Читать книгу Непокорный арестант: от «Кащенко» до «Бутырки». Часть 2 - Александр Шестун - Страница 5

В первый день весны к нам в камеру пришли члены ОНК. Из троих я узнал только одного, самого медийного – Пашу Пятницкого, участника всех шоу на центральных телеканалах, друга моего знакомого сенатора от Брянской области, члена ЛДПР Михаила Марченко. Заместителя ОНК г. Москвы Михалевича Владимира Владимировича я видел впервые. Судя по военной выправке, он бывший прокурор или полицейский, да и манера разговора явно не как у правозащитника. Третий, невзрачного вида невысокий мужчина лет пятидесяти, вообще не проронил ни слова. Я спросил:

– Как ваша фамилия?

– Кутуев Константин Львович, – потупив глаза в пол, пробурчал неприметный член ОНК.

Слушать они ничего не захотели. Зачем приходили?..

Чуть позже Паша Пятницкий вляпается в очередную историю: известный правозащитник устроит стрельбу в центре столицы, учинив конфликт в кальянной в районе станции метро «Цветной бульвар». Правда, выпустит он всю обойму из своего травматического пистолета на улице, возле собственного автомобиля. Председатель ОНК г. Москвы Вадим Горшенин заступаться за Пятницкого не станет, а, наоборот, возмутится, что на вопрос о месте работы Павел покажет мандат и ответит, мол, общественная наблюдательная комиссия.

В этот вечер я начал читать книгу известного диссидента 70—80-х годов Александра Подрабинека. Увлекся настолько, что засиделся до полуночи. Впоследствии я связался с автором и высказал уважение за перенесённые испытания и прекрасную книгу. Он тоже передавал мне привет.

3 марта поздно вечером ко мне пришла Татьяна Москалькова, уполномоченный по правам человека при президенте РФ. Ей надо было улетать в Швейцарию, выступать в ООН, однако, беспокоясь за мою судьбу, она решила навестить меня перед аэропортом. Видимо, Юля убедила её попытаться уговорить меня сойти с голодовки.

Разговор происходил в кабинете у Подреза. Татьяна Николаевна попросила Антона Станиславовича налить мне чая, но он ни в какую не хотел ублажать арестанта, тем более из своих рук. На правах старшего по званию Москалькова, в прошлом генерал МВД, передала мне чай, который полковник Подрез налил ей, а его стакан забрала себе. Мало того, несмотря на возражения Подреза, попросила оставить нас в кабинете наедине.

– Не могу, Татьяна Николаевна! Не положено! – пытался отбиться начальник СИЗО.

Однако Москалькова заставила его выйти за дверь, и Подрез покинул собственный кабинет с надутыми губами, явно обиженный.

Татьяна Николаевна очень долго просила меня пожалеть жену Юлю, подумать о своём здоровье. Мне было, конечно, очень неудобно отказывать ей, но других вариантов я не видел. Мне очень стыдно, что пришлось разочаровывать эту занятую, уставшую женщину, но я ответил категорическим отказом прекращать голодовку. На том и расстались.

На следующий день я полностью отказался от медицинской помощи. Ко мне опять хотели применить силу, но я-то хорошо знал: уж от лечения я вправе отказаться.

* * *

5 марта поехал на очередное заседание в Басманный суд по жалобе адвоката. Взял по инерции все свои записи, был сильно удивлён, что у меня их не отбирают. Это было похоже на сказку. Тюремщики даже не заглядывали в мои папки. Но всё оказалось очень просто: с этого дня мне стали давать индивидуальный конвой с индивидуальной машиной. Мало того, конвоиры даже в здании суда находились со мной, сопровождали до зала и стояли прямо возле клетки. Теперь передача любых документов полностью исключена. Вот ведь как они боятся моих публикаций: даже готовы жертвовать индивидуальный конвой и автозак, несмотря на то что все арестанты ездят в переполненных машинах, буквально друг у друга на головах. Мало того, из-за нехватки транспорта и персонала МВД доставка меня назад в тюрьму происходит глубокой ночью, чтобы к этому времени развезти всех остальных заключённых по разным изоляторам.

В камере ожидания, «стакане» Басманного суда, было очень жарко, не хватало воздуха, и после нескольких часов нахождения там я вызвал скорую помощь. В этот момент меня решили вести в зал заседаний, вверх, по очень крутым ступенькам, что во время голодовки особенно тяжело даётся. Едва я с трудом и пятью передыхами наконец дошёл до зала, на третий этаж, как меня опять потребовали назад, из-за приезда скорой. Я попросил провести заседание без меня. Всё равно уже видел Владу и Юлю, заодно продемонстрировал им свою худобу, чтобы никто не сомневался, что я голодаю по-честному.

Личная охрана на индивидуальном «лимузине» довезла меня до «Кремлёвского централа» за 20 минут, но там были такие же крутые ступеньки, как в Басманном суде, только моя камера располагалась на пятом этаже. Я честно предупредил, что буду идти на эту Голгофу не менее 40—50 минут. Проблема заключалась в том, что в «Кремлёвском централе» никто из заключённых не должен был меня видеть, как в «Лефортово», а это здесь единственный спуск и подъём, поэтому шестеро тюремщиков положили меня на носилки и с довольными лицами понесли наверх. По дороге они много шутили, по-доброму, отчего я почуял какую-то новую директиву в отношении меня, скорее всего после вчерашнего прихода Татьяны Москальковой. И точно. Явился счастливый дежурный майор и, не скрывая своего ликования, сказал ключевую фразу:

– Шестун! С вещами на выход!

Радовались этому все. Непонятно, кто больше: я, коллектив СИЗО 99/1 или мои соседи, давно мечтавшие о переводе меня в больницу? Как и в «Лефортово», я уже не один раз слышал избитую фразу, что такого непокорного арестанта у них ещё не было, хотя пробыл я здесь наименьший срок за свою тюремную одиссею: всего лишь месяц, а средний срок пребывания составлял минимум 40 дней.

Воодушевлённые сотрудники изолятора быстренько нашли мне лучшие сумки, хотя я мог бы постараться вместить весь свой багаж в личные баулы, положили меня на носилки и вприпрыжку понесли, хотя я несколько раз сказал, что вниз спускаюсь легко. Ничего не проверяли, жали мне руки, а некоторые даже обнимали. Интрига была только в одном: куда меня повезут? По закону не положено говорить о новом месте пребывания, и поэтому с Димой и Сашей я гадал, куда же отправят. У нас было два основных варианта и пара второстепенных. Дима настаивал на больнице «Матросской Тишины», я – на «Кошкином доме» (психиатрическая больница в Бутырской тюрьме). Саша поддерживал мой вариант, хотя не исключал другие изоляторы, в первую очередь «Лефортово».

Сцена прощания опять напомнила мне известный сюжет «Ералаша» о проводах хулигана в другую школу – «Прощай, Вася!».

Прагматичный банкир Дима Меркулов оказался прав. Меня привезли опять в больницу «Матросской Тишины», мало того, в ту же 726-ю камеру с розовыми стенами. На входе встречал оперативник Сергей Ершов с грустным лицом. Он явно надеялся отправить меня в «Кремлёвский централ» без возможности увидеть вновь. Из этого бункера ФСБ мало кто возвращался, да ещё так быстро. Кстати, впоследствии оперативник переведётся туда на работу.

– Вы бросаете свою голодовку в больнице? – спросил Ершов.

– Конечно нет! – жёстко ответил я.

– Тогда мне придётся поселить вас одного в камере.

– Я готов.

После некоторой паузы Сергей, естественно, передумал, ведь у меня три полоски в деле: склонен к побегу, суициду и членовредительству.

Когда я зашёл в 726-ю, то с удивлением увидел там Андрея Сергеева, моего соседа по 6-му спецу, и 50-летнего Бориса Фомина, директора компании, которая взяла кредит в «Промсвязьбанке» – банке Сергея Лалакина (Лучка) – более миллиарда рублей и не вернула.

Несмотря на то что Боря всех сдал и заключил досудебное соглашение, Подольский суд дал ему шесть лет лишения свободы по статьям 159 и 160 УК РФ. Что неудивительно, ведь Лучок в Подольске контролирует не только мэра, но и все правоохранительные органы, поэтому Фомин всячески старался избежать судебных разбирательств именно в этом городе. Борис не являлся учредителем фирмы, а просто был наёмным директором, тем не менее регулярно встречался с сыном Лалакина – Максимом, а иногда и с самим Лучком. Разумеется, невозврат кредита был согласован подольскими, поэтому Борю не спасла даже досудебка. Зная связи Лалакина, уверен, Фомину будет сложно выжить на зоне, хотя времена меняются.

Вечером 5 марта, когда Сергей Ершов принимал меня из СИЗО 99/1 в больницу, он не стал составлять перечень моих вещей, которых было много, хотя я настаивал. Просил отдать их в камеру, но мне оставили одну большую сумку с символикой команды по мотокроссу «Красные крылья», базирующейся в Серпуховском районе, всё остальное куда-то унесли. Два дня я разбирался, где мои вещи, написал много жалоб. В конце концов меня отвели в соседнюю 728-ю камеру, где лежал весь мой скарб, сваленный в кучу. После поверхностной проверки стало ясно, что многие вещи пропали, и я, конечно, написал множество жалоб о краже.

Кстати, когда я вошел в 726-ю, то Андрей Сергеев не очень ласково встретил меня. Конечно, он улыбался, обнял, но я почувствовал изменение отношения к себе и впоследствии ненавязчиво выяснил причину охлаждения. Оказывается, когда в начале голодовки Ершов отселил их от меня в 727-ю, то, оставшись вдвоём, по традиции треугольника они с другим соседом Игорем тут же начали выискивать негативные стороны во мне, тем более что в этот костёр подбросил дровишек Ершов и сидевший с ними позже серийный киллер из команды Джако – осетин Инал. А до этого, после недельной отсидки в 727-й, Андрей и Игорь встретили лефортовского арестанта Соколова Сергея Юрьевича, сидящего по статье 222 УК РФ. Ему примерно 65 лет, он весьма политизирован, пишет книгу об Америке и прогнившей политической системе России. Рассказывал, что его били кулаком в пах. Соколов утверждал, будто знает, что Шестун сдал всех своих, поэтому его убрали из «Лефортово». Якобы я надеялся, что после этого выпустят под домашний арест, а раз не вышел, то начал делать публикации против ФСБ. Заявлял, что знает Путина и Медведева, что семья его живёт в Америке, что знаком с лидерами и всей элитой США. Якобы он позвонил одному из политических лидеров Америки, и после этого с котловой хаты забрали все три телефона. Общался с ворами в законе.

Через неделю Андрея и Игоря забрали в 729-ю к Иналу, и с ним они просидели ещё полмесяца втроём. Потом Сергей Соколов переехал в 713-ю и сидел там с Борисом Фоминым, затем его выписали назад в «Лефортово».

Мой адвокат Михаил Трепашкин очень негативно отозвался о Сергее – как о мошеннике и стукаче, а также поведал, что Соколов подставил Березовского.

* * *

С первых дней в больнице я понял, что вольницы, которая была ранее, сейчас уже не предвидится. Режим ужесточили настолько, что даже превзошли в чём-то 99/1 и «Лефортово». Адвокаты, зашедшие ко мне с пустыми листами, без каких-либо документов, сразу подтвердили мои опасения. Их обыскивали, как отъявленных террористов, всё до миллиметра. Даже, как в «Лефортово», не разрешили переписывать мои тексты, говоря, что если хоть одна публикация Шестуна появится, то следователи сразу будут уволены.

Мой сосед Борис Фомин, увидев будущую книгу, которая представляла собой печатные листы, вставленные в папку с файлами, да ещё снабжённые фотографиями, сильно заинтересовался. Буквально за два дня Борис всё перечитал и понёс показывать своему адвокату, когда тот незапланированно пришёл к нему на третий день моего пребывания в больнице. Вернулся Фомин уже без моей книги и рассказал, что никакого адвоката не было и что, как только он вошёл в кабинет, семь оперов с видеорегистраторами во главе с Ершовым изъяли мои тексты, составив протоколы. Вот такая тёплая встреча ждала меня в больнице. Личные вещи мне показали только на третий день, почти трети не хватало. К тому же камера не отапливалась трое суток. К тому же у меня изъяли все таблетки.

Самое большое возмущение у меня, конечно, вызвало изъятие у Бориса Фомина рукописного текста про события в «Кремлёвском централе». Я написал официальное заявление во все инстанции, сообщил, что если мне не вернут записи в течение 10 суток, положенных на цензуру, то перейду на сухую голодовку, без воды и медикаментов. Больше недели человек жить без воды не может, поэтому мне самому было страшно: вдруг они ничего мне не вернут? На тот момент я голодал уже месяц, и мой вес составлял 80 кг, сахар в крови понизился до 3 ммоль/л, температура – до 35 градусов.

Как оказалось, в больнице на тот момент, помимо меня, голодали ещё пятеро: Алексей Магазейщиков – с самым длительным сроком голодовки, Василий Ткачёв и Александр Кузмин в камере 729. В 727-й с 11 марта голодала Татьяна Козлова, то есть начала на неделю позже меня. Впоследствии присоединился к голодовке москвич Александр Пробора.

Я посчитал любопытным и даже сенсационным тот факт, что в больнице «Матросской Тишины» массовая голодовка. Шесть человек – довольно большое количество, чтобы сказать о том, что есть системные и массовые нарушения закона. Написал об этом в своих соцсетях – мгновенно отреагировала «Независимая газета» и ещё ряд сайтов и порталов.

Больше всех я общался с Татьяной Козловой. Ей 36 лет, она бывший следователь МВД г. Москвы, уже осуждена Таганским судом на небольшой срок, высока вероятность, что в колонию её отправлять не будут, выйдет за отсиженное. Ей удалось отбиться от нескольких статей, приговор вроде бы только по статье 159 УК РФ. Про Татьяну я много слышал, когда в прошлый раз, в сентябре 2018-го, лежал в этой больнице. Поговаривали, что она уже сумела продержаться в лечебном учреждении полгода за счёт несметного количества жалоб и своего бойцовского характера. Особой поддержки с воли у неё нет, только пожилой отец Анатолий и небольшой профсоюз. Даже на адвоката не хватает денег. Страшно смотреть на ещё довольно молодую женщину, доведшую себя голодовкой до такого состояния, что можно без грима сниматься в фильме про концлагеря. Впрочем, и мы с Магазейщиковым сошли бы на такие роли. Правда, Таня Козлова, как и Алексей, делает небольшие перерывы, но потом опять отказывается от пищи. Как сказала мне начальник всех тюремных больниц ФКУЗ МСЧ-77 ФСИН России Галина Тимчук, больше всех непрерывно голодала украинка Надежда Савченко – 60 дней. После меня, так как этот разговор был уже на 70-й день моей протестной акции. Всего эта известная украинка, вместе с перерывами, не принимала пищу почти полгода и сбросила около 30 кг, очень серьёзно подорвав здоровье. Чуть позже я вернусь к описанию Надежды Савченко, голодавшей в той же 727-й камере, что и я сейчас.

Алексей Магазейщиков отказывается от еды ради своей жены, пытается сделать всё, чтобы с неё сняли претензии по его уголовному делу. Выглядит он очень страшно, с горбом, ходит с палочкой. Сказал, что в результате длительной голодовки ему удалили желчный пузырь. Местным арестантам Алексей знаком. Говорят, он из Измайловской группировки. Я спросил:

– Алексей, ты правда из измайловских?

– Я неплохо знаю их всех уже очень давно, мы все вместе выросли, – обтекаемо ответил Магазейщиков.

Рассказывают, что он долго прятался от федерального розыска в Таиланде, потом решил приехать в Россию, когда всё успокоилось. В одной из центральных областей страны его остановили гаишники и, заметив разницу в правах и паспорте, напряглись. Начали разбираться. Алексей предложил им полмиллиона, чтобы разъехаться в разные стороны, но, услышав такую астрономическую цифру, полицейские сразу достали автоматы. Бывалые заключённые посчитали, что если бы инспекторам предложили стандартную сумму, вроде 10—20 тысяч рублей, то можно было избежать столь трагичной развязки.

Следует заметить, Алексея «измайловского» хорошо знают многие заключённые «Матросской Тишины» – одно время он был смотрящим по тубонару (одному из девяти корпусов «Матроски», бывшему отделению для больных туберкулёзом).

Василий Ткачёв просто оспаривал голодовкой несправедливый приговор. Как и Александр Кузмин. С его слов, их с женой осудили за ограбление дома тёщи на Рублёвке стоимостью 2 миллиона долларов. Однако он и супруга, наоборот, защищали дом от рейдерского захвата, и сама тёща, потерпевшая, полностью их поддерживает и считает защитниками, а не грабителями. В принципе, это логично, ведь мало какая мать захочет посадить свою дочь, какой бы имущественный спор ни был. Сидит Кузмин в спецах Бутырской тюрьмы. Очень доволен условиями содержания, там ему нравится даже больше, чем в больнице. Сам он из Воронежской области. Внешне – как сказочный русский молодец, с окладистой бородой, вовсе не портящей его безупречный образ.

Последний примкнувший к голодающим – москвич лет тридцати, Александр Пробора, сидевший раньше в большом спеце «Матросской Тишины», причём на пятом этаже, где Денис Тумаркин отремонтировал все камеры размером 14 квадратных метров, поставив шикарные двери. Правда, впоследствии его перевели в СИЗО «Капотня». Хотя изолятор и новый, но не нравится совершенно никому, кого ни спросишь. В «Капотню» арестантов уже почти набрали. «Дорог» там нет, и вроде как хотят там же сделать и свой суд, чтобы не таскать арестантов через всю Москву. Администрация СИЗО старается заполнять камеры узбеками и таджиками, чтобы завершить ремонт. Когда я спросил у Проборы, по какой статье он сидит, то услышал, что по педофилии. Интерес к его проблемам у меня сразу пропал. Я никого не осуждаю, но всё же есть что-то запредельное в этом, что даже убийство не кажется таким уж мерзким.

Сейчас мне сложно выяснить подробности дел, чтобы была объективная информация. Я полностью изолирован от всех. Раньше я мог спросить у адвоката, что по тому или иному делу есть на сайтах судов, а теперь это исключено.

Когда я заехал в больницу и по вечерам не услышал привычное: «Жизнь ворам! Вечно! Бесконечно!», то спросил у соседей, почему так тихо вечером на централе.

– Новый положенец, ингуш Тимур Росомаха, установил новые правила, – ответили ребята. – Сказал, что можно кричать только два раза в месяц – 15-го и 30-го числа. Якобы из-за введения нового закона: если ты называешься вором в законе или пропагандируешь, то за это получаешь срок.

Тимур Росомаха сидит в 134-й камере общего корпуса. Ему тридцать с небольшим. И в СИЗО-3 «Пресня» появился новый положенец – чеченец Агабек. Тимур Росомаха прекратил практику сбора крупных сумм с сидельцев по статьям 228, 159 УК РФ и по многим другим традиционным статьям. Теперь это делается только в разумных пределах, по возможности от тысячи до трех тысяч рублей. На эти деньги закупаются для бедолаг сигареты, чай, сахар, спички, разгонные телефоны самой простой модели. Тимур одобряет «дороги». Мало того, пишет установки в виде маляв, да, собственно, и загоняет на время трубки разгонные, чтобы после звонков их возвращали назад.

* * *

Вечером 8 марта в кабинет к врачам, после процедур, зашёл начальник СИЗО Поздеев. Он всегда приходит в выходные, видимо, чтобы было время поговорить о книгах. Сергея Леонидовича интересуют все тюремные романы, и мы подолгу обсуждаем стиль, правдоподобность и личность автора. (Почему он не спешил в женский праздник поскорей отправиться домой, чтобы поздравить и развлечь свою жену?) Под конец беседы задал вопрос:

– Как думаешь, наладится у тебя контакт со следствием?

– Все пути уже отрезаны. Ко всему прочему следователь даже не скрывает, что не принимает самостоятельных решений. Ткачёв и Алышев дают реальные указания. Есть кое-какие мысли у меня по этому поводу. Как всегда, не мирные, а с точки зрения нападения. Пока я ещё выложил не всё, что у меня есть. Посмотрим, насколько Иван Иванович непробиваем.

10 марта мои старшие дети, Маша и Санёк Шестуны, посетили митинг за свободный интернет на проспекте Сахарова, где появились с плакатом «Шестун сидит за ролик на YouTube». Акция собрала 15 000 жителей Москвы и Подмосковья, а также внушительное количество федеральной прессы.

Моих детей все узнавали, особенно после видеообращения к Владимиру Путину, которое набрало 10 миллионов просмотров в интернете. Многие люди подходили к ним, фотографировались и выражали поддержку. Саша и Маша дали интервью почти всем присутствующим там телеканалам, в том числе иностранным.

После окончания митинга они давали интервью журналистам Euronews, Саша при этом развернул плакат в мою поддержку для кадра. Внезапно на него налетели вооружённые сотрудники полиции или Росгвардии и повели в автозак, попутно ударили по почкам, впечатали головой в машину и пнули. В дальнейшем суд оштрафовал моего сына за нарушение правил проведения митинга, при этом в основу такого решения легли ложные показания сотрудника полиции: якобы Саша что-то выкрикивал, хотя в интернете выложено несколько видеороликов, где видно, что он ничего не кричал, когда на него беспричинно налетели со спины и задержали.

Про Сашу, моего единственного сына не от брака с Юлей, я хочу рассказать подробнее. Эта история началась 31 декабря. Наступающий 1991-й я встречал на турбазе в Прилуках (деревня в Серпуховском районе). Там и произошло наше с Леной знакомство. Она была секретарём комсомольской организации ситценабивной фабрики, жила с ребёнком в коммуналке. У неё в квартире собиралось очень интересное общество, и меня тянуло туда магнитом. Гораздо сильнее, чем к самой Лене. Но чем дольше мы общались, тем большую духовную близость испытывали. Развёл нас, как это часто бывает, быт. Я в то время начал строить свой дом – позже расскажу о нём более подробно, и Лена потребовала от меня законной регистрации наших отношений. Как приправу к пище, я стал ежедневно получать порцию упрёков, а на десерт – жалобы с оттенком скандала. И всё-таки я сопротивлялся. Во-первых, в тот момент я вообще не видел в этом необходимости. А во-вторых, терпеть не могу, когда на меня давят. В общем, я упёрся, а она не сдавалась. Почти каждый день выслушивал упрёки в чёрствости и эгоизме.

В итоге, в один прекрасный день, когда меня в очередной раз выгнали, я решил, что на этом всё – точка. Снял квартиру и переселился. Какое-то время «зализывал» душевные раны, но на переживаниях не особо зацикливался – работал почти сутками. Хотя от Лены я ушёл, но эпизодические встречи остались, и однажды я услышал, что скоро могу стать отцом. Если, конечно, срочно что-то не предпринять. Я уговорил её оставить ребёнка. Мне к тому времени было за тридцать, все родственники буквально хором требовали наследников фамилии. У моего брата Игоря только девочки, и получалось, что на нас род Шестунов обрывался.

Через положенное количество времени родился сын. Назвали Сашей, в честь моего деда, который страстно желал рождения правнука. Разумеется, все проблемы материального характера я взял на себя: купил, отремонтировал и обставил трёхкомнатную квартиру в центре города, хотя сам продолжал жить в съёмной. Оформил отцовство. Хотя мы и не жили с Леной, если я не видел сына хотя бы пару дней, начинал по нему скучать. И я не могу описать словами, что испытываю сейчас, когда не могу его видеть месяцами, когда узнаю новости о том, как его «паковали» в автозак за то, что он борется за мои права.

* * *

11 марта у меня произошло больше событий, чем за всю предыдущую неделю. С утра на обходе хирург Борисов сказал, что я освобождён от судов, однако меня загнали в клетку на ВКС на какое-то заседание. Я надеялся, что начинается заседание Красногорского суда по иску Генеральной прокуратуры относительно конфискации всего имущества, где мне, конечно, хотелось участвовать и активно выступать. Просидел четыре часа в клетке, а меня так и не соединили ни с каким судом, причём даже не говорили, связь по какому заседанию мы ожидаем.

Я сильно нервничал не только из-за того, что неизвестно чего так долго ждал, но и по поводу увиденного мною следователя Писарева в кабинете у начальника больницы Савченко Елены Викторовны. Я незапланированно повернул к ней в кабинет так, что конвой просто не успел отреагировать, и увидел этих двух голубков, воркующих чуть ли не в обнимку. С первого взгляда было заметно полное взаимопонимание и рабское заискивание Елены Викторовны перед следователем СКР. Когда они увидели меня и поняли, что я их застукал, то оба съёжились и чуть не полезли прятаться под стол. Ещё не утих тот скандал с предыдущим начальником больницы Динаром Тагировичем Гайсиным и угрозами следователя Видюкова, что он выкинет меня из больницы и поселит в «Лефортово» с профессиональным бойцом-тяжеловесом, проходящим по делу о терроризме. Гайсин бил себя в грудь кулаком и утверждал, что он врач прежде всего и никакой силовик не в состоянии на него повлиять, однако обманул меня и выгнал, как только ему указал следователь. Не помогли даже публикации в газетах о том, что ФСБ и СКР оказывают внепроцессуальное давление на врачей и тюрьму, ведь они не вправе вмешиваться в ход лечения и определять, с кем мне сидеть в камере.

На территорию больницы ни следователь, ни адвокат заходить не могут, как и в камеры к заключённым. Есть административный корпус, предназначенный для этого. Но кто сейчас боится нарушений закона? Они это делают даже специально, демонстративно, чтобы подломить твою волю и указать на твою полную беспомощность.

6 марта они не вывели меня на ВКС, хотя я просил Мосгорсуд и говорил, что в любом состоянии готов выступить. Однако на важное заседание не приводят, а на второстепенные конвоируют, где я ещё и сижу часами в клетке. Уверен, всё это делается специально. Не зря следователь Писарев каждый день ходит к нам в тюрьму, решая вопросы, как унизить и замучить меня. Так вот, 11 марта, после четырёх часов бесплодного ожидания я уже совсем озверел и, когда замначальника СИЗО по режиму Пьянков выпустил меня наружу, в коридор, начал громогласно выступать против него и других замов, собравшихся в коридоре.

– Тише, тише, Александр Вячеславович! – увещевали они, кивая на кабинет с приоткрытой дверью. – Там всё начальство ожидает.

Войдя туда, я сразу увидел председателя СПЧ Михаила Федотова, начальника УФСИН России по г. Москве генерала Мороза в гражданском костюме, начальника СИЗО Поздеева, начальника МСЧ-77 Тимчук и ещё кучу офицеров ФСИН.

Как всегда, месседж Федотова заключался в просьбе снять голодовку, а я довольно настойчиво перечислил грубейшие нарушения в больнице, избиения в СИЗО 99/1, только что застуканных Савченко и Писарева и многое другое. Михаил Александрович слушал невнимательно, впрочем, как и Москалькова, ничего не записывал, но зато оживился, когда я спросил:

– Кто вам такие красивые галстуки подбирает? Жена?

– Нет, почему же! Я сам!

– Какая фирма? – У меня-то глаз намётан на хорошие вещи.

– Я всегда покупают только Hermes, – ответил мне председатель СПЧ.

Сергею Анатольевичу Морозу я озвучил про украденные вещи по прибытии из «Кремлёвского централа», про изъятые рукописные тексты и объявление сухой голодовки в связи с этим. Поговорив часа полтора, мы разошлись.

Затем ко мне в камеру зашли начальник МСЧ-77 Тимчук и начальник больницы Савченко. Конечно, я тут же поинтересовался у Елены Викторовны:

– А что делал в вашем рабочем кабинете следователь Писарев?

– Мы просто с ним познакомились, – игривым тоном ответила мне Савченко.

– Вам что, по 17 лет? Познакомились. Вам уже 50, наверное. Вы же не мальчик с девочкой, чтобы тут свидания устраивать. Кто выписал ему пропуск? Как он попал в режимное учреждение? Вы понимаете, что это называется «внепроцессуальное давление»?

Сразу после встречи с женщинами-медиками меня позвал на беседу прокурор Дмитриков Александр Михайлович. В течение двух часов он подробно записывал про голодовку, кражу и всё остальное. Дмитриков искренне желал разобраться, и это было заметно невооружённым взглядом. Только рано я радовался. Когда я увидел Дмитрикова недели через две, он даже разговаривать со мной не стал, видимо, получив инструкции от начальства, что Шестун для прокуроров – персона нон грата.

На следующий день, 12 марта, я опять просидел четыре часа в клетке, ожидая заседания Лефортовского городского суда по отказу в возбуждении уголовного дела по факту нападения бывшего сокамерника Кодирова с заточкой по команде тюремщиков. Во время ожидания коротал время с очаровательной девушкой-психологом, вольнонаёмной, без признаков косметики на лице. Она пыталась меня уговорить выйти из голодовки, мягко и ненавязчиво, безо всякого жеманства и дешёвых уловок.

С утра увидел в «локалке» (в коридорах) две решётчатые двери на расстоянии, куда временно поместили Таню Козлову. Говорит, уже вторые сутки она находится здесь из-за того, что её переселили в камеру, где на полу покрытие аллергенное, – пошла болезненная реакция в организме.

В 10:00 сходил на ВКС с Мосгорсудом по нашей жалобе на отводы адвокатов Камалдинова и Беспалова. Пока ждал соединение, написал много жалоб, поговорил с Пашей Кондаковым, сидевшим ранее в 6-м спеце в камере с Ильдаром Самиевым. Паша проходит по делу «Роскосмоса», сейчас сидит в питерских «Крестах», новых, конечно, потому как старый централ закрыт полностью. Кондаков обслуживается адвокатской конторой «ЗКС». Из неё у меня два адвоката – Гривцов и Малюкин.

Немного пообщался с даргинцем Раджабом из «Водника». Родом он из Дахадаевского района Дагестана, где у меня много знакомых, включая однокурсника по институту Джапарова Абдулкерима и его братьев.

Сейчас врачи не пускают меня на судебные заседания с доставкой в зал, только по ВКС из-за состояния здоровья, да и нет смысла, ведь у Шестуна индивидуальный конвой и нет возможности для общения.

После суда встретился с адвокатом Шляховым, который, кстати, самый добросовестный из всех моих защитников: не боится спорить с сотрудниками СИЗО, писать жалобы, заранее записывается на длительные свидания, весьма педантичен, работоспособен, несмотря на свой возраст. Ему где-то около 65 лет, но эта машина работает эффективно и последовательно. Только Шляхов приносит полную папку с информацией по делу и новостями от семьи, остальные приходят с пустыми листами на короткое 20-минутное свидание. Боятся, что Чайка состряпал обращение к министру юстиции и им вынесут дисциплинарку, лишат статуса.

На выходе из суда, возле камеры, я встретил председателя ОНК Вадима Горшенина и члена ОНК Бориса Клина из ТАСС. Вадима Валерьевича я видел впервые, он произвёл впечатление творческого, интеллигентного человека. Среднего возраста, достаточно высокий, немного сутулый, в куртке-пилоте и яркой, хотя уже и подзатёртой майке Brioni. Честно говоря, я впервые вижу вещи такого дизайна этой легендарной фирмы, довольно нетипичного в плане цветовой гаммы.

Бориса Львовича считаю одним из самых честных и полезных для арестантов членов ОНК. Помимо высокой эрудиции и наличия определённой смелости, а также того факта, что Клин пишет достаточно вольные публикации для одного из самых строгих информагентств – ТАСС, он ещё и невероятно обаятелен, с огромным желанием докопаться до истины. При всём том, что Борис Львович часто мне говорит разные неприятные вещи, рубит правду-матку, я абсолютно не обижаюсь и в том же резком духе возражаю ему.

Вадим и Борис сразу набросились на меня, чтобы я прекратил заниматься глупостями и непременно начал есть. Аргументом стало, что последним, кто умер от голодовки, был Анатолий Марченко, в 80-е годы, когда уже Горбачёв пришёл к власти. Тогда этот известный диссидент проголодал 90 суток, он уже начал выходить из своей протестной акции, получив гарантии, что всех политзаключённых выпустят из тюрем, но смерть всё-таки настигла его.

– Борис Львович, вы неправы. Только в этой больнице умерли двое из-за голодовки в последние два-три года, – парировал я. – Правда, одному поставили диагноз «сепсис», а другому – «отёк мозга».

Это в подробностях, даже с фамилиями умерших, рассказал врач-эндоскопист Чингиз Шамаев, кумык из Хасавюрта. Да, собственно, и не только он, а многие тюремщики.

К сожалению, гражданское общество не считает голодовки опасными для здоровья, а больше – политическим фарсом. В сухом остатке решили с Горшениным и Клином попросить СИЗО вернуть мои рукописные тексты, чтобы мне не уходить на сухую голодовку. Тексты вернули. За это Вадиму и Борису огромный респект. К тому же Борис Львович написал большой текст про голодовку, где опять провёл аналогии с Марченко, что для меня весьма почётно. Анатолий Марченко – народный герой среди интеллигенции 80—90-х годов. Да и для меня он символ эпохи наряду с Солженицыным, Гинзбург, Сахаровым. Вадим Горшенин тут же написал статью о моей голодовке и опубликовал на своём сайте Правда.ру. Несмотря на заключение, что, в случае моей смерти, это будет уход от ответственности и признание своей вины, я всё равно считаю полезной эту публикацию, как, впрочем, и сам приход Горшенина.

На следующий же день Сергей Поздеев собрал комиссию, вынес мне два выговора и наказал очередным карцером.

– Вы упали в моих глазах, – сказал я Поздееву, понимая, что это, разумеется, не его инициатива.

Вот цена прихода ключевых правозащитников. Тюремщики сидят рядом с нами, поддакивают, слушают про нарушения со стороны тюрьмы, обещают исправить, а как только провожают гостей, на пустом месте дают два выговора и карцер. Председатель СПЧ Федотов, генерал ФСИН Мороз, председатель ОНК Горшенин приходили ко мне буквально за два дня до применения репрессий. Ответственно заявляю, что такого арестанта, как я, в Москве сейчас больше нет – ни к кому не применяется столько наказаний, пыток, избиений, никто не меняет по семь изоляторов за 11 месяцев пребывания под стражей. Мне поставили три полоски в дело – склонен к побегу, нападению, суициду, членовредительству, сделали около 15 выговоров и 7—8 карцеров, устроили пресс-хату в «Лефортово», когда специально подсадили к профессиональному бойцу-тяжеловесу Кодирову, чтобы тот ночью напал на меня с заточкой. Двадцать тюремщиков в «Кремлёвском централе» в касках, с резиновыми дубинками и электрошокерами жестоко избили меня. В Басманном суде порвали наручниками запястья в кровь, а в коридоре суда распыляли перцовый газ. Лишили свиданий и телефонных звонков, заблокировали переписку. Адвокатов генпрокурор Чайка требует отстранить в министерстве юстиции. Защитникам не дают проносить ничего по делу, обыскивая перед каждой встречей по два часа. У меня индивидуальный конвой с индивидуальным автозаком, чтобы исключить общение с другими арестантами. Уже думал, что больше никаких репрессий в их арсенале не осталось, но я ошибался.

Меня всегда сопровождали три сотрудника, хотя с остальными заключёнными всё наоборот: один тюремщик водит иногда и по 20 арестантов, а так – 4—5 в среднем. Когда я сижу с адвокатом или в клетке суда на ВКС, то рядом сидят трое дежурных, снимают на свои видеорегистраторы мои малейшие действия. Теперь вот мне добавили ещё и спецназ ФСИН, в чёрной экипировке, с большим набором спецсредств. Эти высокие накачанные ребята живут в двух соседних камерах – 726-й и 728-й, а я – в 727-й. Они непрерывно следят за монитором, и все мои передвижения возможны только в их присутствии. Рядом сидит серийный киллер, убивший 40 человек, но его не охраняют.

* * *

Помимо страшных новостей, произошло и очень много радостных событий. Узнал об освобождении людей, к чему считаю себя сопричастным. Гейлен Грандстафф, американец, мой ровесник, качок, удивительно добрый, творческий человек, – на свободе. Я, наверное, радовался больше, чем он сам или его русская жена. Он был настолько мил и совершенно не приспособлен к нашей суровой действительности: рисовал мишек, увлекался выращиванием фиалок… Представительница Фемиды Солнцевского суда вернула в прокуратуру уголовное дело, усмотрев там множество нарушений, и освободила Гейлена в зале суда. Такого развития событий никто не ожидал. Грандстафф сказал очень много тёплых слов обо мне в интервью одной из газет: «Я не встречал в тюрьмах России человека, подобного Шестуну, который беспокоится за чужие уголовные дела больше, чем за свои. Его обвинение основано на пустых фактах, чтобы снять с должности». Примерно такие слова сказал этот милый американец. Видимо, в знак благодарности, что я писал две статьи о нём на русском и английском языках, причём из русских СМИ это печаталось в «Новой газете», а из британских – в The Times.

Вышел под домашний арест Вадим Варшавский. (Тот яркий случай, когда он сходил «по-большому» прямо в клетке зала Тверского суда, я уже описывал.)

Освобождён и Вадим Балясный, 200-килограммовый великан с больными ногами и доброй душой. Ещё в своей первой публикации из «Водника» я писал, что Балясного уж совсем незачем держать в тюрьме. Его поставка топлива кораблям в Крыму была совершенно открытой. Качество поставляемого дизеля не соответствовало контракту, но он открыто писал об этом в договоре и получал меньшую цену. Иными словами, подобное дело не может являться уголовным. Такие случаи разбирает арбитражный суд.

* * *

19 марта опять пришли Михаил Федотов, генерал ФСИН Мороз, Андрей Бабушкин, Тимчук, Савченко, все замы Поздеева. Совещание длилось четыре часа. Сергей Анатольевич Мороз дал команду вести протокол, поставить мне кнопку вызова сотрудников. Федотов и Бабушкин настаивали, чтобы я сделал заявление о прекращении голодовки. Ответил: если будут изменения, то вполне возможно, но просто поверить словам (да ещё с такими уклончивыми формулировками) невозможно. Тем не менее после этой длительной встречи Федотов распространил заявление, что я снял голодовку, и его процитировали многие серьёзные издания. Когда же я на следующий день через адвокатов опроверг данное заявление, это напечатали всего два-три небольших СМИ. Правда, через неделю написали о моей позиции почти всё те же – «Коммерсантъ», «Интерфакс» и др.

На встрече я посетовал, что в камере нет телевизора, я не могу смотреть блистательные репортажи Куренного из Генпрокуратуры, который сам ездил по району и снимал с центральными телеканалами «мои дома, машины, турбазы, магазины» и т. д. Куренной пришёл работать из «Единой России», где специализировался на чёрном пиаре.

Михаил Александрович пообещал привезти телевизор с дачи, якобы у детей в комнате он лишний, отвлекает от уроков. И привёз-таки – Philips, вполне приличный, теперь я могу смотреть, помимо опусов Генпрокуратуры, новости телеканала Euronews. Низкий поклон Михаилу Александровичу за его гуманизм и заботу о заключённых.

Суды по ВКС в больнице идут у меня почти каждый день в будни, поэтому я, как правило, с утра выхожу из камеры и возвращаюсь уже ближе к ночи. Кроме судов, хожу на допросы к следователям, правозащитникам, генералам и прочим начальникам. Даже прилечь днём на часок не получается, а у меня ведь уже большой срок голодания, организм ослаблен. Сразу после очередного суда по ВКС меня пригласили к следователю Алёне Гришиной из Преображенского отдела СКР по факту моего избиения в «Кремлёвском централе» двадцатью «космонавтами» с резиновыми дубинками. Алёна – молодой следователь, ей около 30 лет, расспрашивала не очень заинтересованно. Поэтому спросил я:

– Откажете в возбуждении уголовного дела?

– Как начальство прикажет, так и будет, – честно ответила следователь Гришина, хотя по закону она абсолютно самостоятельное лицо. Разумеется, впоследствии Алёна вынесла постановление об отказе, которое мы, конечно, обжалуем и отменим ещё не один раз.

Пришли новости из Серпухова. ФСБ и СКР продолжают обыски, особенно усердствуют по журналистам и публичным политикам, поддерживающим Шестуна. Очень жёстко обыскивали Диму Староверова: как всегда, в масках и с автоматами ворвались в шесть утра к нему в квартиру и, вытащив голого из кровати, традиционно положили лицом в пол. Непробиваемый Дима просто заснул с голой задницей, следователям даже пришлось прикрыть его. В дальнейшем силовики оспорили приватизацию квартиры Староверова в суде. Суд, конечно, вынес решение, необходимое ФСБ, лишив его жилья.

Не менее трагично развивались маски-шоу у главного редактора газеты «ОКА-ИНФО» Дениса Бутырского. Они третировали и его мать, забрав в ФСБ на допрос в шесть утра, и престарелую бабушку. У Дениса же отобрали не только «загранник», но и российский паспорт, оставив вообще без документов.

Генерал-миллиардер Дорофеев, конечно, полноценно отрабатывает «мусорные» деньги Воробьёва и уголовных авторитетов, хозяйничающих на подмосковных свалках. Отряд примерно из 100 человек уже полгода не вылезает из Серпуховского района и ещё немного работает в Клину и Волоколамске.

Жёсткие обыски были проведены в эти дни у Николая и Геннадия Дижуров. Николай достаточно резко критикует Воробьёва и его злостную деятельность по разрушению местного самоуправления, частенько указывает на яркие коррупционные факты команды молодого губернатора.

* * *

21 марта меня в который раз просто не вызывают на заседание Красногорского суда по иску Генеральной прокуратуры о конфискации имущества. Проводят без меня и даже не заморачиваются. Серпуховский суд отказывается принять заседание у себя, хотя так положено по закону. Мы все просили Чеховский, Протвинский или Пущинский суд, но подмосковная Фемида показала нам фигуру из трёх пальцев, ткнув перстом на наиболее приближённый (во всех смыслах слова) Красногорский суд.

Когда решение о подсудности принималось Мособлсудом, меня даже не отвели на ВКС, зато вечером следователь хотел повести на очную ставку. Я прошу об этом уже более полугода… но почему мне назначают её на ночь глядя? К тому же я нахожусь на 43-м дне голодовки и значительно ослаб.

На следующее утро, впрочем, меня отвели на очную ставку с Женей Слухаем в следственный кабинет, причём посадили в клетку, что обычно не делается. Видимо, чтобы унизить моё достоинство и показать Евгению, кто здесь хозяин. Я спросил:

– Зачем в клетку? Я не собираюсь бросаться на него. Тем более я неплохо отношусь к нему и не вижу причин для изоляции.

– Посмотрим! – хитро улыбнулся Видюков.

С первых секунд появления Слухая в кабинете я понял, что он изменил показания, данные ранее не один раз. Даже при возбуждённом уголовном деле Женя рассказывал следователю всё, как было на самом деле. Теперь же Евгений Викторович прошёл, не поздоровавшись со мной, хотя я приветствовал его. Мало того, сел, вывернувшись так, чтобы не смотреть на меня. На потемневшем лице виднелась смесь тяжести от всей процедуры и некой брезгливости.

– Женя, не беспокойся. Говори, что тебя просит следователь. Всё равно твои показания уже ничего не изменят. Я всё равно смертник, хоть ты живи нормально, воспитывай ребёнка.

Это немного расслабило его, хотя до конца он был сгруппирован, как ёжик с выпученными иголками во время потенциальной угрозы. Слухай наврал, что говорил мне о несоразмерности участка и площади строений. Конечно, в этом случае я бы тут же вызвал юристов и ни при каких обстоятельствах не дал бы добро на постановление, даже несмотря на то что находился в отпуске и его не подписывал. Всё равно на тот момент предприниматели Криводубский и Самсонов уже начали строить крупные основные строения – дороги, котельную, площадки для парковки, забор и т. д. И земля уже была в аренде. Ну выкупили бы на месяц-другой позже. Кроме того, Слухай с Криводубским общался гораздо больше, чем со мной. Это можно просто проследить по детализации звонков. Я на тот момент вообще не знал о существовании домика сторожа, на основании которого была применена цена участка. Прочитав об этом в публикациях газеты «МиГ», тут же собрал совещание в 2009 году, однако юристы утверждали, что всё стопроцентно законно. Слава богу, хоть это Евгений Викторович подтвердил.

Очная ставка длилась восемь часов, и после ещё планировалась беседа с Сергеем Соколовым, но я сказал, что это уже перебор, попросил назначить другой день. Тем более у меня было назначено УЗИ сердца и сосудов шеи очень опытным врачом Инной Вячеславовной, и она подтвердила стеноз 60% моей сонной артерии с врождённым S-изгибом.

Рядом проверяли Астемира, молодого кабардинца, сидящего на тубонаре за грабёж. Пытался поговорить с ним об истории адыгского народа, в семью которого входят кабардинцы с черкесами, об их предках убыхах и раннем вероисповедании с верой в сокола, про большую депортацию, устроенную ещё русским царём и турецким султаном. Но Астемира мало интересовала история его народа, а жаль. Убыхи, предки кабардинцев, были ключевой нацией на Кавказе. Самые образованные, сплочённые и боеспособные на тот период времени.

После я встретился с и. о. начальника СИЗО Морозовым Иваном Валерьевичем, начальником оперативного управления УФСИН России по г. Москве Ивановым Александром Владимировичем, и мы обсудили все заявленные претензии друг к другу, наметили действия к тому, чтобы избегать впредь подобных конфликтов. Как всегда, я вернулся в камеру уже после отбоя. И так почти каждый день. Хорошо, что обедать и ужинать не надо – я на голодовке, а так всё пропускал бы регулярно.

На следующий же день, 23 марта, я опять вышел из камеры с утра, а зашёл за полночь. В тот вечер я был сильно расстроен, потому что, как и предполагал, ЦИК запретил передачу мандата умершего Жореса Алфёрова Павлу Грудинину. Я был уверен в таком исходе и ранее, когда другой мой знакомый, Борис Иванюженков, подал в суд, как только КПРФ приняла решение о передаче мандата директору ЗАО «Совхоз имени Ленина». Боря не стал бы без согласования с Яриным, Лалакиным и Воробьёвым устраивать подобные демарши. Думаю, ему хватило несогласованной кампании в Госдуму по нашему одномандатному округу, когда он в пух и прах проиграл Олейникову. Впрочем, Михаил Михайлович Кузнецов, руководитель администрации губернатора, маг и волшебник покруче Чурова, никогда не скрывал, что способен сделать любой результат с любым кандидатом. Ну не могут Кириенко и Ярин простить Грудинину второе место во время главной предвыборной кампании страны. Даже сейчас Павел Николаевич опережает опытного пиарщика Сергея Шойгу и прочно держит рейтинг вслед за президентом России. Конечно же, с огромным отрывом, но это серебро, которое в данном случае не просто почётное, но скорее опасное для него.

Противно, что председатель ЦИК Элла Памфилова, всегда бьющая в грудь со словами о своей кристальной чистоте, давно уже потеряла политическую девственность, что я на собственной шкуре прочувствовал ещё год назад. Тогда Элла Александровна топала ножками:

– Никто не может помешать Шестуну участвовать в избирательной кампании!

Но как только получила команду из Кремля, тут же вся её принципиальность ушла, как вода в песок. Меня же для подстраховки перевели в «Лефортово», чтобы наверняка замуровать и лишить любой возможности не только участия в выборах, но и даже консультации супруги, которую столь же бесцеремонно сняли по суду. Однако Элла Памфилова этого как бы не заметила. Боюсь, как бы Павлу Грудинину не оказаться в «Кремлёвском централе» или «Лефортово» с его вторым местом. Активы Грудинина Воробьёв с генералом-миллиардером Дорофеевым уже активно экспроприируют с помощью ручных судов и родственников-прокуроров. Ломать – не строить. Взять всё и поделить – принцип нынешних хозяев жизни, взятый у Шарикова.

Я стал намного больше уважать Зюганова, Кашина, Рашкина, которые не боятся защищать своего опального товарища Павла Грудинина – человека действительно очень яркого, работоспособного и весьма талантливого руководителя. Я уже не говорю про ораторское мастерство директора ЗАО «Совхоз имени Ленина». Такие люди – штучный товар. Этот человек способен чётко и ясно выразить свою мысль, а главное – коротко, но фундаментально. Жалко, если его выдавят из России, как и многих способных предпринимателей, учёных, политиков, которых лишили Родины. Принцип простой: не нравятся местные порядки – вали за кордон. Даже мне, по сути, давали такую возможность, несмотря на жесточайший ролик на YouTube про Ткачёва и Ярина с Воробьёвым. Как только хватило наглости члену ЦИК Евгению Шевченко цитировать Ленина?! «Честность в политике – есть результат силы. Лицемерие – результат слабости». Эти слова Шевченко должен был адресовать своему начальнику Элле Памфиловой. Вот тогда бы выстрел был в десятку.

Как в народе говорят, беда не приходит одна. Почуяв слабину, волчья стая стала окружать подраненного Грудинина. Преуспевающее предприятие кандидата в президенты заинтересовало подмосковные власти и их подельников. Павел Грудинин и его «Совхоз имени Ленина» подверглись рейдерской атаке со стороны губернатора Воробьёва и уголовного авторитета, уроженца Западной Украины, Владимира Палихаты. Правильно, что Грудинин переходит под московскую юрисдикцию, так как подмосковные суды и прокуроры угробят его сельхозпредприятие, ведь земля в Ленинском районе нужна компании «Самолёт» – брата губернатора – под многоэтажную застройку, в том числе и для продолжения построенного им огромного ЖК «Пригород Лесное». Семейка Воробьёвых продала там квартиры с хорошей прибылью, но о транспортной доступности не подумала. Новосёлы теперь мучаются в пробках, и решить эти проблемы с застройщиком без земли «Совхоза имени Ленина» почти что невозможно. Покупать они, конечно, не привыкли, как и всё семейство «воробьиных». Предпочитают воровать, что является характерной чертой этой примитивной птички.

Достойный партнёр у губернатора – рейдер №1 в России Владимир Палихата, хорошо знакомый мне по столкновению с моим знакомым Алексеем Душутиным и адвокатом Андреем Гривцовым. Мой защитник, будучи следователем СКР, вёл уголовное дело в отношении Нестеренко и Палихаты, захвативших здание НИИ эластомерных материалов стоимостью более миллиарда рублей, но сам оказался за решёткой. На мою просьбу рассказать что-нибудь о феномене рейдера №1 всегда словоохотливый Андрей Гривцов вдруг побледнел:

– Ни слова не скажу. Не хочу получить водопроводной трубой по голове.

Впрочем, рассказ Душутина о Палихате не сильно отличался от мнения Андрея. Он-то ведь тоже загремел в тюрьму, а до этого они с супругой, защищая свой ЦКБ «Связь» от захвата, были избиты неизвестными металлической арматурой. Сейчас Алексей Душутин, заплатив взятку следователям, вышел под домашний арест после нескольких лет заключения и, прихватив престарелых родителей, скрылся в Канаде. Когда Душутина посадили в тюрьму, то мама Алексея часто звонила мне и просила помощи. Я-то, как мог, утешал её, но помочь реально был не в силах.

В начале 2000-х Палихата познакомился с вдовой Собчака, Людмилой Нарусовой, и лидером Тамбовской группировки Владимиром Барсуковым, съехавшим не так давно с «Кремлёвского централа» в другой изолятор. Перечислять список захваченных предприятий этим рейдером нет никакого смысла. Речь не о нём. Главные герои в этой истории всё же Воробьёв и Грудинин. Думаю, всем понятно, что губернатор – герой отрицательный, ну а Грудинин, конечно, положительный. Хотя ничего абсолютного в жизни не бывает, на чёрных и белых одеяниях тоже есть пятна.

Более безболезненно закончил своё общение с Палихатой мой давний знакомый, экс-глава Олимпийского комитета России Леонид Тягачёв, который вместе с Александром Слесаревым забрал у предпринимателя Игоря Захарова универмаг «Москва», принадлежавший ему на правах собственности. В результате Захарова арестовали по заказному делу, после чего Палихата захватил здание универмага. Интересно, что часть денег от продажи «Москвы» осела в общаке Таганской ОПГ, лидеры которой, Жирноклеев и Рабинович, заехали при мне в соседнюю камеру СИЗО 99/1. Ну а Тягачёв в результате этой истории вышел с репутационными потерями из-за проблем в «Содбизнесбанке» при выводе Слесаревым оттуда активов. В октябре 2005 года Слесарев, его жена и несовершеннолетняя дочь погибли от пуль киллера. У Владимира Палихаты же после захвата универмага «Москва» авторитета и денег только прибавилось.