Читать книгу Уходя по-английски - Александр Пушкин - Страница 35

1

Наш первый год подобен был измене:

Себе, другим, привычкам и словам;

Дотоле не встававший на колени,

Я их протер, в угоду только Вам.

И даже спьяну не тонувший в Лене,

Я в Вас погряз, в пучину, как в бальзам,

Навстречу сну в венерианской пене,

На волю прихотливейшим волнам.

Измена прошлому – обычная измена.

Как ни крути, планида – что полено.

Судьба окрутит скрюченным перстом.

И все вернется на свои началы.

Ну, а пока – измены да скандалы…

Наш год второй – то Э-дем, то Со-дом.

2

Наш год второй – то Э-дем, то Со-дом,

Кавказ и Волга, раны и микстуры.

От перевалов – в скользкий волнолом,

И с поездов – в недельные амуры.

Дедов наследие – за грош, за день вдвоем,

За пару литров местной политуры,

Чтоб на билет хватило, а потом

– Гори огнем: что деньги, что культура.

Последний день – который завтра день.

Покуда ночь – об этом думать лень.

Долги – на совесть лучших поколений.

Но вечный рай – прочитанный обман,

Билет был взят – и тем продлен роман

На третий год под горестные пени.

3

На третий год под горестные пени

Гудок вокзальный прогудел «не быть»,

В стене ль размазаться без слов и обвинений,

Не жить, не пить, – а впрочем, что ж не пить?

Шипеть незряче на людские тени,

Ползти, одну нащупывая нить,

Сквозь снег московских сумрачных метелей.

Не слышать – не смотреть – не говорить.

Перележать в сугробе до капелей,

Глядишь: жива душа в тщедушном теле,

И свет видать за почерневшим льдом.

Аэрофлот подъехал прямо к дому.

Был чемодан к тому давно готовый.

Четвертый год явился в новый дом.

4

Четвертый год явился в новый дом.

Кому-то Новый Свет, а нам – не ново.

Что ново русскому в сем мире? Он знаком

С яйцеобразностью строения земного.

«Любовь», «авось», а там – хоть «суп с котом» –

Залог Ивана, вечно молодого;

Забыть, что ведал, и пропить, притом,

Платова с Кантом, Ницше и Толстого.

Моя одна шестая – значит – вся!

Доехал бы, да баба на сносях;

Залез на пень, взглянул через плетень, и –

Вон там в песках скребется Поло Марк,

Колумб причалил… Нансен… Скотт… – Однак,

Нам пятый год вкруг глаз наставил тени.

5

Нам пятый год вкруг глаз наставил тени.

Житейский быт не скрыл свой грязный грим,

И ностальгическая легкость нототений

Не раз пригрезилась сквозь долларовый дым.

Скучать пришлось по Лене и по Сене,

По коктебельским холмам золотым,

По маме тоже… Новые явленья

Являлись нам под градусом иным.

То вспомнишь БАМ – в сабвее против бама,

А то – бичи на Брайтон-Бич упрямо

Знай, лезут в голову, меж негром и жидом.

Простых попоек с добрыми друзьями…

На пятый год остались нам – лишь снами.

Шестой восшествовал стахановскнм трудом.

6

Шестой восшествовал стахановским трудом.

То – за рулем, угрюмо сдвинув очи,

С отбойным молотом – едри его в кондом!

То – с трубкой в ухо за столом рабочим.

Я потом пробовал, и катом, и мытьем, –

В кармане рупь зеленый спать не хочет,

Я матом пробовал, так он меня – рублем!

И джин глушить не стало больше мочи.

Осталось главное – тот рай, что в шалаше…

Кошерный кот орет как оглашен,

Нерезаный, как голубой Есенин;

Спешат по трассам выблестки машин,

Шесть лет – шести цилиндров пережим.

Седьмой случился в день такой осенний…

7

Седьмой случился в день такой осенний…

В год Лошадей, Некованых Кобыл;

Лишь календарь отметил надпостельный

Долги, долги… Те помню… Те забыл.

Конец недели – значит Воскресенье;

Спи – не проспи, чтоб ужин не простыл.

Покройся плесенью натуре во спасенье.

Как камамбер – вот каламбурный сыр.

Домашнего бы съесть «наполеона»,

«Тройного» нет вкусней одеколона,

Блокаднику – в охотку суп с котом.

Под Рождество – гадать одна забота,

Семь лет прожить – не в поле мять кого-то.

Восьмой… А впрочем, про восьмой потом.

8

Восьмой… А впрочем, про восьмой потом.

Куда б махнуть в часы его досуга?

В каньон, на Запад, в карту ткнув перстом?

На Север, к Лондону? Или – туда, где вьюга.

Восток. Манит. Распяленным крестом.

Магнитом заколдованного круга,

Железным пестиком и Каменным мостом,

И дрекольем, чтобы идти на друга;

И стужей лютою, чтоб продрало до дыр

Короткого дыхания пунктир,

В Земле, куда – не суйся Датский Гений!

А жаль ее за глупость и за блуд.

Нам с ней делить с тоской, как рабский труд –

Девятый вал невиданных волнений.

9

Девятый вал невиданных волнений

Перевернет, как карточный марьяж,

Всю стройность прежних Божьих построений

Во имя новых Божьих. Где был пляж,

Леса взрастут, свои раскинув сени,

А где был дом, гора и город аж –

Волна неспешная сокроет, как мираж,

Под слой кораллов и морских растений.

Лишь, может, где-то детский башмачок

Случайно выбросит с приливом на песок;

Да ржавый рупь, на коем стертый Ленин,

Иль стертый Кеннеди, или китайский бог…

Мечтатель будущий их подберет в залог

Десятикратно внятных упоений.

10

Десятикратно внятных упоений…

Познав страданье, осознать вину

Своих отцов и дольних поколений,

Их сотни вин сведя в свою одну.

Десятикратно внятных упоений

Вкусить порой, как горькую слюну

Давно умерших, грешных исступлений

Смешную и кровавую войну,

И хмель бахвальств и унижений язвы;

Отцов давно прощенные маразмы

– Их жен наследовать и свадебных колец.

До старости – за них считать обиды,

А там глядишь – к тебе ж ползет, как гнида,

Прекрасный и губительный гонец.

11

Прекрасный и губительный гонец.

Как Aзраил, в пыли и пене конской,

Терзающий неопытных сердец

В ночи – наречьем средневавилонским.

А день придет – трудолюбивый жнец,

Сменив доспех на серые поноски,

Пойдет косить… Он вам и жнец и швец

И на трубе игрец. Иерихонской.

До полу-дня, не покладая рук –

Снопами он завалит целый луг,

А там – обед, и платье голубое…

Наш Азраил, он знал и боль и глад,

Да вот теперь – свой выстроил уклад,

Из дюжины измен и мордобоев.

12

Из дюжины измен и мордобоев…

Скучна мне эта жизни ипостась.

А хвост прижмет – забудешь все святое,

Заверещишь, как на крючке карась.

Пороков рыло вылезет рябое,

Что усомнится самый Ночи Князь,

Опустит руки паинькой Рембо и

Матрос захнычет: – Временные, влазь…

И Берия очки протрет, слезясь;

И Хомейни промолвит, поклонясь:

– Иди, Рушди, иди, Аллах с тобою…

А мир вздохнет и, помолясь с утра,

Начнет процесс зализыванья ран,

И смен – от полушарий до обоев.

13

И смен – от полушарий до обоев,

От вех общественных до частной смены вех,

Все недостаточно, чтоб изменить любое

Лицо нам данное. И с фото – детский смех.

Сам гул иерихонского гобоя

Натуры не изменит. И – не в грех.

И Колобок, беглец и блинный воин, –

Выходит, твердый на разлом орех.

Взгляни в свой лик, давно уже отснятый,

– Аль нажил более, чем ты имел когда-то,

При бабушке?.. Кисель да холодец…

С тем и помрешь, забыв доход и бабу;

Детей твоих, возможно, примет Рабба.

Всяк сказочке – пленительный венец.

14

Всяк сказочке – пленительный венец.

Хоть за концом – бездонность драм грядущих.

Иванушке с Аленушкой – киндец,

Прости их, благо, Боже присносущий.

В ответчика сыграем. Пусть истец

Навешает лапши колючей кущи, –

Его б в колодец – прёт он на крылец

И достает, крапивы горькой пуще.

Нам – наплевать. Люблю оно – как есть.

В том чести нет. А маленькая месть –

Необходимость рифм да неврастений.

Мы – ни при чем… Но естество – куда ж?

Поэтому – себя ж – на абордаж, –

Наш первый год подобен был измене.

15

Наш первый год подобен был измене.

Наш год второй – то Э-дем, то Со-дом,

На третий год под горестные пени

Четвертый год явился в новый дом.

Нам пятый год вкруг глаз наставил тени,

Шестой восшествовал стахановским трудом,

Седьмой случился в день такой осенний.

Восьмой… А впрочем, про восьмой потом.

Девятый вал невиданных волнений,

Десятикратно внятных упоений –

Прекрасный и губительный гонец.

Из дюжины измен в мордобоев

И смен – от полушарий до обоев, –

Всяк, сказочке – пленительный венец.

1990