Читать книгу Кызым-Кызым - Александр Шакиров - Страница 4

Надоевшая заставка на экране, в углу которого несколько файлов со странными названиями.

Вообще-то если я и хочу что-то писать, это точно не статьи про импотенцию и нелегалов, измазавшихся в чак-чаке. Вот уже года два я одержим идеей написать книгу о городе, в котором живу. Не знаю, насколько это возможно, учитывая мою бесконечную занятость тем, что сейчас в наших краях называют журналистикой, лень и сомнительные литературные способности.

Недавно моя парикмахер рассказывала, что ее постоянная клиентка написала книгу – о пожарных. Кто-то из родни этой тетки служит или служил спасателем. Парикмахер показала мне книгу страниц на триста, в твердом переплете. Я открыл ее где-то посередине и пробежался по строчкам. Мне запомнилось что-то вроде «укротитель гидранта» и «вызывая огонь в себе, он тушил его снаружи». Если я когда-нибудь допишу свою книгу и опубликую, наверное, моя парикмахер тоже расскажет о ней другому клиенту. И мое творение покажется ему потоком бреда – чем я посчитал произведение этой безумной женщины. Тираж – сто экземпляров… Неужели и я буду таким же жалким, носясь со своими каракулями?

Конечно, я с удовольствием полностью погрузился бы в работу над книгой. Наверное, получилось бы гораздо лучше – по крайней мере, точно быстрее. Но арендованная квартира себя не оплатит, к тому же иногда что-то нужно есть. Поэтому я играю в корреспондента, поскольку ничего другого, кроме как писать о ерунде, не умею. Играю примерно на уровне «кушать подано», но эта мелкая роль помогает мне выживать, чтобы снова пытаться написать. Хотя иногда мне кажется, что ничего не выйдет. Тогда, спрашивается, зачем вся эта клоунада, ежедневные споры с редактором, бессмысленные мероприятия? Однако же я хотя бы понимаю, ради чего все это. Но ради чего пыхтят и пачкают бумагу мои коллеги?

Как-то мы напились с Каримом после работы, и я спросил, почему он, в свое время толковый, даже известный журналист, не уехал в Москву. «Семья. У меня первый в двадцать два года появился. А когда пригласили в Москву, жена вторым была беременна. Так и остались». После моих расспросов Карим загрустил, заказал еще водки, потом приставал к туристкам из Чили, умолял меня, чтобы мы пригласили их ко мне домой, а после заявил, что я безнадежен и в шестьдесят лет закончу свою карьеру в местном «…», где я уже работал.

Карим говорит, что не уходит из журналистики потому, что эта работа дает хоть какие-то гарантии не быть обосранным любым негодяем. По крайней мере, не быть обосранным безнаказанно. «Тут ты вроде как имеешь доступ к важным людям и, случись что, можно обратиться», – уверял меня Карим, сидя в баре и продолжая пялиться на чилиек. «Сой примэ периодиста!» – кричал он одной из них в ухо, когда мы все-таки подсели. В тот вечер Карим был настолько пьян и нелеп, что ему не помог бы даже чилийский посол.

Правды в этом ремесле не найти, если она была здесь или в каком-то другом ремесле. Денег у рядового журналиста тоже никогда не было. Более или менее приличные заработки даются ценой тринадцатичасовых рабочих дней и, на длинной дистанции, разрушением здоровья, личной жизни и всех грез.

Меня в этой ситуации спасает призрачная надежда на то, что мою книгу опубликуют. Что будет дальше, я не знаю.

И вот я открываю файл на своем компе и начинаю перечитывать:

Этот город похож на девушку, и каждый раз, когда я об этом думаю, мне на ум приходят совершенно разные образы.

Вот подъехала машина, открылась дверь водителя, следом – пассажирская, вышла дама, укутанная в шубку. Никто не подбежал и не помог, вышла сама. Пара направилась к ресторану – они периодически здесь бывают; мужчина отбил снег с подошвы ботинок и открыл спутнице дверь.

Зайдя внутрь, он остановился поговорить со знакомым, а она пока высматривала, где получше устроиться: у окна дует, ближе к бару – проходной двор.

Девушка счастлива, точнее, ее ничего не беспокоит. Он заботлив, к тому же их родители давно работают вместе, так что союз подкреплен, как говорит папа, со всех сторон. Чужих в ее жизни нет.

Пока мужчина говорит, девушка смотрит в окно, откуда видно зеленый дом, стоящий напротив ресторана. В детстве бабушка или, что реже, мама приводила ее сюда. Тут покупали краски, а потом возвращались домой. Бабушка что-нибудь готовила, пока девочка рисовала. Раньше она мечтала стать известной художницей и чтобы ее картины висели прямо на улице, украсив не только их дом, а весь город. Но отец настоял на юридическом факультете. Ничего интересного, тем более что работать по специальности она не планирует. После диплома жизнь превратилась в один продолжительный отпуск, внутри которого ежедневные посещения спа-салонов и спортзала кажутся ей работой.

Но иногда она думает о картинах и о том, что могла бы снова рисовать, а еще лучше – открыть галерею. Подобные мысли приходят, когда она изучает узоры на потолке в кабинете у парикмахера, в то время как он промывает ей волосы. И когда рассматривает из окна этого ресторана зеленый дом, расположенный на улице, освещенной теплыми огнями заведений, у входа к которым вереница дорогих автомобилей исчезает ближе к рассвету, но к завтраку снова они тут как тут. Улица, что подбрасывает к парку с озером – до него несколько минут через мост – или снисходит до вокзала.

Никуда не бежать, а просто наблюдать за снежинками, сдуваемыми ветром, гораздо приятнее, когда смотришь на эту улицу из окна дорогого ресторана: никакой дилеммы «уехать – остаться».

Я закрыл монитор. От напряжения болели глаза – я включил свет и начал искать капли, но не нашел.

Выйдя на балкон и отодвинув висевшее на бельевой веревке трижды высохшее полотенце, я открыл окно и посмотрел вниз. Да… Эти виды немного отличаются от тех, что я описываю. Я подумал, что было бы честнее рассказать в книге, к примеру, про шесть мусорных баков напротив подъезда.

Начать, скажем, с того, что это самая ужасная помойка, которую я только видел. Вечно переполненные контейнеры – в них роются бродяги, а иногда содержимое баков изучают пенсионеры, живущие в моем доме. Старики уходят с охоты с картоном или пакетом, заполненным стеклянными бутылками. Хотя насчет бутылок я не уверен: возможно бедолаги просто ищут продукты, годные к употреблению.

В отличие от всех остальных, они не брезгуют поднять крышку бака. Другие жильцы кидают мусор на асфальт, если видят, что бак закрыт: прикоснуться к крышке они боятся, а гадить на улице – нет.

Еще можно написать, что с вечера и до утра на помойке хозяйничают крысы. Я никогда не видел, но слышал их – крысиные шараханья в мусорных баках добавляют и без того мерзкому двору еще больше мерзости. Хотя нет: однажды я заметил крысу возле помойки. Как сейчас помню: весна, утро, еще холодно, посреди тротуара, где то и дело летали машины, лежала раздавленная крыса в замерзшем бордовом озерце.

Голуби – другой атрибут помойки. Они едят кем-то оставленные крохи хлеба и пищевые отходы, свалявшиеся в коричневую кашу, и летают над выброшенными коробками и досками. Деловито бродят, подъедая то, что с утра не долетело в баки, а значит, не успели сожрать крысы. Голуби присаживаются на крышу, накрывающую контейнерную площадку, изучают содержимое коробок и прочий хлам. Однажды кто-то выкинул зеркало – поставил так, что в нем отражались окна стоящего напротив помойки дома. К вечеру зеркало разбили. Осколки валялись на тротуаре, по ним проезжали машины, но зато теперь отражалось небо, а иногда голуби, клевавшие блестящие стекла.

Как только кто-нибудь подходит к бакам, голуби разлетаются. Некоторые отправляются на детскую площадку в паре метров от помойки, другие садятся на припаркованные рядом машины. Летом дети гоняются за птицами, а те делают вид, что боятся, и, немного пробежавшись, взлетают, поднимая пыль вместе с пухом.

Позади помойки стоит детский сад – его хорошо видно с моего балкона. Садик и помойку разделяют трубы котельной, идущие вдоль всего двора. Кажется, детсад не первый год закрыт на ремонт, по крайней мере я никогда не видел, чтобы туда кто-нибудь заходил, а около него гуляли бы дети.

Зато около помойки идет насыщенная жизнь. Дети на качелях, метрах в десяти кем-то поставленный стол – за ним все время кто-нибудь выясняет отношения. Люди идут с работы, внимательно изучают сидящих и пытаются разглядеть другие компании: прямо под трубами котельной две лавочки, которые тоже никогда не пустуют.

Во дворе много приезжих – Кавказ, Средняя Азия. Есть китайцы и индусы – студенты. Кавказцы живут семьями, узбеки, в основном мужчины, заселяются по несколько человек в одну квартиру. С тех пор как изо всех щелей трубят, что этот город стал третьей столицей и вообще лучшим в стране, приезжих стало больше.