Читать книгу Реликварий ветров. Избранная лирика - Александр Радашкевич - Страница 52

I

Мне нечего сказать тебе о Риме, о том,

что кошки утаили, достойно пяля снизу

вверх и янтари и хризолиты, не веря в наши

скользкие личины, бродя по мрамору и

травертину, несытыми хозяевами были. Мне

нечего сказать тебе о Риме, о плоти

сахарной колонн и полых взорах статуй,

которые, верь, в оный день не преминут

нам гаркнуть резкости в захламленное ухо на

гуттаперчевой латыни, притопнув

сокрушительной стопой. Мне нечего сказать

тебе о Риме, пока не проросли на Авентине

мои следы наивною травой, пока из Тибра

швейцарский пёс не выволок брезгливо

за шиворот самоубийцу кроткого, пока

замшелы выи ватиканских пальм. Мне нечего

сказать тебе о Риме: там без меня уже

снуют в обнимку с мёртвыми живые и тянут

пенку капуччино, зеницу ока пряча от греха,

чтоб Божий день насквозь не видеть.

II

Круглый срез ночного моря.

Отражая спиною осенний закат,

засыпает в садке пучеглазая рыба,

слыша, как мается ветер над пирсом, то

продвигая набухшие тучи, то

нагоняя ухабные волны.

Так и

ведётся: что очевидно, то

безусловно. Не о чем думать,

чёртова кукла.

I

Сквозь сеть напечатленных взглядов —

с бурого купола хрупкой громады

Санта-Мария дель Фьоре —

уронил я утром сердце

в этот сентябрьский солнечный город

(в глухонемую охру и неподкупную

просинь), —

не вздохнув

о Риме и о мире,

позабыв исконные заветы

перелётных стай.

II

Под набережной Арно – толкотня полу —

пудовых крыс. Из мрамора

пилюли заказав,

замкнулись Медичи в привольных саркофагах

до дня сулёного.

А в Академии как в будни, так

и в воскресенье, держа пращу

перстами игреца,

гримасой умысла Давид стращает

несостоявшиеся души.

I

Когда из лакового гроба неуправляемой гондолы

тебе (и никому

другому)

на всякий случай подмигнёт Джованни

Джакомо

Казанова и скроется под маской птиценосой,

когда оближет мёртвая вода

по ступеням покинутых палаццо

мокриц и пряди тины,

когда заплатишь бережной тоской за праздное

муранское стекло,

когда из-за угла

и за

пьяццеттой, сквозь гвалт и крылья глупых голубей,

тебе – за весь невзрачный век – воздастся

ослепляющей лагуной – тогда,

тогда,

тогда непрошеный обряд венециации свершится над

нестоящим тобой.

II

За кайму цветов стеклянных боязливою ногою

ступим сквозь живую воду

зеркала (теперь взаправду

всякий шаг),

чтоб следить небезразлично, как

от лестницы Гигантов под аркаду пролетают черно —

белые баутты, словно бабочки ночные, сунув

ветреное сердце, ключик и стилет трёхгранный

в леопардовые муфты.

Пьяцца бархатом накрыта, шёлк багровый на

гондолах, на закате расплескались реки

радужной парчи. Сим

пленяли не напрасно полунабожные дожи,

приживальщики, поэты, банкомёты и актрисы,

скарамуши, арлекины, шарлатаны и, конечно

же, досужие зеваки – словом, те

венецианцы: нет

верней краплёной карты и надёжней прежней

смерти, нет честней атласной маски и

живей воды зелёной, омывающей

пороги,

уводящие нестрогих сквозь

несомкнутые волны – за кайму

цветов стеклянных.