Читать книгу Сила - Александр Шевцов (Андреев) - Страница 12

После падения Советского Союза исчезли идеологические и цензурные ограничения на изучение «неправильных» тем, и русские фольклористы и этнографы снова вернули колдовство в сферу научных интересов. К сожалению, колдунов к этому времени почти не осталось. Поэтому собственный этнографический материал крайне слаб, и ученым приходится делать выводы на основе едва сохранившихся следов.

Количество упоминаний колдовства и колдунов резко возросло после 91-го года, но с интересующей меня точки зрения эти упоминания мало что добавляют к уже сложившейся картине. Итоги изучения данного предмета были подведены Ольгой Борисовной Христофоровой в монографии, написанной и на основе собственных сборов, ведшихся с 1998 по 2008 годы, – «Колдуны и жертвы. Антропология колдовства в современной России».

К сожалению Христофорова не занималась Силой как самостоятельным предметом изучения, рассматривая ее лишь как черту колдуна. Тем не менее, ее мысли заслуживают особого внимания, поскольку итоговое осмысление силы неожиданно начинает сходиться с ее изначальным понятием. Кратко его можно выразить словами Бэкона: знание – сила. Разница лишь в том, что Бэкон приписывал знанию, в частности, научному – силу, а для современных российских этнографов, чье мнение выражает Христофорова, знание-сила стали неким единым явлением.

Подход Христофоровой можно считать социологическим, в противоположность, к примеру, йогическому. Ее гораздо больше занимает то, как колдун воспринимался крестьянским обществом, чем то, как он делает то, что делает. На мой взгляд, этот подход неверный, потому что колдуны уходят из нашего общества и уносят свои знания. Поэтому знания про то, как они воспринимались, становятся чистыми артефактами прошлого, а вот психологическая составляющая их деятельности могла бы многое раскрыть о природе и вполне современного человека.

Тем не менее, каждый желающий раскрыть в себе силу должен понимать, какое место среди людей он этим хочет занять, потому что его личность, безусловно, определяет, сколько сил вкладывать в обучение, исходя из общественной значимости состояния, которое человек надеется достичь. Иными словами, даже социализация, выражающаяся на языке Христофоровой в «статусе и репутации», имеет прямое отношение к управлению силой.

«Здесь мы имеем дело с двумя различными параметрами социально-коммуникативного пространства деревни – статусом и репутацией…

Если статус определяет стандартное отношение к своему носителю, то в конечном итоге решающее значение будет иметь именно репутация человека (перефразируя известную пословицу, можно сказать, что по статусу встречают, по репутации провожают)…» (Христофорова, с. 89).

К сожалению, русские этнографы, фольклористы и даже языковеды не умеют говорить о русском по-русски, поэтому их приходится переводить, чтобы сделать понятными. В данном случае некоторое понимание можно извлечь из отрывка из следующей главы, где Христофорова описывает «статусы» как устройство крестьянского мира, хотя, скорее, советского села:

«Приписывание колдовского знания/силы тому или иному человеку иногда совпадает с формальной властной иерархией (председатель колхоза может оборачиваться, глава сельской администрации колдует против людей, управляющий глазит теленка, бригадир портит за непослушание, мастер сажает пошибку за брак в работе и т. п.), но не менее часто являет собой альтернативу этой иерархии, когда жертвами порчи становятся представители власти (бригадир, учительница, председатель сельсовета и др.).

В этом втором случае колдунами могут считать либо людей видных, хотя и не занимающих властных позиций (так сказать, неформальных лидеров…), либо, наоборот, тех, кто не обладает в сельском сообществе никаким авторитетом» (т. ж., с. 116–7).

Очевидно, именно так автор поясняет, что имеется в виду под статусом. А имеется в виду место, занимаемое в общественном устройстве, где сутью отношения оказывается именно «видность» или «видимость» человека. Это удивительное понятие заслуживает особого изучения, поскольку не имеет никакого отношения к телам, которые видны при любых условиях, а относится к личности и, что особенно важно, к наличию внутренней силы.

Иными словами, видным человека делает как раз сила, и она же оказывается предметом воздействия со стороны общества, которое все замечает и накладывает на такой «статус» узду из «репутации», то есть некой общественной оценки человека по его нравственным качествам, поскольку все колдуны в любом традиционном обществе однозначно делятся на добрых и злых, на лекарей и целителей и на портунов, вредящих другим людям.

Репутация эта, как ни странно, точно так же зависит от силы колдуна, хотя исходно ученые предпочитали считать, что она связана с некими нравственными устоями, навязанными народу христианизацией. Однако сейчас этот расхожий способ оценки русского человека, похоже, стал устаревать:

«Взаимозависимость статусов и репутаций в сельской социальной среде иногда воспринимается исследователями как искажение давно закрепленной в научной литературе традиционной русской языковой картины мира, согласно которой, например, „богатство“ оценивается негативно, а „бедность“ – позитивно» (т. ж., с. 90).

Насмешливое отношение к богатству, похоже, определяло образ жизни лишь тех русских людей, которые вольно или невольно исповедуют «путь дурака», то есть либо живут скоморохами, либо просто спиваются и скатываются на «дно». Действительно отношение к богатству оказывается гораздо более древним, чем христианство, и возникает в ту эпоху, когда люди действительно думали о Силе и охотились за ней. При этом очень важно, что Христофорова ставит силу в прямую связь со знанием – знание/сила. В этом заключается важнейшая подсказка.

Колдуны, а в древности, очевидно, любые «видные» люди, занимающие в обществе «авторитетное» положение, различаются не по власти или богатству, а исключительно по силе, поскольку и власть, и богатство зависят лишь от ее наличия.

«Дело в том, что вера в колдовство предполагает (содержательно, если не всегда терминологически) два типа вредоносных агентов, назовем их условно колдуны сильные и слабые. Речь идет не столько о разнице в знании, сколько о различиях в экономическом и социальном положении предполагаемых колдунов – собственно, именно эти различия часто и закодированы в мифологических представлениях о колдовском знании/силе» (т. ж., с. 117).

Я бы внес в это высказывание уточнение: речь идет не о знании лишь в смысле тех оценок, того отношения, которое испытывают к такому человеку другие люди. Иными словами, речь, безусловно, идет о знании/силе, но люди их не видят, они видят то внешнее, что доступно их восприятию и пониманию. Если человек действительно обладает знанием и силой, он должен быть успешен в жизни, это главное.

«Богатого и удачливого человека, физически здорового и красивого, хорошего хозяина и талантливого мастера окружающие могут считать крепким колдуном и говорить, что он столь благополучен именно благодаря своим сверхъестественным способностям. Бедный, одинокий и уродливый человек также легко может прослыть колдуном – но его нередко будут считать слабым, недознайкой» (т. ж.).

К слову сказать, плохое знание или недостаток силы делают колдовское дело опасным для самого колдуна. В этом, кстати, скрывается опасность и для любого начинающего осваивать силу: начальное овладение любыми «особыми способностями» выглядит как нечто выдающееся, а в действительности является очень слабым состоянием. Лучший среди худших гораздо сильнее худшего среди лучших, и живется ему точно приятней, чем человеку, к примеру, раскрывшему в себе накат, то есть способность наносить удар на расстоянии, но не овладевшему этим до мастерства.

«Несчастья в семьях тех, кто имеет устойчивую репутацию колдунов, объясняют не только возвращением зла. Существует представление, что слабый колдун (еще не выучившийся полностью, обессилевший от старости или ослабленный в результате специальных ритуалов…) может портить только членов своей семьи и свой же домашний скот» (т. ж., с. 77).

И тут мы прямо подходим к главному, к тому, как добывается сила с помощью обучения. Знание/сила должна быть итогом некоего познания. И это однозначно осознается народом, скажем, в объяснениях причин несчастий начинающих знатоков силы: «не доучился, не дочитал черную книгу, не забрал все слова, не прошел всех положенных обрядов или просто не смог справиться с бесами (в основном из-за возраста – слишком юного или, наоборот, пожилого)» (т. ж.).

Народ, очевидно, постоянно пытался осмыслить и саму силу, и способы ее получения. Чаще всего это осмысление было фантастическим, как бы внешним:

«Характерно, как по-разному описываются способ стать/прослыть колдуном в мифологических рассказах, с одной стороны, и с другой – в слухах и толках. В первом случае речь идет о чтении черной книги, учебе у колдуна, вольном или невольном получении от него слов (силы, бесов), о посвятительных обрядах в полночной бане, когда инициируемый должен быть проглоченным неким существом (жабой, щукой, собакой) или, наоборот, проглотить некую субстанцию, символизирующую колдовское знание.

Во втором случае мы имеем дело с поиском причин болезней и несчастных происшествий, с толкованиями особенностей внешности и характера того или иного человека, фактически – с процессом построения его репутации. Традиционные рассказы о том, как имярек стал колдуном, присоединяются к кругу текстов о нем позже, когда реноме колдуна уже сложилось» (т. ж., с. 89).

Именно так сочиняются объяснения того, почему человек обладает успехом в жизни, то есть является осмысленно выдающимся – выдающимся за нормы – человеком. При этом для осмысления этой способности выдаваться равнозначны как богатство и власть, так и вольность в отношении нравственных требований общества. К примеру, наличием колдовской силы может быть объяснен успех мужчины у женщин:

«Колдуны для сельского мира – нарушители социальных и религиозных норм, и, напротив, нарушители этих норм легко приобретают репутацию колдунов. Неслучайно колдовству семантически близки другие прегрешения против общественной морали: воровство, сексуальная распущенность и т. п…

В мотивах быличек „У колдуна много подруг“ и „Колдунья привораживает мужчин“ мы можем, с одной стороны, усмотреть дублирование и усиление признаков „колдун как угроза обществу“ и „колдун – грешник“, с другой – результат примерно таких рассуждений: если эти люди не боятся нарушать моральные нормы, не боятся греха и общественного осуждения – значит, они имеют для этого силу…» (т. ж., с. 121).

Когда сейчас по России проходят всяческие антисектантские процессы и травля экстрасенсов и колдунов, их суть сводится именно к тому, чтобы приписать любым сильным людям склонность к нарушению нравственных устоев общества и сексуальной распущенности.

Сексуальная распущенность очень занимает борцов со свободой совести, очевидно, являясь предметом особой зависти. И не только потому, что человек, подвергающий себя сексуальной аскезе, постоянно думает о противоположном поле, но и потому, что любая аскеза налагается ради обретения силы. А сила в том, что человек любвеобилен, очевидна, поскольку ведет к продолжению жизни.

Достаточно вспомнить знаменитую «Золотую ветвь» Фрэзера и описанных им царей-жрецов, которые могли править лишь до тех пор, пока их личная производительность и любвеобильность обеспечивала производительность природы и выживание племени.

«Тот же смысл может быть выражен и в соматическом коде, когда сильные колдуны ассоциируются с избытком жизненной силы (для их описаний характерны такие признаки, как высокий рост, дородность, могучий голос, густые волосы, крепкие зубы, плодовитость, энергичность, ум), слабые – с недостатком (хромота, кривизна и другие физические недостатки, бедность, психические отклонения)» (т. ж., с. 122).

Колдун – слово, быть может, и старое, но сохранившееся лишь как заменитель тех имен, что использовались в древности. И мы с очевидностью можем говорить, что в этом имени и отношении к нему просматривается деградация некогда сакрального понятия о жречестве и культах плодородия. Основное, что должны были давать эти культы, – гобино, или избыток сытости. Именно с этим боролось новое жречество, приписывая сытость и довольство дьявольской помощи и насаждая воздержание, как приобщенность к новой вере.

«В демонизации „избытка“ также нет ничего необычного, чему можно найти много примеров в истории мировой культуры. В русской деревне „избыток“ интерпретируется как следствие колдовской практики по нескольким причинам.

Во-первых, из-за стремления объяснить неравенство там, где в идеале должно быть равенство (что свойственно земледельческим сообществам…), во-вторых, из-за связанных с этим стремлением негативных чувств (зависти, обиды, ненависти), в-третьих, из-за христианского мировоззрения, среди черт которого – отрицательное отношение к богатству и власти, идеализация смирения и блаженной бедности.

Характерно, что один из способов противостояния колдуну связан с ликвидацией избытка – нанести материальный урон его хозяйству, выбить зубы, остричь, пустить кровь (из всех частей/субстанций тела именно зубы, волосы и кровь воспринимаются как средоточие жизненной силы)» (т. ж.).

Насчет волос, конечно, можно и поспорить, поскольку лысина и даже искусственная тонзура во многих культурах считалась необходимой как раз для связи с силой, однако в целом это очень верно и сохраняется как способы борьбы против появления в русском обществе сильных людей и в наши дни.