Читать книгу Дерни смерть за саван - Александр Руж - Страница 2

На дорогах Кастилии. – Городок с неприличным названием. – Сестры похожие и непохожие. – Каменные быки и козлиная кожа. – Принц на паровой телеге. – Письмо-загадка. – Уединенный домик. – Максимов славит технический прогресс. – История о корабле-призраке. – Трагедия на мосту через Тахо. – Ночь, полная кошмаров. – Вероника сеет панику. – Мертвая голова. – Соседи Кончиты. – Бородач на кауром коне. – Выстрел из французского карабина. – Поиски вокруг дома. – На прицеле.

Февральским днем – таким лучистым и теплым, какие в это время года бывают лишь на просторах Новой Кастилии, – по мосту через реку Тахо катилась рессорная двуколка. В ней, помимо кучера – немногословного арагонца с банданой на голове, – находились трое пассажиров: уроженка Испании, а ныне подданная Российской империи Анита Моррьентес, ее супруг, отставной военный инженер Алексей Максимов, и их служанка – девица из тверских крестьянок по имени Вероника.

Анита и Алекс, не обремененные никакими служебными обязанностями, уже третий год путешествовали по Европе. Средств, получаемых с имений, которые перешли Максимову по наследству от родителей, хватало на то, чтобы ощущать себя в достаточной степени свободными. Путь лежал через германские земли во Францию, а затем по крутой дуге вниз – в Швейцарию и Австро-Венгрию. Наконец, пресытившись впечатлениями и приключениями, среди коих выдалось немало опасных, они решили вернуться домой. Однако в румынской Констанце Анита получила письмо от своей сестры, которая просила ее срочно приехать. Тон письма был таков, что Анита не раздумывала ни секунды.

Супруги покинули побережье Черного моря в первых числах ноября. Пассажирский пароход «Альдебаран», шлепая гребными колесами, доставил их в Константинополь, где довольно долго пришлось ждать судна, с которым можно было бы выйти в Средиземноморье. Лишь к концу декабря удалось попасть в греческий порт Пиреус, но и там вышла задержка. Зимнее Эгейское море бушевало, и все корабли недели две стояли на приколе, пережидая непогоду. После Нового года Максимов уговорил шкипера одного из пакетботов подбросить их хотя бы до Италии. Но в дороге пакетбот дал течь и по этой причине завернул в Ираклион, где его поставили в док для починки. Таким образом, к подошве Апеннинского сапога Анита и Алекс причалили уже на православное Крещение, а там еще ждали оказии, чтобы достичь испанских берегов.

В конце концов в начале февраля они ступили на каталонскую землю в гавани Барселоны и тут же наняли экипаж, чтобы попасть в самое сердце Кастилии – городок Аранхуэс, отстоящий всего на сорок с небольшим верст к югу от Мадрида. Максимов называл городок Аранжуэцем, согласно принятым тогда правилам русской транскрипции. Аните первое время не нравилось такое вопиющее искажение, отдававшее португализмом, но она, прожившая более десяти лет под мощным влиянием русской культуры, не могла не согласиться, что на языке Пушкина оригинальное название городка звучит слегка неприлично. Поэтому вскоре притерпелась к жужжаще-цокающему варианту и сама стала употреблять его в речи.

Итак, двуколка с четой Максимовых въезжала в Аранжуэц. Деревянный настил моста прогромыхал под колесами, самая крупная водная артерия Пиренейского полуострова осталась позади, и перед путниками открылся вид на величественный королевский дворец, загородную резиденцию испанских монархов, окруженную обширным парком. Это монументальное творение, задуманное как достойный ответ французскому Версалю, поражало своим размахом и барочной вычурностью.

Но Анита не испытывала желания любоваться живописной постройкой. Сидя на жесткой скамье, на которую заботливая Вероника положила для удобства шелковую подушечку, она погрузилась в раздумья о сестре и о внезапном призыве в родные края, так давно покинутые и наполовину позабытые.

Они с Кончитой родились в один день. Однако природа, наделив девочек разительно схожей внешностью, позаботилась о том, чтобы характеры их существенно отличались. Анита с раннего детства была бесстрашной и любознательной, всюду совала свой нос, старалась докопаться до сути явлений, а Кончита слыла ленивой созерцательницей, глядевшей на мир не через призму критического ученого разума, а скорее через магический кристалл волхва. Суеверная, воспринимавшая с трепетом любые небылицы, она больше всего на свете обожала сидеть у камелька и слушать мамины сказки об оживших каменных быках Гисандо, роковой девушке Кармен и блаженном острове Антилия, будто бы затерянном в Атлантическом океане. Так как мама была родом из Астурии, она особенно любила тамошние легенды и могла часами повествовать о русалке-обольстительнице Ксане, которая расчесывает свои каштановые кудри гребнем, сделанным из лунного света, или о густобородом Нубейро, который носит козлиную кожу, катается на облаке и посылает с неба бури и ненастья.

Кончита слушала байки с разинутым ртом. Именно такой – простодушной и инфантильной – Анита запомнила ее, когда в возрасте семнадцати лет уехала учиться в Саламанку. Учеба, к сожалению, длилась недолго. По всей Испании полыхала гражданская война между сторонниками малолетней королевы Изабеллы и другого претендента на престол – ее родного дяди инфанта Дона Карлоса. Кровопролитие разрасталось, охватило всю страну, карлисты то стояли у стен Мадрида, грозя вот-вот захватить власть, то терпели поражения и вновь собирались с силами для следующего удара. Свистопляска продолжалась шесть лет. Анита не выдержала беспрестанного грома выстрелов и запаха крови и весной 1839 года, едва достигнув девятнадцати лет, покинула отчизну, переселившись сначала во Францию, а затем и в Россию. Родители к тому времени скончались, Кончита осталась хозяйкой родового поместья в Галисии. Анита накануне бегства из страны приехала к сестре и предложила отправиться в эмиграцию вдвоем. Она не представляла, как Кончита – этот большой ребенок – будет жить одна, да еще в такой тревожной обстановке.

И что же? К удивлению Аниты, сестра объявила ей, что никуда не поедет, потому что выходит замуж. Такого поворота никак нельзя было ожидать, тем не менее все произошло, словно в сказке. Кончита встретила своего принца – и прибыл он не на белом коне, а на самоходном паровом тарантасе, окутанном влажными клубами и пыхтящем, подобно стаду запыхавшихся носорогов. Хорхе (так звали наездника), строго говоря, принцем не являлся, он служил по инженерной части и занимался прокладкой железных дорог. Мотался туда-сюда по стране, изучал рельефы местности и набрасывал планы проведения рельсовых путей.

Он покорил впечатлительную Кончиту с первого взгляда. Да и она, нежная, застенчивая, с распахнутыми глазами, чем-то зацепила его. Они наспех поженились, и Хорхе увез свою возлюбленную в Аранжуэц, где как раз начиналось строительство железнодорожной линии для сообщения городка со столицей. Там он, получавший от правительства неплохую зарплату, выстроил просторный дом, где молодые и поселились, дабы жить в любви и согласии.

С тех пор Анита ни разу не видела сестру. Связующей нитью между ними служила переписка, редкая и нерегулярная. Письма Кончиты, переполненные многословной чепухой, содержали мало конкретики. Анита знала только, что Хорхе по-прежнему занят на строительстве чугунки, и оно совсем скоро подойдет к концу. А потом его, по всей видимости, перебросят на какой-нибудь другой участок. Потомством пара так и не обзавелась – на семейную жизнь у Хорхе катастрофически не хватало времени, а Кончита и не рвалась становиться матерью, она понятия не имела, как ухаживать за детьми.

Последнее письмо, то самое, что пришло в Констанцу, оказалось самым коротким и наиболее бестолковым. Кончита умоляла о помощи, писала, что надеяться ей не на кого, кроме Аниты, заклинала приехать как можно скорее. Но – ничего определенного. Вот и терзалась Анита всю дорогу, все три месяца, гадая, что же такое случилось с великовозрастной малышкой. И еще думала о том, как различно сложились их судьбы. Единственное пересечение состояло в том, что мужья у обеих – инженеры. На этом все. Зря говорят, что близнецы идут по жизни одной и той же тропой…

В Испании, несмотря на то что гражданская война завершилась подписанием мирного договора, и сейчас было неспокойно. Три года назад поднял новый мятеж сторонник Дона Карлоса генерал Кабрера. Несколько месяцев он сеял смуту в Каталонии, но был разбит и, тяжело раненный, скрылся за границей. И хотя, по словам кучера-арагонца, в стране стояло относительное затишье, напряженность прямо-таки витала в воздухе. Была она неоднородной, и ее концентрация зависела от определенной точки на географической карте. Когда отъехали от Барселоны, этого котла с вечно кипящим варевом людского недовольства, сделалось поспокойнее. Но в считаных часах езды от Мадрида Анита вновь ощутила тревогу. Хотя, может быть, ее так волновала предстоящая встреча с Кончитой?

Аранжуэц Анита посетила впервые. Он оказался совсем маленьким, меньше иных русских деревень. Миновав Тахо, двуколка уже через четверть часа подкатила к нужному дому. Он стоял одиноко, как скит отшельника, а позади возвышался покатый холм. Анита сверилась с адресом, написанным на конверте письма Кончиты. Все верно, вот он – пункт назначения.

Максимов расплатился с кучером, сошел с повозки, помог Веронике спустить на землю багаж. Кучер, не попрощавшись, стегнул лошадей и уехал. Новоприбывшие остались стоять перед входом в обнесенный ажурной изгородью зеленый дворик.

Анита толкнула вихлявшуюся на ветру калитку, прошла по выложенной гравием дорожке. Максимов следовал по пятам, шествие замыкала Вероника, тащившая дощатые, обшитые кожей чемоданы.

Анита с интересом оглядела дворик. Газончик, клумбочки, низенькие деревца – все выглядело кукольным, и во всем чувствовалась детская натура Кончиты. Поди, и по сей день в игрушки играет, а ведь по возрасту и статусу – считай, матрона.

Максимов, в свою очередь, разглядывал дом. Он рассчитывал увидеть нечто высокохудожественное, исполненное в старинном архитектурном стиле и перенасыщенное декоративными финтифлюшками. Но вместо этого увидел сугубо практичное строение из дерева, стали и стекла, где напрочь отсутствовали бесполезные излишества. Параллелепипед с крытой железом двускатной крышей, горизонтальные сосновые жалюзи на квадратных окнах, жало громоотвода, поблескивающие водосточные трубы без единой вмятины. Во всем – рациональность и идеальная геометрия. Как человек, обладающий математическим складом ума, Максимов оценил увиденное по достоинству:

– А этот Хорхе не лаптем щи хлебает. Обустроил все по высшему разряду!

Возле входной двери не наблюдалось ни молотка, ни колокольчика, чтобы подать хозяевам сигнал о прибытии гостей. Зато торчала изогнутая медная рукоятка. Анита взялась за нее, покрутила, и за дверью звонко забарабанил по металлической пластине специальный боек.

– Механический звонок! – восхитился Максимов. – Что-то похожее мы видели в Берлине, помнишь? Давно хотел смастерить такой у нас в петербургской квартире.

Из дома никто не отозвался. Анита крутанула рукоятку еще раз – с тем же успехом. Подождав, она толкнула дверь, и та отворилась.

– Да здесь не заперто! – Максимов шагнул в прихожую, еще раз оглянулся на дверь – А замок-то американский… Надежная конструкция.

– Толку с нее, раз не позаботились запереть, – хмыкнула Анита. – Как это похоже на мою сестренку! Она всегда была рассеянной.

В прихожей сияли водородные светильники, пахло чем-то горелым. Анита пошла на запах и попала в кухню, где на конфорке над вырывающимися из узких отверстий язычками голубоватого пламени фырчала и плевалась во все стороны турка с кофе.

– Английская газовая плита системы Шарпа, – констатировал Максимов. – Их начали выпускать лет двадцать тому назад, но до нас они дойдут еще не скоро.

– Алекс, как ее выключить? Сейчас тут все зальет этой бурдой…

Максимов перекрыл вентиль на трубке, которая соединяла плиту с бочкообразным сосудом, стоящим в углу. Голубые язычки под туркой погасли.

– Чудная кухня, – проговорила Вероника, озираясь.

Чемоданы она бросила в прихожей и проследовала за господами. Здесь ей многое было в диковину.

– Экий сундучище! – Так она охарактеризовала возвышавшийся напротив плиты шкаф, весь опутанный шлангами, внутри которого что-то булькало.

Максимов открыл дверцу шкафа, снабженную каучуковыми уплотнителями, и увидел решетчатые полочки, на которых лежали продукты: ломтики сыра манчего, изрядный шмат традиционного испанского хамона, бадейка с зелеными оливками. Из шкафа ощутимо потянуло холодом.

– Холодильная машина? – удивилась Анита. – Я такой никогда не видела.

– Я тоже. – Максимов присел на корточки, изучая систему шлангов. – Но читал о ней. В прошлом году один врач из Флориды получил патент на механический рефрижератор… Ага! Вот как она действует. Видишь баллон? В нем сжатый эфир. Он при расширении дает охлаждающий эффект. Внутри рефрижератора есть змеевик, от него холод распространяется по всему шкафу… оригинально! По крайней мере, это лучше, чем наши русские ледники и айс-боксы, которые придумал Мур.

Вероника повела носом.

– Еще откуда-то паленым тянет. Никак из комнаты?

Пошли туда. В просторной гостиной, заставленной книжными стеллажами, увидели стол, похожий на верстак, а на нем – разложенную для глажки блузку, придавленную тяжелым спиртовым утюгом. Из-под утюга валил дым, блузка горела, по ней с треском разбегались черные полосы.

– Вот разиня! – воскликнула Анита. – Где же она?

Максимов сдернул утюг с материи, обжегся, уронил массивную болванку на пол. Откинулась латунная крышечка, и наружу потек полыхающий спирт.

– А, черт… Вероника, тащи воду!

Вероника заметалась по гостиной, воду не нашла, выбежала в прихожую. Сунулась в первую попавшуюся дверь, там оказалась уборная. Вероника миг-другой тупо таращилась на чугунную посудину, над которой нависал бачок с рукоятью для неведомых целей, после чего выскочила вон.

Анита смахнула со стола тлеющую блузку, принялась затаптывать огонь ногами. Максимову надоело ждать, он сбегал на кухню и приволок оттуда что-то наподобие бидона, в который вмещалось ведра три. Опрокинул эту емкость на раскаленный утюг. Вместе с водой на пол посыпалась посуда – чашки, тарелки, соусница. Осколки глазурованного фарфора разлетелись по углам.

– Что ты делаешь! – вскричала Анита.

Максимов поставил емкость на пол, с недоумением оглядел ее.

– Откуда я знал, что там не только вода! С чего вдруг твоей сестрице вздумалось складывать в этот ушат грязную утварь?

Бидон оказался хитрым. Внутри виднелось что-то типа центрифуги, приводившейся в движение посредством рычага.

– Устройство для мытья посуды! – догадался Максимов. – Его запатентовал американец Гоутон. Ну да, вот и насадка для поршневого насоса, чтобы подавать чистую воду. Сиди себе, крути ручку да на педаль нажимай… Знаешь, я все больше уважаю этого Хорхе. Радикально облегчил своей жене хлопоты по хозяйству.

– О тебе такого не скажешь, – проворчала Анита. – У нас дома все по старинке, как будто не в девятнадцатом веке живем.

– Тебе ли жаловаться? – огрызнулся он. – У нас, слава богу, прислуга есть.

Залитый огонь потух, но в гостиной висело черное смрадное облако. Анита поскорее распахнула оконную раму, чтобы впустить свежий воздух.

– Давай откроем все окна. Надо проветрить.

– А техника на что? – отозвался Максимов. – Этот дом – средоточие новаторства, – он показал на висящую под потолком штуковину с шестью растопыренными лопастями. – Это ветрогон. Я знавал инженера Саблукова, который установил похожий механизм на Чагирском руднике. Не знал, что это и для домашних условий подходит… О, да тут еще и паровой привод! Запустить?

– Не надо, – поспешно отказалась Анита. – Мне от этого новаторства уже не по себе.

Они обошли все комнаты и везде открыли окна. По дому загуляли резвые сквозняки, чад начал потихоньку выветриваться.

Максимов не переставал восхищаться.

– Фантастика какая-то! Барометр-анероид, мясорубка Дреза, электрические часы с питанием от вольтова столба… Твой зять подхватил все самое передовое, довел до ума и воплотил на практике. Снимаю шляпу!

Анита не разделяла восторгов мужа. Ее волновало отсутствие Кончиты. Они обошли все помещения, звали, еще раз воспользовались дверным звонком – бесполезно. Меж тем обстоятельства указывали на то, что хозяйка только что, аккурат перед их приходом, была на месте. Поставила на плиту кофе, затеяла глажку… И что? Если выскочила на минутку по какому-либо неотложному делу, то давно бы должна вернуться. Они провели в ее апартаментах более часа – никто не показывался. Ни Кончита, ни Хорхе.

– Где они? – вопрошала себя Анита – Исчезли? Испарились?

Максимов затруднился подобрать происходящему какое-либо вразумительное толкование. Тогда Анита припомнила читанные в прессе заметки о кораблях-призраках.

– В прошлом году писали про парусник «Сиберд». Он шел на полном ходу, пока не наткнулся на мелководье. Когда люди с берега поднялись на борт, на корабле никого не оказалось. В камбузе кипел кофе, в салоне были расставлены тарелки, ни одной вещи не пропало… а экипажа нет!

– Нелли, – мягко упрекнул ее Максимов. – Ты же никогда не верила в мистику. Еще «Летучего голландца» сюда пристегни.

– При чем здесь «Летучий голландец»? Я просто указываю тебе на сходства. И здесь, и там люди пропали, хотя вовсе не собирались этого делать. Теперь я уверена, что Конни не ради забавы выдернула меня с другого конца Европы. Тут что-то неладно, Алекс.

Максимов не стал спорить и спросил, каковы дальнейшие планы. Самое разумное было – пройтись по соседям, разузнать, чем и как жили в последнее время Кончита и Хорхе. Но уже сгустились сумерки, и прогулка по незнакомому городу, где творилось нечто необъяснимое, могла стать небезопасной. Решили отложить до утра.

Аните не очень хотелось оставаться в этом доме, но куда деваться? К тому же все еще теплилась надежда на то, что Кончита и Хорхе вернутся.

Поужинали найденными в рефрижераторе сыром и хамоном, причем ужин прошел в напряженном молчании. Анита без охоты двигала челюстями, прислушиваясь к каждому шороху.

Ее дорожное платье, равно как пиджак и брюки Алекса, прокоптились во время тушения пожара, поэтому сразу после ужина Вероника устроила постирушку. Максимов указал ей на еще один мудреный агрегат, смонтированный в чулане и представляющий собой вместительную кадь с цинковым барабаном внутри. К барабану крепилось вертикальное колесо.

– Это для чего же такая махина? – не поняла Вероника.

– Для стирки белья. – Максимов толкнул колесо, в кадке зачавкало. – Смотри: барабан крутится. В него кладется одежда и стирается автоматически. Принцип действия примерно тот же, что и в посудомоечном аппарате, что стоит на кухне. А между этими валиками надо пропустить ткань после стирки, и она прекрасно отожмется. Попробуй!

В ответ на это Вероника выказала себя безнадежной ретроградкой и наотрез отказалась испытывать самоновейшее изобретение. Налила в корыто горячей воды и принялась жамкать пропахшую гарью одежду руками.

Анита тем временем перебирала в доме вещи – все, какие попадались. Чаяла найти ключ к сегодняшней загадке. Ключа не нашла, зато испытала умиление, отыскав в завалах чертежей, явно принадлежавших Хорхе, свои детские рисунки и совместный семейный портрет, сделанный одним нищим живописцем за горсть монет четверть века тому назад. Вот отец и мать, еще молодые, улыбающиеся, вот старший брат, унесенный оспой в отроческом возрасте, а вот и они – две сестры в одинаковых платьицах. Хрупкие ангелочки с пухленькими губками и завитушками на головах. Сколько времени утекло с той поры… Кончита вывезла все это пожелтевшее добро из родительского имения и оставила у себя.

На глаза Аниты навернулись непрошеные слезы, она смахнула их рукой, стала ворошить бумаги дальше. Попалась пачка писем, перевязанных розовой ленточкой. Анита пролистнула их, узнала почерк. Это были ее собственные эпистолы, которые она отправляла Кончите из своего добровольного изгнания. Три с лишним десятка писем, сложенных в аккуратную стопочку, рассортированных по датам. Похоже, Кончита не потеряла ни одного. Аните стало совестно. Затянутая в водоворот новой жизни в другой стране, она очень редко вспоминала о сестре, а та, получается, все это время тосковала по ней, даже невзирая на счастливый брак. Звала в гости, ждала… Анита все собиралась, а приехала вот только сейчас. Не слишком ли поздно?

Сами собой нахлынули воспоминания о детстве. Близняшки-сестры были неразлейвода, вместе придумывали проказы, доводившие взрослых до белого каления, но вместе же веселили всех, играя в домашних спектаклях. О, эти любительские постановки на полуосвещенной вечерним солнцем террасе! Дурачились, устраивали кунштюки с переодеванием, вводили всех в заблуждение своим невероятным сходством и получали в награду аплодисменты благодарных зрителей – родных и знакомых, – заглушаемые криками «Браво!», причем громче всех кричал дедушка Санчо, девяностолетний старик, служивший некогда в труппе бродячих комедиантов…

А это что? Анита взяла в руки пластинку с дагерротипом. С бледной поверхности на нее глядел Хорхе – молодцеватый, с подкрученными усами, в лихо заломленной шапочке с козырьком. Анита видела его всего раза два, но запомнила хорошо. Дагерротип, по-видимому, был сделан не слишком давно, на щеках Хорхе появились морщинки, которых прежде не было, но выглядел он свежо и привлекательно. Еще бы бедняжке Кончите не влюбиться в такого кабальеро!

Анита перевернула пластинку, и в глаза бросилась надпись, сделанная рукою Кончиты: «Для чего пережила тебя любовь моя, милый? Буду помнить о тебе вечно, и несчастное сердце никогда не успокоится».

Анита нахмурила брови. Что это значит? Хорхе умер? Когда? И почему Кончита ничего об этом не написала?

Анита разворошила оставшиеся бумаги. Среди них оказалась вырезка из местной газеты, где говорилось о несчастном случае, произошедшем в Аранжуэце в августе прошлого года. Сеньор Хорхе Рамирес, главный специалист по железнодорожному транспорту, переезжал на своей паровой телеге через Тахо. Подгнившие доски моста не выдержали, экипаж провалился сквозь них и ухнул в воду. Произошел взрыв котла, обломки машины разбросало в радиусе пятнадцати футов, а от самого инженера остались лишь окровавленные клочки кожаной куртки. Весь город скорбит о талантливом земляке и соболезнует безутешной вдове сеньора Рамиреса.

Вот оно что! Кончита овдовела. Анита вообразила себе, какое непомерное горе свалилось на сестру после известия о гибели Хорхе. Теперь понятна ее настойчивая просьба приехать и помочь. Речь, конечно же, о помощи моральной, об утешении и поддержке. И все же остается необъяснимым, почему Кончита не написала обо всем прямо, ограничилась более чем туманными намеками на какую-то опасность.

В голове у Аниты все окончательно спуталось. Она решила не делать поспешных выводов, проверить информацию и только потом принимать решения. Сгребла бумаги в кучу, водворила на место.

Вошел Алекс и предложил ложиться спать. Дорога была утомительной, вечер – беспокойным, а завтра хорошо бы встать пораньше. Анита согласилась. О своих открытиях, сделанных в архиве Кончиты, она не сказала ничего, сочла за благо повременить.

Одна из угловых комнат была отведена под гостевую спальню (в отличие от хозяйской, там скопилось внушительное количество пыли), ее и избрали местом ночлега. Широкая кровать, как и многие другие предметы в доме, таила в себе секрет – регулировалась высота ее ножек и угол наклона подголовника. Максимов выставил все параметры согласно желаниям Аниты. Сон на таком ложе обещал стать комфортным.

Заснуть, однако, не удалось. Сперва Анита нервно ворочалась с боку на бок, строя самые ужасные предположения относительно участи любимой сестры, а затем, около полуночи, послышался странный звук. Окна все еще оставались раскрытыми, и нельзя было с точностью определить, откуда он шел: с улицы или из недр дома. Не то поскуливание, не то подвывание – жалобное и вместе с тем зловещее.

Анита приподнялась на локте.

– Алекс… спишь?

Он не спал, тоже прислушивался к звукам. Встал, зажег миниатюрную водородную горелку, укрепленную вместо ночника над изголовьем кровати, прошелся по спальне. Звуки не стихали, даже стали громче, а к скулежу прибавилось еще и повизгивание.

– Нет ли в здешних краях живности, которая так голосит по ночам?

Анита пожала плечами.

– Не знаю, я никогда не жила под Мадридом. Но это не животное… Слушай!

Перекрывая ее слова, раздался демонический хохот, который, без сомнения, принадлежал человеческому существу… вот только живому или явившемуся из потустороннего мира?

Максимов вынул из ящика прикроватной тумбочки револьвер, который сам туда положил перед тем, как улечься. Раньше он доверял исключительно револьверам марки Colt Paterson, но пришел к выводу, что оружие техасских ковбоев устарело, и купил в Италии только что выпущенный прусскими мастерами шестизарядный «Дрейзе» с игольчатым ударником и регулируемой мушкой. Этот-то элегантный удлиненный ствол и охранял теперь покой Максимова и его ближних.

Хохот нарастал, в него вплелись лязг, скрежет… словом, звуки слились в какофонию. Максимов подошел к окну, высунул наружу руку с револьвером, гаркнул во все горло:

– Эй, кто там балует?

На улице царила тьма, густая, непроницаемая.

– Почему фонари во дворе не горят? Ведь они есть!

– Потому что ты забыл их зажечь, – подсказала Анита, зябко кутаясь в одеяло.

– Тогда пойду и зажгу! Надеюсь, запасов газа у сеньора Хорхе хватит, чтобы освещение горело до утра.

– Не ходи! – Анита соскочила с постели. – Лучше закрой окно и запри на задвижку.

Максимов послушался – затворил наглухо раму и опустил жалюзи. Звуки стали тише, но были все еще слышны.

Хлопнула дверь – в спальню влетела перепуганная Вероника.

– Там это… плитка сама… и пятна на стенках!

– Какие пятна? Ты о чем?

Выяснилось, что служанка, намаявшись со стиркой, пошла на кухню попить водички, да и прикорнула там на табурете, привалившись плечом к туше рефрижератора. Сквозь сон ей что-то померещилось, она вздрогнула, открыла глаза и узрела синее дьявольское пламя, плясавшее над газовой конфоркой. Кто запалил – неведомо. Хуже того, заходил ходуном рефрижератор – так, что в его утробе запрыгала на полке плошка с оливками. А в довесок ко всему на стене супротив окна возникла желтая блямба, которая заколыхалась, подобно медузе. Этого Вероника выдержать не смогла и опрометью бросилась в опочивальню господ.

– Вот бестолочь! – крякнул Максимов. – Все-то тебе ерундовина мнится…

– А вот и не ерундовина! – запротестовала Вероника. – Своими глазами видела, вот вам крест!

И размашисто задвигала перед собою правой рукой, будто гимнастику делала или отгоняла надоедливых комаров.

Анита накинула на плечи шифоновый пеньюар.

– Алекс, сходим проверим. Что, если правда?..

Алекс насупился.

– Если тебе так хочется…

Он снял со стены переносной фонарь на спирту, зажег его и, держа в другой руке револьвер, прошествовал на кухню. Анита и Вероника теснились в арьергарде.

На кухне в самом деле горел газ и трясся рефрижератор. Максимов повернул вентиль, конфорка погасла. Окинул взором путаницу шлангов, идущих от холодильного шкафа, задержался на манометре.

– Кто-то увеличил подачу эфира. Могло и змеевик разнести!

Он быстро отрегулировал механизм и напустился на Веронику:

– Растяпа! Сама небось пока дрыхла, что-нибудь задела!

– Да не задевала я, Лексей Петрович… вот вам крест! – И опять замахала рукой.

– Я ей верю, Алекс, – поддержала горничную Анита. – В этом доме творится что-то странное.

Как бы в подтверждение ее слов, гогот и вой на улице усилились, а на стене напротив окна, забранного, как и все другие окна, деревянными жалюзи, расплылось бесформенное пятно цвета молодого одуванчика. Вероника вскрикнула и вытянула дрожащий палец.

– Вот оно! Видите? Я же говорила…

Желтая клякса ширилась, покуда не расползлась на полстены. Анита и Максимов завороженно следили за ней. Внезапно на одуванчиковом фоне само собой написалось черными рваными буквами слово Muerte.

– Смерть, – прошептала Анита.

Слово растаяло, и на его месте нарисовалась человеческая голова. Одна, без тела. Круглое лицо с загнутыми кверху усиками стало гримасничать, строя мины одна другой жутче. От такого представления Аниту взяла оторопь, но она все же сохранила достаточно самообладания, чтобы признать в бестелесном призраке покойного мужа Кончиты.

– Это Хорхе!

– Какого лешего? – взревел Максимов. – Где он прячется?

– Нигде. Он умер… – И Анита в двух словах, не отрывая глаз от паясничающей физиономии на стене, поведала о том, что вычитала в газете.

Вероника закрыла глаза руками и завыла, вторя тому, кто издавал похожие звуки на улице. А с головы Хорхе вдруг начала лохмотьями сползать кожа и сползала до тех пор, пока не обнажился череп. Он оскалил зубы, сверкнул красными бликами, вспыхнувшими в черноте пустых глазниц, и растворился. Вслед за тем медленно погасло желтое пятно. Жуткие звуки стихли, только продолжала тянуть свою пронзительную ноту Вероника. Анита отвесила ей несильную затрещину, и служанка заткнулась.

– Все, – объявила Анита. – Спектакль окончен, зрители могут расходиться.

– Да уж… – Максимов обалдело потер лоб рукоятью револьвера. – Что это было?

– Завтра узнаем.

Вероника ни в какую не желала уединяться, поэтому ее взяли с собой, в гостевую спальню, и уложили на полу, на соломенном тюфяке. Впрочем, о принадлежностях для сна можно было не беспокоиться, ибо до рассвета никто из троих не сомкнул глаз. Максимов лежал с засунутой под подушку рукой, из которой не выпускал револьвера. Анита как будто закаменела и скороговоркой твердила про себя: «Нечистой силы не бывает, нечистой силы не бывает… Все это – розыгрыш, и завтра мы обязательно узнаем, кто над нами подшутил».

Едва позднее зимнее солнце показалось над горизонтом, все встали с таким облегчением, точно восход избавил их от тяжкой физической работы. Анита отказалась от завтрака и сразу же засобиралась на улицу – пройтись по соседям, как и намечала с вечера. Выстиранное Вероникой платье еще не просохло, одежда в чемоданах помялась и требовала проглаживания, а терять время не хотелось. Поэтому Анита поступила проще – надела то, что висело в гардеробе Кончиты.

С утра дул прохладный ветер, поэтому она выбрала из скромной коллекции сестриных костюмов теплую кофту с оборкой-баской, напоминавшую русскую кацавейку, и надела ее поверх нижней рубашки. Прибавила мягко облегавшую стан и расклешенную книзу юбку, закрытые туфли на низком каблуке. Яркий финальный штрих – вколотый в прическу высокий гребень, именуемый в Испании пейнетой. Анита посмотрелась в зеркало и не без удовлетворения отметила, что выглядит как самая что ни на есть коренная жительница Пиренеев. В таком виде она могла ходить по улицам любого испанского города, не рискуя привлечь внимание зевак.

Максимов вызвался сопровождать ее, но она ответила отказом. Сказала ему, что днем, среди людей, на оживленных улицах, опасаться нечего, тем более что ее в Аранжуэце никто не знает и, стало быть, ни у кого нет причины желать ей зла. Алекс не очень-то и настаивал. Он усиленно размышлял о чем-то своем и все зыркал по сторонам. Анита пришла к заключению, что он намерен вырвать у заколдованного дома все его тайны. Ну и пускай вырывает. Анита отправилась в одиночку еще и потому, что хотела без помех подумать над всем тем, чему стала свидетельницей после приезда.

Дом Хорхе, как уже говорилось, размещался на отшибе, у подножия живописного холма, откуда должен был хорошо просматриваться королевский дворец. Знать, дорожило правительство Изабеллы Второй своим железнодорожным специалистом, раз отвело ему этот участок и позволило выстроить высокотехнологичный особнячок. В строительство, несомненно, вложены немалые деньги, что позволяет судить о размере заработной платы покойного супруга Кончиты. А и то – ее величество Изабелла, по слухам, поддерживает все прогрессивные начинания. Вон и водопровод в Мадриде при ней протянули, и Академию наук основали. Если верить афишам, попадавшимся Аните на глаза, когда вчера ехали через город, то и первую в стране стальную магистраль откроют нынешней весной. Дело уже почти завершено, гибель Хорхе не может ничему помешать.

Анита обошла холм и направила стопы к ближайшему домику, окруженному палисадником. Скверно то, что от усадьбы Хорхе до соседей не докричишься – расстояние не позволит. И уж конечно, никто не слыхал сегодняшнего ночного концерта. А жаль.

В домике с палисадником Анита побеседовала с почтенной дуэньей, после чего навестила еще три семейства, живших по той же улочке. Она не юлила – честно поясняла, что прибыла издалека погостить у своей сестры, но не застала ее дома и теперь хочет установить, куда та запропастилась. Не скрыла и сведения, вычитанные в газетной заметке. А что тут скрывать? Городок еще и сейчас помнил прошлогоднюю трагедию. Аните подтвердили: да, Хорхе нет в живых… а ведь он столько сделал для Аранжуэца… какая непоправимая потеря! Благодаря спроектированной им железнодорожной ветке в город потекли деньги, необходимые для прокладки путей и возведения станционных объектов, а сотни мужчин получили работу. Говорят, станцию хотят назвать его именем, и это справедливо. Королева обещала лично приехать на открытие, хотя в Аранжуэце ее видят крайне редко, поскольку она предпочитает коротать досуг в другой загородной резиденции – дворце Ла-Гранха в Сан-Ильдефонсо.

Что касается Кончиты, то сведений о ней набралось негусто. Соседи сетовали, что она и так-то была нелюдима, а после смерти мужа совершенно замкнулась в себе. Выбиралась раз в неделю на церковную службу и еще раз – в поход по продуктовым лавкам. Ни с кем не общалась, ходила поникшая, иссушенная своей бедой. Вроде как собиралась податься в монахини. Где она теперь? Да кто ж ее знает… Пожилая дуэнья осторожно, чтобы не задеть родственные чувства, намекнула Аните, что у Кончиты, кажется, не все в порядке с психическим здоровьем. Старушка слышала однажды, как та шла по тропинке мимо холма и разговаривала сама с собой: поминала каких-то духов, ухмыляющиеся черепа, трубные голоса… в общем, несла откровенную чушь. Была у вдовы прислуга – рябая кухарка да мастеровой, некогда помогавший Хорхе возиться с железками. Перед Рождеством оба сбежали из города, след их простыл. Отчего сбежали? Явно не от хорошей жизни.

В глубь городка Анита не пошла. Возвращалась, охваченная самыми дурными предчувствиями. Как же плохо было Кончите одной тоскливыми зимними вечерами слоняться из угла в угол – и ни единой души поблизости! Если повредилась рассудком, то что ей стоило бросить разом, по сиюминутному наитию, начатые повседневные дела, выйти из дома и удалиться невесть куда. Может, и сейчас бредет где-то, не разбирая дороги, а когда иссякнут силы, упадет и больше не поднимется…

Безрадостные помыслы прервал гуркот лошадиных копыт. Анита уже подходила к холму, и тут ее нагнал всадник на горячем кауром коне – приземистый, заросший бородой чуть ли не до нижних век, с гривой лохматых волос. Бандитское обличье дополнялось облачением, какое обычно носили махос – авантюристы из низших слоев общества: короткий пиджак фасона «фигаро», плотно облегающие цветастые штаны и ботинки с пряжками. За широким кушаком у бородача торчала наваха, а на левом плече болтался французский карабин.

– Наконец-то! – просипел он. – Вы изрядно надоели мне, сеньора. Я желаю решить вопрос с вами немедленно.

Речь волосатого отдавала театральщиной, что как нельзя лучше гармонировало с его опереточной наружностью.

– Но я вас не знаю, – пролепетала Анита.

– Зато я знаю вас! И вы уже давно стоите у меня поперек дороги. Биготе – слюнтяй, распустил сопли… Не надо было его слушать. Я привык действовать по-другому!

Прежде чем Анита успела поинтересоваться, кто такой Биготе, бородач сорвал с плеча карабин и с расстояния пяти футов выстрелил ей в грудь.

* * *

Анита ушла в город, а оставшиеся в доме приступили каждый к своему занятию. Вероника после ночных происшествий категорически отказалась притрагиваться к переполнявшим дом техническим новинкам. Когда потребовалось вымыть тарелки, она украдкой сплюнула в сторону посудного аппарата и принялась за дело по старинке – с лоханью и тряпочкой. В кухне ей подвернулся брусок превосходного марсельского мыла, но и его она остереглась брать в руки. А когда покончила с мытьем, взялась за глажку стираной одежды. Максимов предложил раскочегарить утюг, с помощью которого процесс пошел бы быстрее. Вероника отшатнулась от утюга, как от ядовитой гадюки. Углей, чтобы насыпать на сковороду, не оказалось, да и зажигать газовую плиту она бы не стала ни за какие коврижки. Поэтому выудила из угла чемодана допотопный рубель, который возила с собою скорее как талисман, нежели как практическое приспособление, и стала орудовать им, подобно древнерусским бабам, понятия не имевшим о благах цивилизации.

Максимов махнул рукой на ее причуды и углубился в исследование кухонного помещения, где несколькими часами ранее имела место небывалая чертовщина. Действовал хладнокровно, как закоренелый материалист, стремящийся в любом, даже самом невероятном явлении открыть земную природу. Исследовав окно и стену, в которую оно было встроено, он довольно потер ладони. Вышел из дома, обошел его кругом и минут десять сосредоточенно ползал на коленках по газону, где посреди стеблей жухлой травы отпечатались три неглубокие вмятины. Тщательному осмотру подверглась наружная поверхность стен. После этого на губах Максимова заиграла широкая улыбка – он все для себя установил и готов был поделиться своим открытием с окружающими.

Насвистывая что-то озорное, он направился ко входу в дом. Стукнула калитка, Максимов обернулся. Во двор, мелко ступая, вошла Анита. Она вела себя необычно: вжатая в плечи голова, бегающий взгляд затравленного зверька. На ней было то же одеяние, в котором она ушла утром, только отсутствовал гребень и кофта имела несколько иной оттенок, будто выцвела на солнце. Но куда более странно смотрелся стиснутый в ее руке громоздкий турецкий пистоль с кремневым замком. Такого диковинного оружия Максимов у нее никогда не видел.

– Нелли! – Он двинулся ей навстречу, предвкушая, какой фурор произведет, когда поведает о только что сделанных находках и умозаключениях.

Но супруга мало того что отпрыгнула назад, точно увидела перед собой смертельного врага, так еще и пистоль свой нелепый на него наставила. Рот ее плотно сжался, в очах сверкнула безумная решимость. Максимов остановился.

– Нелли, ты что? Это же я!

Он протянул к ней руки, а она вместо того, чтобы кинуться в его объятия, как делала обыкновенно, прищурила левый глаз, приподняла дуло пистоля так, чтобы оно смотрело точно в лоб обожаемому мужу, и с силой надавила на спусковой крючок.