Читать книгу Сила - Александр Шевцов (Андреев) - Страница 8

В 1922 году Люсьен Леви-Брюль издал в Париже очередную книгу на тему первобытного мышления – «Первобытный менталитет». Он, как и Фрэзер, был сторонником естественнонаучного объяснения народных представлений, поэтому книга его доказывает, что все проявления силы в значении магии или колдовства есть лишь последствия веры примитивных людей.

Эта исходная установка местами вступает в противоречия с приводимыми Леви-Брюлем выдержками из трудов этнологов, но эти противоречия остались не осознанными современной наукой. Поэтому взгляды профессора Сорбонны остаются и по сей день основополагающими для этнологов. Тем более заслуживают они внимания и исследования.

Леви-Брюль посвящает силе вторую главу книги – «Мистические и невидимые силы». Но прежде, чем рассказать, как он описывал народные представления о силе, стоит выявить еще одно противоречие во взглядах этнологов, которое они почему-то упорно не хотят замечать. Во «Введении» в книгу Леви-Брюль пишет, как бы давая общую характеристику тем простым людям, которых изучает этнология:

«И здесь миссионеры констатируют, что туземцы „верят только тому, что видят“. Среди взрывов смеха и возгласов одобрения собравшихся раздается вопрос: „Можно ли увидеть своими глазами бога белых людей?.. Если Моримо (бог) совершенно невидим, то как может человек в здравом уме поклоняться чему-то скрытому?“

Точно так же обстоит дело и у басуто. „Что касается меня, то я хочу сначала подняться на небо и посмотреть, есть там на самом деле бог, – гордо заявляет некий жалкий басуто. – И если я бы его увидел, то поверил бы в него“» (Леви-Брюль, с.13).

Далее Леви-Брюль приводит множество примеров из работ разных этнологов и собирателей о том, насколько «примитивна» мысль первобытных народов, и насколько она – «конкретна», что соответствует выражению камчадала, о котором рассказывала моя мама. Он постоянно что-то пел, глядя перед собой. А когда его спрашивали: «Миша, что ты поешь?» – он отвечал классической фразой: «Что вижу, то и пою!»

Первобытные видят то, что для цивилизованных людей является предметом веры, и верят они лишь в то, что действительно видят. Но когда заходит речь о силе, этнологи об этом забывают… И принимаются навязывать другим обществам свой европейский подход к действительности. Звучит это убедительно, если забыть о том, что было сказано выше, но выглядит как-то неожиданно:

«После изложенного в предыдущей главе нам, видимо, будет легче понять, почему первобытный менталитет безразличен к поискам того, что мы называем причинами явлений. Это отсутствие любознательности не вытекает ни из умственного оцепенения, ни из слабости ума.

Говоря по существу, это и не отсутствие любознательности: если воспользоваться схоластическим выражением, основание его – не просто отрицательного характера, оно реально и позитивно. Это отсутствие есть непосредственное и необходимое следствие того, что первобытные люди живут, мыслят, чувствуют, двигаются и действуют в таком мире, который во многих отношениях не совпадает с нашим» (т. ж., с. 42).

Отсутствие любознательности не есть отсутствие любознательности! Как не есть слабость ума и безразличие к тому, что мы называем причинами явлений. Нет у первобытного человека никакого отсутствия любознательности, безразличия к причинам или слабости ума, поскольку он – весьма умелый охотник и умеет тропить зверя, то есть по следам определять, что привело добычу к тому месту, где обнаружены следы, и куда эта добыча направится дальше. Это ведь и есть описание той части разума, которая занимается научным поиском. Только добыча и следы иные.

Первобытный человек не глупее современного, это этнологический факт. Как ребенок из неевропейской семьи не глупее детей европейцев, что уже век назад стало фактом психологическим. Они просто из иных миров, и там они исходят из той причинности, которая соответствует их видению действительности.

«Следовательно, многих вопросов, которые опыт ставит перед нами, для них не существует, поскольку ответ на них дан заранее или, скорее, потому, что их система представлений такова, что для них эти вопросы лишены интереса» (т. ж.).

Попробуйте принять, что это заявил представитель первобытного мышления про этнологов. И высказывание заиграет.

Именно так мы и подходим к тому, что не укладывается в наши системы представлений, а потому все подобные вещи, которыми владели предки, для нас просто лишены интереса. Мы живем в другом мире и другими ценностями! Даже самые высокие достижения древних нам просто неинтересны!

Этим психологическим упражнением я хочу показать, что мы одинаковы с древними: мы видим то, что хотим рассматривать, и слепы к тому, что не входит в круг ценностей нашего мира. Поэтому мы не имеем права утверждать, что древние глупы или ошибаются, когда говорят про силу. Мы просто слепы и не понимаем их, поскольку изгнали те виды сил, что были доступны древним, из своего мира. Мы видим другую силу, загнав Древние Силы и Древних Богов в Тартар.

Загоняли мы их в эту темницу на удивление простым заклинанием: мы убедили себя, что древние, которые верят только в то, что видят прямо и непосредственно, не видят, а представляют!

«Пред-связи, которые имеют не меньшую силу, чем наша потребность связывать любое явление с его причинами, устанавливают для первобытного менталитета непосредственный, без каких-либо сомнений, переход от такого-то чувственного восприятия к такой-то неведомой силе.

Вернее сказать, это даже не переход. Этот термин подходит для наших дискурсивных операций, и он не выражает точно способа функционирования первобытного менталитета, который скорее похож на непосредственное, прямое восприятие или на интуицию. В тот самый момент, когда первобытный человек воспринимает то, что явлено его чувствам, он представляет себе мистическую силу, которая таким образом проявляется» (т. ж., с. 42–3).

Слабость древних оказывается в том, что они не совершают умозаключений, как мы, а непосредственно видят… Противоречивость подобных рассуждений настолько бросается в глаза, что ее приходится прятать под множеством умных и убедительных слов.

«Конечно, интуиция такого рода не делает невидимое видимым, а неосязаемое – осязаемым: она не в состоянии привести к чувственному восприятию того, что чувствами не воспринимается. Однако она дает полную веру в присутствие и действие невидимых и недоступных чувствам сил…» (т. ж., с. 43).

Как рассудок современного этнолога умозаключает подобные вещи, усмотреть с помощью чувственного восприятия невозможно, поскольку ничего, кроме веры в свое превосходство, за этим нет. Ни один из этнологов, разве что, кроме Кастанеды, даже не попробовал увидеть то, что видят простые люди, когда говорят о Силах, потому что мог бы ведь и увидеть! А тогда разрушилось бы все здание его научной карьеры, а заодно с ним и весь современный образ мира.

Но месса стоит Парижа! Поэтому ученый избирает не видеть, но верить в то, во что можно только верить, лишь бы оставаться на троне.