруби какой-то литовец свалился со спущенными штанами.

Впрочем, были и те, кто уже бодрствовал: с десяток холопов чистили коням шкуры, мазали какой-то жижей потертости, носили к костру от полыньи воду, а уже согревшуюся – лошадям. Вместо торб скакунам вытащили из саней, из-под тюков, серое свалявшееся сено. То, что лошадь одним зерном кормить нельзя, Андрей уже усвоил – от такой щедрости колики у бедолаги будут, а то и вовсе сдохнуть может. Это как с машиной. Более дорогой бензин, чем положено, заливать можно – но только двигатель быстро сломается.

К пленницам холопы отнеслись с куда меньшим трепетом, и те жались втроем под одной общей попоной. Со свалявшимися волосами, мятыми, опухшими лицами, разводами под глазами, они вызывали еще меньше симпатий, нежели вчера.

Боярина и князя Андрей не увидел – видать, господ уложили где-то с особыми удобствами. Общаться было не с кем, и Зверев занялся тем, что уже начало входить в его привычку: вытянул саблю, поднял один из щитов и пошел к заиндевевшему кусту бузины отрабатывать удары вслепую – поражать намеченную точку, закрываясь при этом деревянным диском от возможного нападения.

Когда куст был острижен под «полубокс», он ощутил на себе чей-то взгляд, оглянулся. Это был боярин, стоящий у костра и наблюдающий за ним. Зверев спрятал саблю в ножны, подошел к нему:

– С добрым утром, отец.

– Не много у человека радостей в жизни, Андрей, – положил ему руку на плечо Василий Ярославович. – Но мне повезло в самом главном. Я не просто знаю, что ты мой сын, новик. Я горжусь этим.

И хотя Зверев знал, что родство с этим человеком для него – чистое недоразумение, горячая волна удовольствия прокатилась по телу.

– Я ведь твой сын, отец. Разве я могу быть другим?

– Я знаю, – улыбнулся боярин. – Как тебе первый поход?

– Спасибо, не распробовал.

Лисьин рассмеялся, обнял его:

– Ничего, походов ратных и на твой век хватит. Ныне же роздых небольшой сделать можно да удаче порадоваться. Мы с князем сговорились: кони, в замке взятые, и девки эти ему достанутся, а прочая добыча вся – нам. Так что поутру домой двинемся. Матушка, верно, уж беспокоится. Боится за тебя. Ей волю дай – под юбку бы спрятала и за порог не выпускала. Не зря, ох, не зря Господь бабам повиноваться мужниной воле назначил. Кабы по-ихнему все было, давно бы мы все под ярмом иноземным ходили… Сегодня бы хорошо уехать – да с холопов проку никакого. Замаялись в походе. А еще более – в отдыхе.

– А это правильно – что вся добыча нам, а князю всего лишь кони да женщины?

– Ты, сынок, не забудь, что нам еще со скобарями делиться надобно. Опять же, Крошинский сверх всего племянника своего получил. Ну, и кони у ордынцев знатные. Опять же, надеется он, среди пленниц родичи кавалера Карла окажутся, а то и жена. Вот тогда уж князь с ним поторгуется.

– А что, это может быть его жена? – Андрей бросил взгляд на трясущихся под попоной невольниц.

– Вряд ли, – пожал плечами боярин. – Крестоносцам жены не положены. Так что, мыслю, шлюхи это обычные, что для баловства кавалеры завели. Но князь шибко надеется… В общем, сын, поглядывай, чтобы добра холопы не портили. Наше все это ныне. И пить им больше не давай. Бочонок пусть дохлебают, и хватит. А едят пусть от пуза.

Впрочем, особого вмешательства от Андрея не понадобилось. Остатки вина уже через час прикончили самые ответственные из воинов – те, что занимались лошадьми. Остальным, тяжело просыпающимся после ночной попойки, досталась только мороженая свинина, которую приходилось по часу запекать в углях, да разбросанное по всей поляне добро, что сызнова нужно было упаковать в тюки и увязать на санях.

Поутру князь Крошинский с холопами проводили союзников до порубежной стражи, и только тут родственники крепко обнялись.

– Благодарствую тебе, боярин, – отступив, поклонился литовец. – Коли во мне нужда возникнет, весть пришли. Я отныне твой должник.

– Какие счеты, княже, – развел руками Лисьин. – Мы ведь родственники. Бог даст, свидимся.

– Свидимся, Василий Ярославович, обязательно свидимся.

Никаких вопросов у литовских порубежников после этой картины не возникло, и тяжелый обоз медленно выкатился на нейтральную полосу. В этот раз отряд двигался со скоростью, уступающей даже пешеходу, а потому к московской заставе дополз только в сумерках. Себежский стражник раскланялся, восхищенно покачал головой, глянув на груды сваленного на сани добра, и махнул рукой: проезжайте! Похоже, в этом мире вопросы возникали только к тем, кто зачем-то покидал свою страну.

Впрочем, и в остальные времена это ничуть не изменилось.

Заночевал отряд в версте за стражей, а поутру Василий Ярославович предложил:

– Слушай, сынок, а не глянуть ли нам, что тут князь Тушин отстроил? Завернем в Себеж, воеводе поклонимся, себя покажем. Обоз вон как тянется, опосля без труда нагоним.

– Конечно, посмотрим! – немедленно согласился Андрей.

– Вот и ладно. Пахом, Вторуша, коней седлайте. С нами поскачите… Хотя нет… Вторуша, тебя за старшего оставляю, обоз поведешь. Никита, Глеб, Рыкень, Рюрик – вы с нами.

После завтрака всадники, не дожидаясь, пока обоз соберется и двинется дальше, поднялись в седло, вернулись к порубежной страже и поскакали влево, по хорошо накатанному тракту. Миновав густой, вековой бор, они въехали на пологий взгорок, с которого спустились уже в поля. Или луга – замерзшим болотом или поверхностью озера не могли быть те частые холмики, что лежали по сторонам, насколько хватало глаз. Дорога ушла вниз, запетляла, прячась от крупянистой поземки, а когда снова забралась наверх – впереди открылась земляная стена с тыном, по обе стороны от которой раскинулись идеально ровные просторы озера. Слева от путников, в полуверсте, на вытянутом острове, белели свежим деревом рубленые стены высокой крепости.

– Вот он, Себеж, – кивнул на нее боярин и придержал коня, приближаясь к воротам, перед которыми прогуливалась немногочисленная стража в кольчугах поверх тулупов, в шапках вместо шлемов, но с саблями на поясе и копьями в руках.

– Куда?! – вскинул руку на всадников один из пяти караульных. – За въезд по полушке с каждого платить положено.

– Обезумел, смерд?! – взмахнул плетью Василий Ярославович. – Боярин Лисьин к князю Засекину с поклоном прибыл – а ты за то серебро взять хочешь? Кнута давно не пробовал?!

– Дык, положено… – уже не так уверенно повторил стражник, но боярин не удостоил его ответом и проскакал мимо.

– Думать надо, – добавил, въезжая с прочими холопами, Рыкень, но стражник только махнул рукой. Доказывать правоту семи отлично вооруженным воинам ему отнюдь не улыбалось.

За стеной, которую при желании можно было обойти с любой стороны – но только зимой, разумеется, – вольготно раскинулись всевозможные домишки. Где просто срубы с крыльцом, где пятистенки, а где и просторные русские избы, со стенами в два окна, высоким цоколем и крытым двором. Из труб неспешно тянулись дымки. Вдоль дороги пристроились две церквушки. Небольшие, размером с избу, но опрятные, с луковичными маковками. Холопы перекрестились, проезжая мимо, и Зверев последовал их примеру.

– Интересно, их тут в половодье не заливает? – вслух подумал Андрей. Длинный перешеек между озерами поднимался не так уж высоко над поверхностью воды. Точнее, надо льдом.

– Может, и заливает, – пожал плечами Василий Ярославович. – Однако же крепость стоит высоко, там большую воду завсегда переждать можно.

Примерно в полукилометре от въезда на перешеек в сторону большего озера отходил мыс, край которого опускался настолько, что под настом было не различить границу суши и замерзшей воды. Дальше возвышался еще один земляной вал с частоколом, причем эта стена не просто перегораживала мыс, а окружала его целиком, защищая от любого нападения. Здесь в воротах, видимо, гостя узнали – караульные лишь поклонились, ничего за въезд не требуя.

Дальше дорога пошла вверх по склону холма. Дома тут были куда более богатые: в два, три этажа. Или, как говорили местные жители, – в два-три «жилья». Дворы огораживал прочный тын, в окнах поблескивала слюда. Метрах в ста за воротами закинула высоко в небо свои кресты великолепная многоярусная церковь, размерами и красотой достойная стоять где-нибудь в Кижах или в Москве, поражая иноземных туристов.

Впрочем, сама себежская крепость была еще впереди. Она показалась не очень широкой, всего вдвое больше боярской усадьбы, но стены ее поднимались над сверкающими льдом откосами холма на высоту четырехэтажного дома. Под стенами, на удалении метров ста от цитадели, строений не имелось, и вид с дороги открывался захватывающий: на многие версты вокруг лежала белая гладь озера, исчерченная тропками и испятнанная точками рыбацких лунок, на далеких берегах виднелись седые сосновые боры. Но в первую очередь Андрей обратил внимание на две земляные площадки, устроенные перед крепостью на ее углах. Из-за невысоких брустверов там выглядывали направленные в сторону ворот пушечные стволы. Значит, про порох и артиллерию тут все-таки известно?

Еще одни ворота – и гости наконец оказались внутри цитадели. Тут было тесно. Немногочисленные избы жались к крепостным стенам и норовили вырасти как можно выше – в три, четыре жилья. Здесь же имелись вместительные амбары, тоже в два-три этажа, забитые сеном навесы, длинные конюшни, какие-то мастерские с печами и трубами, но сейчас холодные и заваленные тюками, что выпирали через щели под крышей. Ходы между строениями были узкими, только-только по ширине телеги – да и то как бы не застрять.

Лисьин спешился перед скромным храмом с двумя приделами, перекрестился на висящую над входом икону, но внутрь не пошел. Бросив поводья Пахому, он двинулся между глухими стенами бревенчатых амбаров. Андрей, спрыгнув на землю, поспешил за ним. Вскоре гости Себежа оказались на довольно просторной для этого места площадке – где-то десять на двадцать метров, – перед высоким тыном с распахнутыми воротами, за которым метрах в пяти уже виднелось крыльцо.

Боярин шагнул через порог на двор, остановился, широко перекрестился и отвесил поклон:

– Да благоволит Господь этому дому и хозяевам его, и детям, и всем их близким. Да будут амбары дома сего полны, да будет тучен скот в здешних хлевах, да будут быстры кони в конюшнях этих. Пусть детский смех всегда радует хозяйку дома сего и ее мужа…

Свои пожелания гость перечислял довольно долго и громко, время от времени крестясь и кланяясь. В доме послышался шум, топот. Дверь приоткрылась, закрылась, приоткрылась снова. Еще пара минут – и на крыльцо торжественно вышел, постукивая посохом и выставив объемистый живот, дородный помещик лет сорока в высоченной бобровой шапке, в собольей шубе со свисающими до пола рукавами. Шуба была распахнута на груди, демонстрируя отороченную бобровым мехом ферязь, так густо шитую золотой и серебряной нитью и усыпанную самоцветами, что материала, на котором все это крепилось, не было видно вовсе. Борода, густая у подбородка, книзу расползалась на седые кисточки, но доставала-таки до пояса.

– Рад видеть тебя в добром здравии, боярин Василий Ярославович. – Хозяин торжественно спустился на две ступени и остановился. – Как жив, как жена, как дети?

– Благодарствую, Юрий Панкратович, – поклонился в ответ гость. – Здоров ныне, и тебе того же желаю. И супруга не недужит, а сын мой – вот он, перед тобой стоит.

– Здрав будь, – вышла из-за спины хозяина упитанная, розовощекая женщина в высоком кокошнике, украшенном жемчугом, и со свисающими к вискам жемчужными нитями. – Вот, испей сбитеня горячего с дороги.

Женщина спустилась, поднесла боярину серебряный ковш. Тот немного отпил, вернул, и она передала ковш Андрею:

– Испей с дороги, барчук.

– Не барчук ныне, а новик, – поправил ее Лисьин. – Намедни крестоносца ливонского в поединке честном на саблю взял.

– О-о, мал да удал. – Хозяин даже спустился еще на две ступеньки. – А мне недавно сказывали, в княжество Литовское ты подался, новое имение тебе польский король обещался пожаловать.

– Ты со всех, кто врет про меня, княже, по полушке бери. Глядишь, скоро ты сам мне имение рядом со своим купить сможешь.

– Этак князь Друцкий за неделю разорится, – стукнул посохом о ступеньку хозяин. – Как вы с ним не срядились еще?

– Тяжба тянется, княже. Намедни из Москвы в Великие Луки опять грамота вернулась – о рубежах и деревнях сообщить по книгам писцовым. А почто ты вспомнил об охальнике этом?

– Здесь он ныне, кланяться приходил. Хлопоты, видать, какие-то. А сын у тебя возмужал, возмужал… Как на службе царской тебе, молодец?

– Пока за спиной отцовской, княже, – поклонился Зверев. – А что, у вас там, на капонирах, пушки стоят?

– Где?

– Ну, на углах, перед стенами.

– А-а, на наряде. Тюфяки там вроде. Проку от них – одни слезы. Три раза в день пальнут, и то счастье великое. То ли дело самострелы да камнеметы. И дальше бьют, и быстрее, и точнее. Одна польза от огненной забавы этой, что жребием зараз сыпануть густо может.

– А тюфяки – это пушки? – на всякий случай уточнил Андрей.

– Коли тебе это так интересно, отрок, у Ивана Кречета поспрошай. Мастера пушкарского наряда нашего. Он ныне у амбара с зельем огненным ковыряется. Это там, за слободой немецкой.

– А слобода где?

– Аккурат за стеной отсюда, соколик, – пояснила женщина. – Да вниз по склону. Почитай, у самого озера сидят.

– Я сбегаю, отец? – повернулся к боярину новик.

– Беги, коли интересно, – разрешил Василий Ярославович. – А мы тут с князем о своем перемолвимся.

Зверев развернулся, добежал до храма, перехватил у коновязи повод серого, запрыгнул в седло. Холопов нигде не было – наверное, в церковь пошли. Поэтому он никого предупреждать не стал, проскакал до ворот, повернул вправо, обогнул земляную батарею, домчался примерно до того уровня, где стоял княжеский дом, и направился вниз по склону.

Немецкий двор начинался метрах в ста от цитадели и, охватывая изрядное пространство, тянулся до прибрежной стены. За плотным частоколом виднелись коньки шести крытых дранкой домов. Это означало, что амбар размером с пятистенок чуть далее и был тем самым, пушкарским. Пороховым складом. Его тоже огораживал тын, но из куда более тонких кольев.

Андрей спешился у приоткрытых ворот: Пахом как-то обмолвился, что въехать на чужой двор верхом – страшное оскорбление хозяевам. Постучал, вошел внутрь. Огляделся. В отведенном пушкарям месте было пустовато. Только две телеги со снятыми колесами в углу у наружной стены лежали, да несколько багров стояли возле приоткрытой двери.

– Кого там Бог прислал? – послышался голос из амбара. – Настя, ты?

– Это Андрей, – громко ответил Зверев. – Боярина Лисьина сын. А ты, верно, Иван Кречет, начальник пушкарского наряда?

– И чего тебе надобно, боярин Андрей Лисьин? – выглянул из двери круглолицый, белобрысый пушкарь, и Зверев удивился тому, что тот довольно молод. Или это казалось оттого, что мастер не отрастил усов и бороды?

– Любопытствую… Я тут задумал порох сделать. Ну, пришлось недавно в поход сходить, видел, как люди мучаются. Думаю, может, гранату сделать? Или ружье? Не подскажешь, где мне серу найти можно? Уголь я и так сколько хочешь добуду. А вот серу…

– Серу, говоришь, – ехидно хихикнул пушкарь. – Серу, стало быть, ты не нашел? А емчугу как – сам варил?

– Какую емчугу? – не понял новик.

– Ну, китайский снег.

– Че за китайский снег?

– Э-э, – вышел из дверей Кречет. Отряхнул руки, похлопав одну о другую. – Как же ты зелье делать станешь, коли ни китайского снега, ни емчуги не знаешь?

– А чего там делать-то? – хмыкнул Андрей. – Три пятых селитры, часть угля, часть серы. Перемешать хорошенько – и все. Дурное дело не хитрое.

– А-а, вот оно что, – понял мастер. – Ты ее селитрой нарек, емчугу-то. Оно как бы так и выходит. Так что, сам варил?

– Нет, – покрутил головой Зверев. – А что?

– Да серу у рудокопов завсегда купить можно, боярин. А вот емчугу варить надо. Не знаешь, как? Я сейчас расскажу… – Мастер старательно прикрыл дверь, отошел в угол и сел на край телеги. – В яму выгребную ты как-нибудь заглядывал? Нет? Там на стенках в яме али на досках, коли старые уже, белый налет обычно есть. Это он самый, китайский снег, и есть. Но его, знамо дело, много не наскребешь – даже един раз из пушки пальнуть не хватит. Да и не много его из человечьих отходов вырастает. С навоза его больше выходит. Так вот. Чтобы емчуги поболее добыть, обычно навоз всякий с округи собирают, с землей, листьями гнилыми, соломой порченой, дрянью всякой тухлой смешивают да в кучу собирают. Тем, что из ямы выгребной, поливают обильно, соломой покрывают и зреть оставляют в теплом месте. Как время пройдет – собирают кучу аккуратненько, да теплой водой долго и любовно промывают.

Андрей представил себе все это в красках и закашлялся.

– Воду полученную, – невозмутимо продолжил Кречет, – в котлах над огнем вываривают, пока вся до конца не выкипит. На дне опосля крупинки белые старательно выбирают, снова их в воде разводят, да опять вываривают, чтобы чище стали. От и интересно мне стало, боярин Андрей: сам ты это делал али попросил кого?

– Ой, мамочки, представляю, какая вонь там стоит! Меня из усадьбы выгонят!

Мастер, довольный произведенным впечатлением, согласно кивнул. Но Зверев, почесав в затылке, задумчиво произнес:

– Но ведь все это и в лесу каком-нибудь можно сделать, чтобы не видел никто? Как считаешь? А сколько зреть куче-то?

– Экий ты упрямый, – удивился Кречет. – Зачем тебе это, боярин? Ты ведь с седла воюешь, тебе пушкарские хлопоты ни к чему.

– Думаю, можно попытаться ружья ручные сделать, гранаты…

– У тебя же лук есть! Он и дальше бьет, и точнее.

– А может, с порохом лучше получится? Да, кстати. А правда, что у вас в крепости пушки всего три раза в день стреляют? Чего так редко?

– Как это редко?! – возмутился мастер. – Иные пушкари и двух выстрелов за день не успевают!

– А чаще почему не получается?

– Ну, сам подумай, как много сделать надобно. Пушку назад убрать, от сажи и копоти почистить хорошенько. Выждать, дабы погасло все, мусор никакой внутри не тлел. Пороху в ствол насыпать исхитриться и плотно набить, дабы равномерно лежало все. Прижать пыжом плотным, опосля жребий насыпать и тоже прибить, дабы не перекосило. Ой, много хлопот с ними. Одно хорошо: как вдоль стены жахнешь – на двести шагов всех литовцев враз сносит, коли на приступ идут.

– А зачем чистить от копоти каждый раз? – не понял Зверев. – Потом, после боя почистить можно.

– А ну эта копоть в стволе тихонько тлеет? А ну искорка какая осталась? Сыпанешь на нее порох – и разорвет тебя на месте. Тут спешить нельзя, все тщательно делать надобно.

– Можно попробовать порох в мешочки бумажные разложить и прямо в них в ствол запихивать. Тогда никакие искорки и тление до него не доберутся. А зажигать потом раскаленным гвоздем, чтобы бумагу проколоть.

– А калить на чем? Возле пороха открытого огня держать нельзя – полыхнет. Мы после каждого выстрела даже фитили тушим, чтобы не дай Бог зелье при зарядке не полыхнуло. А после снаряжения снова зажигаем.

– Ну-у, тогда понятно, – кивнул Зверев. – Кстати, в бумажных мешках было бы не так страшно огня-то. Бумага горит хорошо, но не так, чтобы от искры сразу в куски все разносить.

– Куски мешка в стволе останутся, – после некоторого раздумья напомнил пушкарь. – Значит, тлеющих кусочков будет куда как больше.

– Так вы же все равно после каждого выстрела ствол баните! Вычистите.

– А ты, я вижу, боярин, изрядно в нашем деле разбираешься, – удивился Кречет. – Откуда?

– Думал просто много над этим, – уклончиво ответил Андрей.

– Понятно, отчего тебе так с зельем поиграться хочется. Только ты вот что, боярин… Ты сам зелье не крути, не надо. Убьешься враз. Вот у нас под Москвой, что ни год, а две-три мельницы пороховые взрываются. А мастера там умелые, опытные. И зелье знают, и сторожку проявляют, железа не используют, зелье токмо мокрым мелют. Ан все едино – ни года без взрыва не обходится. Опять же, коли так, как ты молвил, растереть да просто перемешать – это не порох, это мука пороховая получится, мякина. Ею стрелять нельзя, она любой ствол разорвет. Порох зернить надобно. Размачивать, лепешки делать, их сушить, дробить, полировать. Во-от… А ты мыслил, все просто так? Э-э, боярин, кабы просто, меня бы не мастером, а смердом кликали. Главное – дело больно рисковое. Чуть зазевался, уронил чего, недосмотрел – и все. И следа не найдут.

– Полировать? – опять зачесал в затылке Зверев. – Полировать-то зачем?

– Дабы углов острых у зерен не выступало. Они ведь, как мука, тоже стволы рвать могут.

– Да-а, опыта тут мне не хватает… Дробить, полировать… Не знал… – Андрей замолчал, переваривая услышанное.

Мастер, глядя на него, усмехнулся, решительно махнул рукой:

– Ладно, посиди. Вижу, мыслями маешься. – Кречет поднялся, отворил амбар, зашел туда и вскоре вернулся с полотняным мешочком размером с двухкилограммовый пакет муки, взвесил на руке, решительно протянул: – На, боярин, решай думы свои. Может, важное чего для Руси придумаешь. А сам пороха не мешай. До добра дело это не доведет.

– Спасибо, мастер, – принял подарок Зверев. – Уж не знаю, чем и отблагодарить.

– И я не знаю, – улыбнулся Кречет. – Потом придумаю. А ты, коли чего скумекаешь, приходи, перемолвимся. В кои веки с человеком знающим встретился. А то все – колдун да колдун. Ополченцы здешние к тюфякам подходить боятся, в наказание их ко мне воевода ставит.

– Еще хочу спросить, – оглянулся Андрей. – Отчего амбар с оружием тут, на отшибе стоит. Вдруг сюда чужаки ворвутся? Получится, пушки там, а порох к ним – здесь. Или диверсант какой проберется да подожжет. Крепость враз без пороха останется.

– А все потому же, боярин. Воеводы решили, коли случится беда и амбар пороховой взорвется, то здесь он токмо немцев да вал городской попортит. А коли в крепости, то стену ближнюю наверняка завалит. Вот сюда и сослали. Как тревога случается, отсюда зелье на батарею носим, сколько на день али два надобно. Тем и палим. Жребий же там, у тюфяков лежит.

– Какой жребий?

– Ну, дроб каменный, коим из тюфяков стреляют. Пойдем, покажу.

Мастер хорошенько запер амбар, перекрыв дверь длинной железной перекладиной, повесил на ее конец замок. Затем столь же тщательно затворил ворота. Андрей взял серого под уздцы, бок о бок с Кречетом двинулся вверх по склону – и увидел, как из-за земляного укрепления вывернул на коне Пахом.

– Похоже, это за мной, – понял он.

– Новик, Андрей! Батюшка кличет, – не доезжая, крикнул Белый.

– Извини, друг. В другой раз гляну… – Зверев кивнул мастеру, поднялся в седло и поскакал за дядькой.

Перед храмом творилось что-то непонятное. Холопы Лисьина с седел лупили плетьми каких-то чужаков. Те, тоже конные, хлестались в ответ. И вроде бы ладно: в тулупах и те, и другие, в зипунах, охабнях – не больно. Но ведь каждый норовил попасть по лицу!

Андрей тут же рванул саблю, но Пахом успел перехватить его руку:

– Не лезь, новик. Не по чину тебе в холопью свару лезть. Да и грех со своими насмерть биться, пусть и подлыми. Нельзя.

– Мой род от самого Словена тянется! – услышал Зверев злой крик боярина. – Что мне твои Рюриковичи?!

– Не Словен, а бродяга безродный в твоем роду у зачинания! – кричал, грозно помахивая хлыстом, какой-то незнакомец в богатой шубе и красной суконной шапке с каракулевыми отворотами. – Смерд приблудный, холоп безродный! И самому тебе холопом быть, коли на землях чужих приживаешься. Оброк плати, смерд, али уметайся из поместий моих!

– Сам смерд! Приперся из чужих краев – да законы тут ставишь?!

– Закон везде один. Кто чужое взял – вор! Кто чужую землю пашет – смерд!

Андрей пнул серого пятками, пуская с места вскачь, въехал между чужими холопами так, чтобы грудью коня ударить одного под колено, другого снизу вверх пнул под голень сам. Оба от неожиданности опрокинулись на спину и свалились с седел. Холопы Лисьина язвительно захохотали.

Зверев объехал боярина, пристроился у стремени с другой стороны:

– Ты хочешь его убить, отец? – Он положил руку на саблю, разглядывая незнакомца. Тот был явно старше Лисьина, со впалыми щеками, острым носом, многими морщинами на лице. Казалось, жрет его изнутри какая-то лихоманка. Но медленно жрет, изводить не торопится. Бороденка его была под стать лицу: тощенькая, длинная, рыжая, как выбранный для намотки на бигуди старческий локон.

– Мараться брезгую. – Боярин отпустил поводья, и они промчались мимо злобного типа, почти задев морду его коня выставленными локтями. Следом с посвистами поскакали холопы.

– Что это за человек, отец? – поинтересовался Андрей.

Не отвечая, боярин молча погонял коня. Стремительным галопом они пролетели одни ворота, другие, повернули по перешейку направо, вымчались из Себежа прочь, словно за ними гнались огнедышащие псы. Только на тракте Василий Ярославович перешел на обычную рысь, и Зверев снова нагнал его, пристроившись рядом:

– Так кто это был, отец?

– Князь Юрий Друцкий, сын, ненавистник наш давний.

– Это сосед наш, у которого усадьба в десяти верстах?

– Он самый.

– А чего ему от тебя надо?

– От нас, сынок, – вздохнув, поправил его отец. – От бояр Лисьиных. Нас он хочет. Нас самих али поместья нашего.

– Не хило, – присвистнул Андрей. – И с какой стати ему это в голову взбрело?

– Понимаешь, сын… Началось это при прадеде славном нашем, Володимире. Показал он доблесть в походах немалую, за что государем Иваном Васильевичем Грозным[18] пожалован был имением под Великими Луками в землях порубежных, возле озера Крестцы. Оставил он имение это деду нашему, а уж от него и мы приняли. Полста лет назад, по новому уложению с княжеством Литовским, земли сии до Себежа под руку великого князя московского перешли. Вот тогда отец князя нынешнего, Семен Друцкий, от князя литовского отъехал и руку московскую принял. Поселился на усадьбе старой, долго заброшенной. Тут и заявил он о праве своем на те земли, что дедом государя нашего нашему прадеду пожалованы. Дескать, не один век Друцкие имением этим володеют и отказываться от него не намерены. Пока они при дворе литовском были, про наше поселение здесь они, дескать, не слыхивали. Хотя, скорее, понимали, что, покуда они там, в стане литовском, любой суд русский нашу сторону примет. А ныне и они – князья московские, и мы – бояре русские. И как бы пред судом по праву равны. Вот и рядятся уж полвека воеводы да дьяки земские, чье право сильнее. Князя Друцкого наследное али мое, государевое. Сколько пергамента на письма и запросы извели – страсть. Ан нет пока никакого понимания. Непонятно, сколько тяжба и продлится.

– Понятно… – прикусил губу Зверев. – Значит, в любой момент может случиться так, что князь нас бездомными бродягами оставит?

– Или саблю ему на верность целовать, под его руку идти, себя его детьми боярскими признавать. Дворней его стать.

Андрей промолчал. Пищи для размышлений хватало. Не такой уж он, оказывается, и крутой в этом мире. В любой момент, как комара, прихлопнуть могут. Как говорится: под уздцы да в стойло. Неприятно…

Возки они нагнали уже часа через два, перешли на шаг. Солнце как раз миновало полдень, и это означало, что теперь до темноты они не увидят ничего, кроме сосен и растоптанного тысячами копыт и исполосованного сотнями полозьев тракта. И так – еще четыре дня, учитывая скорость перегруженного обоза.

– Сколько нам до дома, отец?

– Верст шестьдесят, Андрей.

– Дня четыре, коли ноги еле переставлять. А верхом, интересно, сколько?

Боярин немного подумал, а потом произнес одно слово:

– Завтра.

До сумерек они прошли еще верст пять, остановились лагерем, спокойно отдохнули. А поутру Василий Ярославович, оставив Вторушу за старшего, с Андреем и пятью холопами умчался вперед.

Шли они без заводных, но налегке, на сытых, отдохнувших конях, а потому почти весь день мчались на рысях – лишь ежечасно минут на десять переходили на шаг, чтобы скакуны немного восстановили дыхание. За шесть часов всадники одолели не меньше восьмидесяти километров до заветного Удрая, свернули с тракта на лед реки.

Тут уже и скакуны, чуя, что дом рядом и близок отдых, сами ускорили бег. Последние версты всадники одолели вообще меньше, чем за час и, уже слыша из усадьбы радостные крики, выбрались на берег, поднялись на холм и въехали в торжественно распахнутые ворота.

Андрей и холопы спрыгнули на землю возле конюшни, боярин проехал до крыльца. Подождал. Спешился, подождал еще немного. Потом начал медленно подниматься по ступенькам. Встречать его никто не торопился.

– Никак с боярыней неладно? – пробормотал Пахом.

Андрей, успевший только отпустить коню подпругу, кинул дядьке повод и побежал за Василием Ярославовичем.

В сени они вошли одновременно. Здесь, стоя на коленях, собрались бабки-холопки, что вечно таскались за хозяйкой. Они тихонько выли, предчувствуя беду.

– Где жена моя, Ольга Юрьевна? Где она, несчастные?! – зловеще спросил боярин.

– Ой, не вели казнить, батюшка наш! Ой, не виноваты мы-ы-ы-ы… Ой, не серчай на нас, батюшка Василий Ярославо-во-вович!

– Где она? Что с ней?

– На Козютин мох она поехала, боярин, – наконец призналась одна из теток. – Поехала к знахарю Лютобору. Желает она чрево свое колдовскими способами оживить, ребеночка тебе зачать…

Андрей продолжения слушать не стал, отступил наружу. Хозяйка, как он понял, жива-здорова, а остальное – суета. Хотя имя Лютобора память ему всколыхнуло.

– Лютобор, Лютобор… Где-то я это слышал…

Пахом у конюшни уже снял седло со своего скакуна и теперь разнуздывал серого, боярского.

– Скажи-ка, дядька, – остановил его Андрей. – Знахарь Лютобор на Козютином мхе – это про него ты в сказке сказывал?

– В какой сказке?

– Ну, про Пятый крест. Что один из колдунов древних на тот мох убег и теперь там живет.

– А-а! – оживился Белый. – А как же! Живет, ей-богу живет, – перекрестился он. – Сказывают, есть у Лютобора ворон ученый. Умный, как московский воевода. Коли кто на болото к колдуну приходит – ворон навстречу летит, смотрит. Что за человек, зачем пожаловал. Коли нравится – дорогу к логову Лютобора показывает. А нет – в топях его путает да изводит вконец.

– А правду сказывают, Пахом, что, когда я от горячки чуть не помер, матушка моя Ольга Юрьевна к колдуну этому Лютобору пошла и душу у него для меня выкупила взамен той, что баечник высосал? И в тот же день я здоров стал, как огурчик в пупырышку?

Дядька дернулся, будто его стукнули, вспомнил про седло на сером, повернулся к коню и через плечо коротко бросил:

– Такого я не говорил.

– Пахом, Пахом, – похлопал его по плечу Андрей. – Хороший ты сказочник. А вот врун плохой. Давай так сделаем… Завтра поутру коня мне оседлай, пирогов в сумку сунь и попить чего на день. Дальше я сам разберусь. Страсть интересно, где ваш Лютобор души на продажу добывает. Ну, я к себе в светелку пошел. Чует мое сердце, праздника в честь возвращения сегодня не будет.

* * *

Затея Пахому не нравилась, однако до Большого Удрая Андрея он все-таки проводил. Привычка всегда быть рядом с воспитанником оказалась сильнее недовольства. Но страх перед бессмертным колдуном заставил дядьку остановиться на безопасном берегу.

– Не ходил бы ты туда, новик, – в последний раз попросил он. – Недоброе это место. Бесовское. От бесов добра людям не бывает. А ворону не понравишься – и вовсе утопит. Не ходи. Зачем тебе сдался этот Лютобор?

– Я же сказывал, Белый, – подобрал поводья Зверев. – Поблагодарить хочу. За исцеление.

– Так отблагодарила его ужо боярыня. Достойно отблагодарила, коли второй раз поехать не побоялась.

– Я лично желаю слова добрые сказать, Пахом. Нужно ведь благодарным быть к благодетелям, правда?

– Ну, коли слова лишь добрые сказать, то, авось, и обойдется, – перекрестил его дядька. – Ты токмо того… Колдуну ни в чем не перечь, не зли. И подарков не принимай. Крестик, крестик, смотри, чтобы на теле был. Он защитит. А лучше «Отче наш» тихонько читай все время. И коли ворон кружить будет, дорогу не укажет – ты за ним далеко не ходи, назад поворачивай.

– Не бойся, почитаю… – Андрей вскинул правую руку, чуть тряхнул ею, ощутив, как грузик кистеня занимает привычное место под локтем, и пнул серого пятками.

Заблудиться не давала полузаметенная цепочка следов, оставшаяся после боярыни, навещавшей вчера таинственного колдуна. По ней всадник и помчался широким шагом в глубь уснувшего на зиму болота, погоняя и погоняя скакуна. Если бы не толстый слой снега, в котором вязли тонкие ноги коня, Зверев, наверное, вовсе перешел бы в галоп.

Когда тропка поравнялась с утонувшими в сугробе кустами ежевики, следы внезапно оборвались, словно женщина вместе с мерином провалилась тут сквозь землю. Андрей натянул поводья, закрутился на месте, пытаясь найти разгадку столь странному исчезновению. Тут из-за кустарника выскользнула черная тень, пару раз громко хлопнула крыльями, коснулась березовой ветки – и оказалась черным, как березовый деготь, вороном.

– Привет, Харон крылатый, – кивнул ему Зверев. – Ну, если ты оттуда, то мне, стало быть, туда…

Он натянул левый повод и повернул к кустарнику. Ворон сзади возмущенно закаркал, сорвался с ветки, закружил над головой, но вскоре понял, что изменить ничего не сможет и умчался вперед.

За проходом, что обнаружился средь кустов, оборванная цепочка следов возникла снова. Андрей опять пустил скакуна широким шагом и вскоре выбрался на поросший древними дубами холм. Тропа вывела его аккурат к пещере, из-под потолка которой вился слабый серенький дымок. От входа в стороны тянулось еще несколько тропинок – ухоженных, утоптанных. Площадка перед логовом колдуна тоже была расчищена и старательно утрамбована.

– Вот и прибыли, приятель, – спешился новик, кинул поводья на густой кустарник слева от входа. – Если я не вернусь, можешь считать меня коммунистом. И выбираться, как получится.

Он проверил, как выходит из ножен клинок, и решительно откинул полог пещеры, пробираясь в обитель легендарного чародея. После третьего полога Андрей ступил на ступени лестницы, ведущей вниз, и замер, увидев светящийся в стене камень.

– Он, часом, не радиоактивный, старик?

– Ты чуешь в нем опасность? – Престарелый хозяин, что ворошил угли под вертелом, поднял голову и пожал плечами: – Не ведаю, о чем речь ведешь. Но вреда от марьина камня быть не может. Уж сколько лет под ним живу, ан недомоганий не чувствую. Да и гости мои от света его никогда не хворали.

– А лысеть никому из твоих гостей частых не случалось?

– Да пока боги миловали, – пригладил редкие седые волосики хозяин.

– Сам-то шевелюрой не блещешь.

– Ты доживи до моего, незваный гость, – погляжу, что на твоей голове останется. И уцелеет ли она сама.

Андрей еще раз недоверчиво глянул на блекло светящийся валун и решил не отступать. Была бы тут большая доза – ни колдун, ни боярыня по свету наверняка бы не разгуливали. А малую он тоже как-нибудь перетерпит.

– Чего жаришь, старик? – Зверев спустился в глубину колдовского логова. – Уж не некрещеных ли младенцев?

– Младенцев гости пока еще в уплату не приносили, – невозмутимо ответил хозяин. – А тебе они как, нравятся?

– Живыми и здоровыми.

– Так ведь и мне тоже, грубый, незваный гость. Оттого и чад своих смерды ко мне часто приводят. Ради исцеления.

– Да-да, я знаю, – кивнул Зверев, миновал идолов в конце лестницы и остановился возле очага. – Сам такой. Исцеленный.

– Коли так, то ты странно выражаешь благодарность, отрок. Тебе бы поклониться, слова ласковые молвить. А ты грубости всякие окрест раскидываешь. А ну, соберутся они да на тебя обратно рухнут?

– Благодарность? – У Зверева зачесались руки сцапать старика за бороду и хорошенько дернуть. Так, чтобы лбом об пол грянулся. – Благодарность? Ты хоть понимаешь, чего сделал, старый пень? Ты какого черта меня со своего тела выдернул и в это запихал? Или, думаешь, я не понял, что случилось?

– Разве ты веришь, что такое возможно, отрок?

– Я? – Новик горько рассмеялся. – После того, как из больничной койки попал в боярскую усадьбу? После того, как своими глазами видел рохлю и вживую рубился с вымершими триста лет назад крестоносцами? После того, как узнал, кто такие баечники, что такое «Пятый крест», почему граница сосен и дубрав по крестовому озеру проходит? После того, как слышал, что боярыня для своего сына у тебя душу новую купила, а тебе самому полторы тысячи лет как минимум? Ты знаешь – верю… – И Андрей вытянул саблю. – Я хочу домой, старик. Верни меня обратно.

– Обратно? Как это, отрок?

– Так же, как притащил сюда. Я хочу домой. К своей матери, к своему отцу, в свой дом!

– Если ты покинешь это тело, отрок, – старик снял с подставок вертел с зарумянившимся цыпленком, отнес к столу, – то плоть сия умрет, сгинет со света белого. А вместе с телом – и семя, что хранится в чреслах его. Прервется славный род боярский. Разве хорошо это, отрок? Ведомо мне, через тридцать лет сгинет Русь Великая, ляжет под копыта коней басурманских, наложницей сарацинской станет навеки. Немногие спасутся, речь и кровь русскую сохранят у брегов моря Ледовитого. Бояре Лисьины, по милости Сварога, средь родов этих окажутся. Нешто можно род их прерывать? Сгинет плоть, сгинет и семя, что она в себе носит – не станет той частички, что от прародителя нашего разошлась. Грех.

– Они все равно все умерли, старик! И новик этот, в теле которого я сижу, и бояре, и друзья, и враги. Нет никого! Четыреста лет уже прошло! Все! Косточки истлели, могилки заросли! Мой мир другой, мой мир – это мир будущего! И я хочу в него вернуться! Я хочу домой!

– А поесть не желаешь? – Разложив на столе несколько ломтей хлеба, колдун сел за стол, развязал мешочек с солью, пополам с перцем, смачно почмокал, предвкушая вкусную трапезу.

– Я хочу домой!

– Зачем тебе это, смертный? – удивленно воззрился на гостя старик. – Ведомо мне, откуда-то из близких мест тебя заклятие вытянуло, не с севера. Кем ты тут был, кем стать мог? Бродягой, побирушкой нищим, родства и веры не знающим. Мыкался бы вечно голодным, в лохмотьях, от предков доставшихся. Всякий сарацин порол бы тебя для развлечения али резал от скуки на кусочки. А коли довелось бы семью завести, детей родить – так ни часа без страха не провел бы, боясь, как бы не украли детей твоих, в рабство не продали, как бы сарацин знатный дочерей твоих в гарем не забрал, не надругался для потехи пустой, за море не продал бы…

– Что ты несешь, старик? – не понял Андрей. – Какие сарацины? Какие гаремы? Двадцать первый век наступил! Каменные дома, электричество, компьютеры, Интернет.

– Не знаю, о чем молвишь, отрок, – покачал головой колдун. – Но будущее ведомо мне достоверно, до самых дальних веков. Заклятием своим, через зеркало Велесово, в будущее не раз я заглядывал. Посему знаю я, что через полвека сгинет Русь моя, не останется о ней ни слова, ни памяти. Оттого и срок жизни я себе такой назначил: полста лет еще, и все. Вместе с Русью и я этот мир покину. Лгать мне про время, что через четыре века наступит, ни к чему. Знаю я его. Без голода у вас там ни дня единого не проходит. Почки еловые кушаете, лебеду да ботву от репы. Про мясо токмо от предков да от женщин продажных слышали. Надеваете, что после мертвых остается али сарацины богатые рабам своим бросят, а те побрезгуют.

– Проклятье! Да говорю тебе, упрямый старик, нет там никаких сарацин! Мясо мы каждый день трескаем пополам с сосисками! А одежды всякой у меня столько, что шкаф не закрывается, под диваном все забито, и еще на даче старье валяется! И дом у нас каменный, пятиэтажный, в нем квартира отдельная!

– Ты лжешь, отрок, – поморщился колдун. – Зачем? Зеркало Велеса никогда не ошибается, и я знаю все. Судьба твоя была вырасти рабом жалким – я же тебе имя и судьбу дал боярскую, почетную. Почто не радуешься счастью своему? Почто лжешь, рану в душе моей бередишь, почто обратно в рабство просишься? Ступай домой и благодари иноземных богов своих, что не разгневался я, не покарал тебя за дерзость дурную, не наградил тебя соразмерно словам твоим. Но не ради тебя милостив я ныне, а токмо ради тела твоего, семя в котором на будущее сохранить желаю! А теперь ступай. Ты мешаешь мне кушать.

– Я не спорить с тобой пришел! – Зверев махнул саблей, срубив угол стола. – Мне плевать, что ты думаешь обо мне, о прошлом и будущем. Просто верни меня домой!

– Это невозможно, неразумное чадо. – Колдун оторвал цыпленку лапу и принялся ее обгладывать. – Никак невозможно. Тебе придется остаться здесь.

– Как затащил сюда, старик, так и верни. – Новик положил саблю ему на плечо и чуть повернул, прижимая лезвие к шее. – Возвращай, или я снесу твою дурную голову. Или, думаешь, не смогу?

– Сможешь, – сглотнул волхв, но, скорее, не со страху, а просто проглатывая кусочек мяса. – От тебя пахнет кровью, отрок. Значит, ты уже убивал. Умеешь. Но если ты меня убьешь, кто вернет твою душу назад, в твое старое тело?

– А какой смысл тебя беречь, коли ты все равно не можешь этого сделать? Укорочу тебя на голову, да поищу другого чародея. Чай не один ты на свете!

– Хорошо, – кивнул Лютобор. – Я верну тебя в твой гнусный, позорный мир.

И он, не обращая внимания на царапающий шею клинок, продолжил трапезу.

– Точно? – не поверил столь быстрому и легкому результату Андрей. – Ты клянешься?

– Ты не знаешь моих богов, а я не признаю твоих. Как я могу поклясться, какими богами? Тебе придется поверить мне так.

– И когда ты это сделаешь? – Зверев убрал саблю.

– Мне нужно подумать, чадо. Составить зелье, найти нужные заклинания, определить порядок обряда. Поперва опробовать на куклах бездушных. Дней десять, мыслю, уйдет. А может, и более. Али менее.

– Так сколько? Когда ты вернешь меня домой?

– Ты заходи, отрок, – пригласил Андрея колдун. – Заходи. Как готов буду, узнаешь.

– Ладно, старик, – кивнул новик. – Зайду. Дней через пять. До того времени управишься?

– Заходи. Там видно будет.

Зверев опять кивнул и направился к лестнице. Когда он миновал идолов, Лютобор неожиданно окликнул:

– Так и уйдешь, смертный? Нешто попросить ничего у волхва вещего не хочешь?

– Ты меня домой отправь, колдун, – отмахнулся новик. – Остальное я и сам как-нибудь добуду.

– Так и не надо тебе ничего? Ни серебра казну не хочешь, ни любви девицы красной, ни силы великой? А хочешь властью одарю?

– Душу не продаю, колдун.

– А разве я у тебя душу прошу, чадо неразумное? Я ведь и так, по доброте своей одарить могу.

– Бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

– Это верно, – как-то странно закудахтал старик. – Но ведь я тебе не сыр предлагаю. Ты, вижу, воин, отрок. А хочешь, оружие твое заговорю так, что никому в руки даваться не станет – резаться будет, колоться, не слушаться. А к тебе, коли что, само возвернется?

– Так не бывает, – замедлил шаг Андрей.

– Прямо счас заговорю. Ты и убедишься.

– А взамен чего спросишь?

– Крови несколько капель спрошу. И то не себе. Для заговора. На тебя оружие заговаривать – от тебя и кровь нужна.

– За что же милость такая, колдун?

– Как же, чадо? Обиду, вижу, на меня держишь. Вот немного и откуплюсь.

– Долго это? – В душе Андрея боролись любопытство и недоверие. Да и предложение показалось заманчивым. Кто же откажется от «ручного» оружия?

– Что ты, чадо, дело несложное. Легко управлюсь. Токмо и ты не забывай: не колдун я. Волхв Сварога Великого, праотца всех людей русских. И именем Лютобора наречен. – Старик поднялся из-за стола, прошелся вдоль стены, постукивая пальцами по расставленным по углублениям кувшинам. Снял один, другой. – Иди сюда.

Андрей повел плечами. Спустился обратно, в логово чародея. Любопытство взяло верх над всеми прочими чувствами. При настоящем колдовстве он не присутствовал еще никогда.

– Воска пчелиного для огня, – негромко начал перечислять волхв, – жира медвежьего для силы, сала человеческого…

– Человеческого сала?! – вздрогнул Зверев.

– Его самого. – Старик крепко ухватил его за подбородок, поскреб краем ложки по носу, отер о край глиняной плошки, в которой уже лежали ломти крупянистого топленого сала и воска. – А теперь кровь. С языка нужна и с уха – коли хочешь, чтобы говорило оружие твое. Открой рот.

Андрей открыл, напрягся, ожидая боли. Но колдун кольнул его так стремительно, что паренек не успел испугаться. Лютобор стряхнул к другим ингредиентам каплю крови с языка, потом с уха, пошел к очагу и начал водить плошкой над углями.

– Чадо, в тот угол, к полке отойди. Трубка там стоять должна в палец толщиной, серебряная. Сюда неси, поставь на угол. Теперь пот… Подол рубахи подыми и снизу, от тела, нитку со шва одну выдерни. Исполнил? Нет, мне не давай. В трубку внутрь заложи, хвостик наружу выпусти и прижми краем к столу, чтобы нить внутри проходила… Ага… А другой кончик снаружи свесь. Так, теперича сюда глянь. Видишь, подтаивать все начинает и внутрь стекаться? Теперь мы плошку по кругу поводим, дабы перемешалось, да заговор тут как раз и наговорим. Силой медвежией, волей земной, словом Свароговым, кровью человеческой заклинаю тебя, сталь холодная. Быть тебе костью моей в сече жаркой, быть тебе ухом моим в сладком сне, быть тебе волей моей в руке чужой, быть тебе словом моим в тяжкий час. Дело мое лепко, слово мое крепко. Отныне и во веки веков… Дальше смотри.

Перемешав кровь, жир, воск и сало плавными круговыми движениями, чародей отступил к столу, поймал левой рукой хвостик нити. Удерживая его наверху, Лютобор опрокинул плошку и вылил содержимое в трубочку. Прижал палец к губам, давая знать, что говорить нельзя, и снова уселся перед цыпленком продолжать трапезу. Когда от птицы остались только косточки, а от хлеба и вовсе ничего, старик взял трубку, нажал пальцем внутрь – и на стол выскочила серая короткая свеча.

– Клади, чего заговорить хочешь, – предложил Лютобор.

Андрей мигом выдернул из ножен саблю, косарь, вытряхнул из рукава кистень. Чародей зажег от очага свечу, мимоходом зачерпнул с пола пыль, вернулся к столу:

– Заклинаю тебя силою земли, – сыпанул он пыль, – заклинаю тебя силою огня, – он провел сверху свечой, – заклинаю тебя силою ветра, – рукой он махнул на оружие, создавая движение воздуха, – заклинаю тебя силою воды, – колдун стряхнул несколько капель из стоящей на столе влажной деревянной миски. – Силой медвежией, волей земной, словом Свароговым, кровью человеческой заклинаем тебя, сталь холодная. Быть тебе костью моей в сече жаркой, быть тебе ухом моим в сладком сне, быть тебе волей моей в руке чужой, быть тебе словом моим в тяжкий час. Дело мое лепко, слово мое крепко. Отныне и во веки веков… – Чародей наклонил свечу, и растопившийся состав потек на лезвие сабли. Повторяя заклинание, Лютобор капнул немного на косарь, потом на кистень. Свечу решительно задул и метнул в очаг. – Все! Готово.

– И-и-и… Что теперь? – поинтересовался новик.

– Подожди. – Лютобор сгреб заговоренное оружие, поднялся наверх, вышел из пещеры. Вскоре вернулся уже с пустыми руками. – Ступай наверх и позови его. А я пока отвара нам заварю, для здоровья крепкого.

– А где звать? – не понял Андрей.

– Где хочешь. Я его наугад в стороны раскидал.

– Ну, ты… – возмутился Зверев, но ругань все же придержал, ринулся вверх по лестнице, выскочил на воздух.

Серый вопросительно всхрапнул, затоптался у кустов, дернул мордой поводья, запутавшиеся среди ломких прутьев.

– Потерпи маленько, – попросил его Андрей. – Куда же этот полоумный старик мое добро покидал?

Вокруг, не считая узких тропок, лежал глубокий рыхлый снег – не меньше, чем по колено, намело. А то и выше. Поди разыщи под ним тяжелую узкую саблю! Уж про кистень и говорить нечего.

– Ну, и чего теперь? – Он вздохнул. – Вот… блин горелый. Как он там говорил – позвать? Ладно, попробую. – Зверев опять вздохнул и, чувствуя себя полным идиотом, тихонько позвал: – Са-абля… Са-абля, ты где?

Неожиданно он услышал, как тихонько, словно где-то под одеялом, тренькнул камертон. Долго и протяжно: дзи-и-и-и-и-инь…

– Сабля? – Он повернул голову, ловя направление на звук. Пробежался несколько метров – и увидел в насте продолговатый след. Черпнул рукой возле одного края, нащупал рукоять, выхватил клинок и радостно засмеялся: – Так вот ты какая… Звонкая! – Тщательно вытер сталь о рукав, вогнал в ножны и вопросительно произнес: – Косарь? Косарь, отзовись!

Нож зазвучал низко, басовито, подобно тронутой кольцом тетиве. Новик крутанулся на месте, кинулся вверх по склону и через минуту уже держал оружие в руках.

– Обалдеть! Кистень… Кистень, ты где?

Голос кистеня оказался хриплым, как у утопленника. Но ничего, найти маленькую точечку на насте, в которую тот нырнул до самой земли, труда не составило. Андрей рассмеялся и побежал назад, в логово чародея:

– Получилось, старик! То есть, волхв Лютобор. Получилось!

– А как же иначе, – ответил хозяин. – И знай, что голоса оружия твоего никто, кроме тебя, не услышит. Ну, а как оно в руки не дается, я испытывать не берусь. На другом ком-нибудь пробуй. Иди сюда, отвара моего испей. Шафрана я не кладу, вкус непривычный, но силу напиток сей жилы тебе добавит.

– Надо же, звучат! – все еще не мог поверить Андрей. Он сбежал вниз, сел за стол рядом с чародеем, отхлебнул из глубокой деревянной пиалы кисло-сладкого напитка с брусничным запахом. – Жалко, лука я с собой не взял, его бы тоже заколдовать! А то в сече потеряется, потом и не найдешь. Иногда прятать в колчан некогда, уронить можно. Али ремни колчана кто срубит.

– Заговори, – предложил волхв. – Ты же видел, как это делается. И заговор слышал. Запомнил?

– Сам… – Андрей потер виски пальцами. Вроде ничего сложного в увиденном колдовстве не было.

– Я могу тебя и иными заговорами заговорить. От стрелы, от меча. Глаза научу отводить, стены любые проходить насквозь, запоры отворять, путы осыпать, дождь останавливать, бури-снегопады вызывать.

– Правда?

– Да.

– Надо же, – хмыкнул Зверев. – За что же это мне честь такая, Лютобор? Неужели совесть так мучит?

– Нет, чадо, не за совесть. За то могу наградить, что не боишься меня вовсе. Никакого страха не испытываешь. Невозможно научить знаниям тех, кто глаза от тебя прячет, за версту от холма сего трястись начинает, слова вымолвить не способен, а запрошенное получив – бежит без оглядки, аж дышать боится. Нельзя. А знания я великие накопил. Кому достанутся, как сгину в безвечности?

– Ах, вот оно что, – сообразил Андрей. – Ты хочешь взять меня в ученики? Не-ет, волхв, так дело не пойдет. Ты должен отправить меня домой, ты забыл? Ты мне это обещал! Через пять дней обещал!

– Я клялся попробовать. А получится, нет – не ведаю. Да и то сказать, сколько времени уйдет, пока нужного добьюсь… Кто знает? Покамест расскажу тебе, что значат знаки тайные и явные, на воде, на земле, на огне и в небе. Поведаю, как и на что травы разные влияют, чем в обрядах чародейских помочь могут. Какие заклинания ради чего творить надобно, к каким богам и духам за помощью обращаться. Зная все это, ты и сам путь назад сыскать сможешь. Опять же меня проверишь, искренне я тебе вернуться помогаю али обманываю? Так ведь, чадо?

– В общем, наверно – да, – признал Зверев.

– Хотя, конечно, не ведаю, отчего ты в нищету и мрак так возвернуться стараешься, – вздохнул старик. – Ну, да дело твое. Хоть что-то, ко мне от предков пришедшее, сохранить смогу, и то ладно. Так ты согласен?

– Можно попробовать… Но ведь я не смогу к тебе каждый день приезжать! Мне и с Пахомом тренироваться надо, и отец меня делами своими занимает, да и вообще хлопот хватает. Не школьник все же.

– А ты как часик свободный выдастся, так и приезжай, – кивнул чародей. – Думай: а вдруг нашел-таки волхв путь какой хитрый восвояси, лаз в дом прежний? Узнать надобно. На коня – да и сюда торопись… Одно спросишь, другое узнаешь.

Лютобор опять закудахтал.

– Коли так… – Андрей пожал плечами. – В принципе, я не против. Можно попробовать. Ну, а сейчас я, наверное, поскачу. Вдруг меня в усадьбе хватились?

– Зачем скакать? И так проведать несложно. Помнишь, я обещался тебя научить, как сквозь стены проходить надобно? Так это ведь не только через стены, но и через расстояние проходить можно. Не телом, правда, душою своей только. Но ведь и этого часто хватает. Допивай отвар мой, да и начнем…