Читать книгу Утренняя звезда. Повесть - Александр Шкурин - Страница 6

Арон ездил на работу разными маршрутами. Это было данью требованиям службы безопасности, которая, отрабатывая свой хлеб, постоянно стращала гипотетической опасностью, грозящей от происков вечно недовольных конкурентов. Сегодня он поехал на работу по окраине города, и этот путь был гораздо спокойнее по сравнению с дорогой через центр города. Там были вечные пробки, нервные водители, нетерпеливые гудки и автомобили, мгновенно срывающиеся с места, едва светофор показывал милостивый зеленый свет. Арон, любивший ранее погонять на автомобиле, с годами стал предпочитать спокойную езду. Огромная меркава на дороге внушала почтение другим автомобилистам, но всегда находился какой-нибудь лихач, что вьюном вился между машинами, выигрывая сомнительный приз в виде призрачного метра форы перед другими автомобилями и первым, словно к финишной черте, приходивший к светофору, к которому потом подтягивались другие машины с их неспешащими водителями.

Арон ехал к своему офису, расположенному немного в стороне от центра города, где располагались офисы крупных компаний. Последние годы он занимался производством и торговлей продуктов питания, и именно продукты дали ему и особняк, и эту меркаву и маленькую изящную таратайку для супруги, регулярные поездки в далекие края, а также немаленькие суммы на счетах в банке. Это было для внутреннего потребления, а граду и миру Арон явил сначала маленькую, а потом превратившуюся в большую, империю. Уже десять лет он занимался непрерывным расширением ее владений, включая в неё заводы, фабрики, фермы, поля, а пароходы успешно заменил автомобилями, которые развозили продукцию его империи по российским просторам, а недавно начал агрессивную экспансию за край родной ойкумены, найдя чем удивить старушку Европу..

Арон ехал рядом с трамвайными путями, мимо него проносились красные трамваи, и когда они застывали на остановках, спокойно тормозил, ожидая, пока не схлынет поток пассажиров из трамваев. Он чувствовал себя невидимкой, надежно спрятанной в недрах меркавы, и рассматривал людей, снующих по тротуарам. Иногда появлялась красивые девчонки, которыми он любовался и с тоской думал, что если бы шел пешком, обязательно с кем-нибудь из них познакомился, а так – шарабан и одиночество. Он был начисто лишен тщеславия, но работа и занимаемое им положение в обществе, чем несказанно гордилась жена, не давали ему возможность просто так пешком ходить по улицам города.

Чем больше он богател, тем больше росли амбиции его супруги, и если в начале семейной жизни на отдых они ездили на недорогие курорты, с ростом доходов они по очереди посетили дорогие курорты на Мальдивах, Сейшельских островах, на Барбадосе, и наконец Лера остановилась на острове Сен-Бартелеми. Сюда они прилетали уже несколько раз. Его супруга была почти счастлива, как же, остров миллионеров, её семья вошла в такой элитарный клуб, и ей многие завидовали. Арон не разделял её восторга, он привык работать, а не отдыхать и не тратить по пустякам деньги. Многие богатые соотечественники, с которыми он познакомился на острове, вызвали у него легкую оторопь, переходящую в изумление, как с таким низким интеллектом они сумели разбогатеть. Иногда у него возникала крамольная мысль, что многим из его соотечественников на этом острове просто приказали быть богатыми и посадили на золотую жилу, и теперь они поставили свой целью промотать даром доставшееся богатство, но деньги не кончались, как не кончалась каша из волшебного горшочка братьев Грим.

По улице шла стайка молоденьких студенток. Увидев их, Арон усмехнулся, недавно у него была встреча с ректором педуниверситета. Он совершенно случайно, когда поднимался на лифте, познакомился с хорошенькой студенткой-первокурсницей, которая, приняв за его преподавателя, мило стала улыбаться. Он не стал разочаровывать студентку, и записал её номер телефона. Надо будет ей позвонить и договориться о встрече.

Ч-ч-черт!

На перекрестке, едва светофор дал зеленую отмашку, меркава и встречный трамвай начали синхронно двигаться навстречу друг другу, и в этот момент какой-то раздолбай, распушив сизый столб дыма из выхлопной трубы, решил проскочить перед ними на старом рыдване, только позабыл, что лучшие годы его скакуна давно миновали. Поэтому грозный рев двигателя рыдвана не прибавил ему желанной скорости и прыти. Водитель трамвая успел остановиться, исторгнув пучки искр из-под ребордов колес, и рыдван сумел благополучно проскочить мимо трамвая и тут же оказался перед огромным шарабаном Арона, который стал неудержимо на него накатываться, грозя похоронить под собой эту старую рухлядь со всем её содержимым.

Арон еще раз чертыхнулся и до упора нажал на педаль тормоза, его тело резко бросило вперед, и он бы грудью ударился об руль, но ремень безопасности отбросил его назад, на спинку кресла, а автомобиль недовольно заурчал своими железными потрохами и заскрежетал тормозами. Меркавва превратилась в огромного черного леопарда, которому было обидно упускать столь желанную добычу.

Однако в планы Арона не входило кого-либо давить, и мгновенным поворотом руля повернул автомобиль влево, а рыдван, вильнув, сумел описать причудливую загогулину на асфальте и проскочить мимо меркавы. Рыдвану повезло, ему удалось опровергнуть библейский постулат о том, что нельзя верблюду пролезть через игольное ушко. Старая колымага пронеслась в опасной близости, как от трамвая, так и шарабана, не столкнувшись с ними, но на этом её сомнительная удача закончилась. На противоположной стороне дороги, перед рыдваном, словно насмехаясь, вырос бетонный столб освещения, который не подумал уступить ему дорогу, и капот рыдвана, громко скрежеща от ужаса, вздыбился, соприкоснувшись с круглым железобетонным столбом. Мотор рыдвана взвыл в последний раз, словно жалуясь на превратности судьбы и своего горе-водителя, и навсегда заглох. Рыдван, крепко обиженный на хозяина, решил, что хватит, свое отъездил, и пора ему на покой, на свалку, где будет медленно ржаветь. Возможно, лет этак через пятьдесят, рыдвану повезет, его случайно обнаружат, и, как антиквариат, любовно очистят от ржавчины, реставрируют, и он будет спокойно стоять в сухом и чистом гараже, им будут восхищаться, полировать бока и ни в коем случае не рысачить на нем.

Парктроники меркавы взвыли дурными голосами, сигнализируя о возможном столкновении, но Арон сумел остановиться в полуметре от трамвая. Только сейчас, когда все благополучно закончилось, он, наконец, испугался, затряслись руки, а по спине побежала холодная струйка пота. Ему повезло, удалось счастливо избежать серьезной аварии со старым рыдваном. Арона неожиданно пробил нервный смешок, как ни странно, но неожиданно стало жалко глупого водителя, который не спешил выходить из разбитой машины, видимо боясь, что ему может перепасть горячих плюх от разъяренных водителей трамвая и шарабана. Он хлопнул ладонью по кожаной оплетке руля и хотел посмотреть в зеркало заднего вида, чтобы отъехать от трамвая, как чей-то пристальный взгляд буквально его заморозил. Арон медленно поднял глаза, и увидел мужчину, который находился напротив него в трамвае и внимательно смотрел на него.

Взгляд незнакомца был подобен пальцам слепца, которые внимательно, сантиметр за сантиметром, стали ощупывать его лицо. Если бы эту случайную встречу взглядов увидел кто-нибудь посторонний, что мог бы эмоционально воскликнуть, как вы похожи, двое незнакомцев! Они на самом деле были очень похожи лицами и фигурами.

У них были вытянутые лица, с высокими лбами, под нависшими густыми бровями прятались серо-голубые, про такие говорят «стальные» глаза, большие прямые носы, крупные губы, только у одного носогубные складки нависают над губами, а у другого эти складки сглажены, и крепкие подбородки с ямочкой. У находившегося в трамвае были коротко подстриженные волосы цвета побитой морозом травы, сейчас были скрыты под плотно натянутой на голову шапкой. У сидевшего в машине темные волосы были длинными, с пробивающейся сединой на висках, что рассыпались по воротнику пиджака. Различие у этих мужчин было во взглядах, у того, что в трамвае, – потухший, ушедший в себя, а у того, что в машине, – уверенный и ни капли не сомневающийся в своей победе. Мужчины были по-разному одеты: у того, что в трамвае, одежда была из дешевых магазинов, в основном китайская, а тот, кто находился в машине, был одет во французский темно-синий костюм в тонкую полоску, серую рубашку с синим в красную искру галстуком, на ногах – темно-коричневые ботинки на кожаной подошве. Темно-коричневая итальянская кожаная куртка небрежно валялась рядом на сиденье. Одежду водитель шарабана покупал заграницей.

Однако никто из посторонних не обратил внимания на этих мужчин, которые в упор смотрели друг на друга. Пассажиры трамвая громко обсуждали несостоявшуюся аварию. Мужчины, внимательно смотревшие друг на друга, казалось, вот-вот должны были покинуть транспорт, чтобы встретиться и удивленно спросить друг у друга, почему они так похожи друг на друга. Однако мужчины опустили глаза, и мимические мышцы их лиц остались в покое, а не растянулись в удивлении.

Сзади меркавы Арона заверещал клаксон нетерпеливого водителя, поскольку автомобиль перегородил дорогу, и никто не мог проехать. Арон рывком сдал назад от трамвая, мотор его автомобиля громко взрыкнул, и меркава, как горячий жеребец, пришпоренный седоком, понес его дальше по улице. В салоне автомобиля, услаждая его слух, заиграл «Silenzium»8, а трамвай неспешно покатил по рельсам, приближая Алекса к остановке под алкогольным названием.

Двое мужчин разъехались в разные стороны, и только на перекрестке, застыв в смертельном клинче с бетонным столбом, остался рыдван с собранным в гармошку капотом, возле него суетился горе-водитель, сухонький старичок, что рискнул выйти из машины только после того, как уехал Арон на шарабане и трамвай увез Алекса.

«Silenzium» нежными скрипочками успокаивал нервы Арона, в последнее время у него обострился гастрит, и после событий на перекрестке в животе появилась ноющая боль. Надо было лечиться, но у него не было времени ходить по врачам, поэтому он проглотил таблетку, которую посоветовали в аптеке и запил минеральной водой. Арон заставил себя забыть о боли. Лучше слушать хорошую инструментальную музыку. Ему понравилась музыка, которую исполнял «Silenzium». Диск этой группы принесла дочь Вика. Он послушал диск, посмотрел их видеоклипы и подумал, что руководитель трио, холодная эффектная блондинка по имени Наталья, очень бы хорошо смотрелась в рекламе продукции его империи. Однако пока не давал задание отделу рекламы связаться с ней, полагая, что такое неожиданное предложение, возможно, будет воспринято отрицательно. Поэтому он решил не спешить со своим экстравагантным предложением.

Сегодня Арон собирался встретиться с отцом Никодимом. Вчера он созвонился с ним и договорился о встрече в соборе, где служил отец Никодим. Поскольку в нынешнее время опиум для народа оказался очень востребованным и доходным товаром, в городе был заново отстроен собор, поскольку прежний был снесен безбожниками-коммунистами.

Арон был в числе тех, кто давал деньги на восстановление собора, приезжал на стройку и там познакомился с отцом Никодимом, с которым стал поддерживать дружеские отношения. Знакомые Арона, удивлялись, что может связывать homo novus (лат. «новый человек», здесь по смыслу – «новый русский») со скромным священником. Секрет был прост, Арон устал от встреч с другими дельцами, в большинстве своем весьма ограниченными созданиями, способными рассуждать только на три темы: как из воздуха делать деньги, у кого более дорогой автомобиль и сколько было потрачено на отдых на дорогом курорте. Отец Никодим оказался умным и начитанным собеседником, и с ним можно было поговорить на отвлеченные темы. Арон, прагматик и атеист, решительно не понимал верующих в Иисуса Христа, а священников считал ловкими прохиндеями, наживающимися на народном невежестве. Впрочем, мнение о священнослужителях у Арона была книжное, вынесенное из русской классической литературы, где священников выставляли как персонажей весьма недалеких, думающих только о том, как набить свою ненасытную утробу.

Общение с отцом Никодимом показало ему, что среди священников есть и глубоко порядочные люди. Батюшка, человек глубоко верующий, тем не менее, не пытался обратить его в веру и не убеждал отказаться от атеизма. В мире Арона все было подчинено одной цели – еще больше заработать денег, а батюшка вел с ним неспешные беседы о месте человека в обществе и о том, какой след оставляет человек в этом мире. Со временем Арон стал все чаще встречаться с отцом Никодимом.

Его путь к собору оказался омраченным еще одним происшествием. Едва он повернул к собору и стали видны широко его распахнутые ворота, с тротуара на дорогу метнулась темная фигура. Это заняло долю секунды, но на сетчатке глаз Арона отчетливо запечатлелась смазанная высокая фигура в шинели и шапке-ушанке, которая прыгнула под колеса. Он успел вывернуть руль вправо, и огромная машина выскочила на тротуар, с размаху ткнувшись бампером в раскидистый каштан, который немедленно засыпал лобовое стекло машины пожелтевшими листьями. Мотор автомобиля тут же заглох, а Арон невидяще смотрел перед собой, его трясло, вторая подряд опасная ситуация на дороге. Арон, успокаивая себя, глубоко вздохнул, отъехал назад и внимательно осмотрел автомобиль. На нем не было ни царапины, лишь к бамперу прилипла содранная кора с дерева, а того, кто бросился под колеса, и след простыл. О наезде на дерево теперь напоминал только ободранный ствол дерева, да две глубокие колеи на мокром газоне. На небо наползли тяжелые тучи, что скрыли солнце, и стал срываться мелкий дождик, покрывший автомобиль мелкими жемчужными капельками; день сразу поскучнел и потерял осеннее очарование. Он стряхнул кору с бампера, и очень осторожно заехал на площадку возле собора, и позвонил отцу Никодиму. Тот оказался занят, и, чтобы не скучать, Арон достал из бардачка желтую книжку журнала с обложкой в виньетках и надписью «Край городов», под которой было написано «Петербургский литературный журнал».

Он уже не помнил, когда в последний раз читал художественную литературу, едва хватало времени на налоговые и профессиональные журналы, и книги по корпоративному управлению. Этот журнал он нашел на мраморной скамейке на втором этаже особняка. Он понял, что его забыла дочка, и взял почитать, чтобы знать о том, чем интересуется Ника.

Арон стал листать журнал, увидел название первого произведения и имя автора «Александр». Имя совпадало с его отчеством, но название повести «Долгая дорога» ему ничего не говорило. Он прочел первую фразу и удивлено хмыкнул. Неожиданное начало повести зацепило, и он решил прочитать эту повесть до последней страницы, но тут хлопнула дверца машины, и рядом с ним сел батюшка Никодим.

Он был небольшого роста, с пегой бородкой и длинными, начинающими редеть светло-соломенными волосами, выбивающимися из-под черной скуфии, с умными глазками под реденькими бровями, носом бульбочкой, узкими губами и острым подбородком. Батюшка был одет в старую выцветшую, когда-то черного цвета, рясу и старые ботинки, а из-под рясы выглядывали потертые коричневые брюки. Одеяние батюшки не гармонировало с дорогой отделкой салона его шарабана, оно больше подходило к приему сирых паломников или к лавочке возле собора, на которой Никодим любил посиживать. Батюшка не обращал внимания на затрапезность своей внешности, справедливо полагая, что если к нему обращались за помощью, скромность его одеяний будет во благо жаждущему и поможет тому открыть свое сердце.

Священник, увидев журнальную книжку, попросил её посмотреть. Получив журнал, отец Никодим открыл его и мгновенно забыл о нём. Арон знал об этой черте священника, который, если брал в руки книгу, тут же выпадал из реальности и начинал быстро пролистывать страницы, у него была феноменальная скорость чтения. Так произошло и в этот раз, и Арон терпеливо подождал, когда Никодим прочитает повесть, в которой на глазок было около семидесяти страниц.

Священник закрыл журнал, пожевал губами и спросил:

– Откуда у вас этот журнал?

– Дочь откуда-то принесла, и я взял у нее почитать.

– Сколько лет вашей дочери?

– Пятнадцать.

– Вы прочитали повесть из этого журнала?

– Нет, только взял, думал после работы посмотреть

Священник вновь пожевал губами:

– Странный вкус у вашей дочери и рановато читать ей такие вещи. Здесь опубликована детективная повесть «Долгая дорога». Интересно написано, автор не бесталанный, на короткой ноге с постмодернизмом, но! Я твердо знаю, что в жизни существуют только две дороги, и обе долгие, длиною в жизнь, только одна ведет к Храму, а другая ведет к Сатане. Детективы, к сожалению, всегда ведут к Сатане, даже если в них зло и будет наказано, просто души тех, кто будет наказывать, поневоле будут замазаны в грязи питанских болот9. Тогда спрашивается, чем они лучше преступников, ведь они измазаны одной грязью. Только церковь и вера в Бога может спасти этих грешников, но они не хотят идти в церковь. Поэтому, – отец Никодим тяжело вздохнул, – все это пустота и пыль, вашей дочери надо бы читать жития Апостолов, чтобы прожить безгрешную жизнь, а они, глупые, выбирают детективы. Для меня детективы – пустота и пыль.

Отец Никодим помолчал и продолжил:

– Кстати, такой журнал я уже видел в соборе, кто-то из прихожан принес его, я его видел, но не успел прочесть.

Арон усмехнулся:

– Вы, наверное, большой любитель Пелевина, раз упоминаете пустоту, а что касается этого детектива, не успел прочитать, но теперь обязательно прочитаю, чтобы потом сравнить наши мнения об этой повести.

Отец Никодим раздраженно дернул уголком рта:

– Не нравится мне Пелевин, хоть и модный писатель, только язык мертвый, в красивой восточной обертке. В результате – одна пустота души. Но это так, к слову. Я говорю о другом, читать надо о житиях святых, а читают, к сожалению, детективы.

– Как вы завернули, кто же сейчас читает жития святых, модно читать детективы, они легче, да и суть людей не изменилась. Помните «Имя розы», хоть в средневековье и читали жития святых, а страсти людские были такими же мелкими.

– Суть людей не изменилась, – согласился отец Никодим, – только раньше люди боялись гнева господнего, старались не грешить, а если грешили, покаянием замаливали грехи. Сейчас о Боге вспоминают, когда или очень плохо, или пытаются переложить на него решение своих проблем, забывая, что Бог – не палочка-выручалочка, Бог может помочь, если есть в него истинная вера.

Отец Никодим на мгновение замолчал, а потом внимательно посмотрел на Арона:

– Что за сомнения гложут твою душу, сын мой?

Арон задумался. До поездки в собор он мысленно обозначил свои проблемы, которые хотел обсудить со священником. Их было две. Первая – бизнес давно обратил его в своего раба, ибо никто не отменял основной принцип дела: деньги должны делать деньги, стоит только остановиться, как деньги начнут убегать, а дело начнет рушиться. Вторая – его семейная жизнь, которая полностью разладилась. Впрочем, вторая проблема была не столь важной, обычный цикличный кризис семейных отношений.

Первая проблема волновала больше всего, и ему никак не удавалось найти необходимое решение. До этого он следовал простому принципу: «у меня нет проблем, они существуют у моих конкурентов». До определенного времени этот принцип работал и приносил удачу, он умел ставить перед собой цели, которых непременно добивался, но в последнее время что-то сильно разладилось в нем, все стало казаться ненужным, раздражало, а любимое дело перестало приносить удовлетворение. Исчезла необходимая гармония, и он стал испытывать неведомое до этого чувство непонятного отвращения к главному делу своей жизни, что превратилось в дерьмо, в которое поневоле приходилось ежедневно вступать и испытывать душевный дискомфорт. Он мучительно искал выход из сложившегося положения, но не мог его найти.

Арон попытался сам разрешить эту проблему, но… Проблема постепенно превратилась в цунами, и ему в первый раз за последние годы потребовалась помощь. Однако странная немота одолела его, и он ничего не мог сказать отцу Никодиму. Так он сидел и молчал, пока отец Никодим легко коснулся его плеча своей сухонькой, как птичья лапка, ручкой и ласково сказал:

– Вижу, что твоя душа мечется в потемках и некому указать тебе правильный путь. Не держи в себе свои горести, поделись со мной. Поверь, тебе станет значительно легче.

От ласковых слов священника у Арона на глазах неожиданно навернулись слезы, и ему захотелось, как в детстве, расплакаться, но он до крови закусил губы и замотал головой.

Отец Никодим, видя его состояние, продолжил:

– Твоя беда в том, что ты мужчина гордый и сильный, носишь свои проблемы в себе и ни с кем ими не делишься. Женщинам легче, они любят поплакать и пожаловаться о своих горестях. Однако если ты будешь молчать, я не смогу тебе ничем помочь.

Но и после этих слов Арон ничего не смог сказать, комок подступил к горлу и опять эта проклятая немота.

Видя его мучения, отец Никодим произнес:

– Если так трудно говорить, я сам возьму на себя смелость рассказать о твоих проблемах. Просто кивни головой, чтобы я знал, что нахожусь на правильном пути. – Священник замолчал, словно собираясь с мыслями, а потом продолжил. – Мы находимся не в церкви, поэтому я могу отступить от освященных веками правил. Обычная практика состоит в том, чтобы дать пришедшему на исповедь выговориться, облегчить душу, а потом словом врачевать его раны. Но мы не в храме, и я поступлю иначе. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя, такого сильного и успешного, жалели?

Он кивнул головой и смахнул неожиданную слезу из глаза.

Поэтому мы, – священник погладил нательный крест, – как говорил уже порядком подзабытый вождь всех трудящихся В.И.Ленин, пойдем другим путем. Я долго наблюдаю за тобой и могу сделать определенные выводы. Ты – ярко выраженный авторитарный тип, умеющий не только ставить цели, но и добиваться их, при необходимости все сметая на своем пути. Чужое мнение тебе интересно, если оно совпадает с твоим, но надо отдать должное, ты умеешь слушать других и вносить коррективы в свои действия. Ты стараешься держать все на коротком поводке, вмешиваться в каждую мелочь и постоянно контролировать. Это принесло тебе успех, деньги, твое дело растет и завоевывает новые вершины. Однако короткий поводок стал душить, и в один прекрасный момент ты почувствовал, как заболела душа, а дело, которое составляло смысл жизни, не только потеряло свою привлекательность, но и, подумать страшно, стало тяготить. Поэтому ты сейчас на перепутье и не знаешь, что делать дальше, тащить ли постылую лямку дальше или все бросить, забыть о своем деле и начать поиск нового пути. Однако страшно лишиться привычного: ты привык руководить, привык к тому, что тебя слушаются, привык большим деньгам, к бешеному круговороту вокруг тебя, а здесь нужно мужество, чтобы сделать шаг в неизведанное, где ничего прежнего не будет. Я прав?

Арон опять кивнул головой.

– Могу сказать, – продолжил священник, – в тебе просыпается душа, уставшая служить мамонне, желающая понять, для чего ты появился и что оставишь после себя, душа, которая впервые устремилась к Богу. Поэтому ты мучаешься, и эти мучения тебя гнетут. Я могу только напомнить слова из библии, что нельзя служить мамоне и Богу одновременно. Пришло время выбирать. Нельзя сказать, что один выбор будет лучше или хуже другого. История помнит как о богатых, своим богатством возвеличивавшим славу церкви, так и о нищих праведниках. Однако не забывай слова Христа, что богатому не войти в Царство Божие. Поэтому выбор – это дело твоей совести, а я, как смиренный служитель бога, с радостью приму твой выбор и по мере своих слабых сил буду помогать тебе идти по выбранному пути. Конечно, я бы желал, чтобы ты выбрал путь к храму. Этот путь – это тяжкий труд, но он приведет тебя к спасению души, и ты поймешь, как Бог любит тебя.

Отец Никодим умолк, Арон понял, что время, отведенное ему батюшкой, истекло, и хотел с ним проститься, но в этот момент кто-то постучал по стеклу боковой дверцы автомобиля, где сидел священник. Арон опустил стекло, и в салон машины ворвался холодный ветер. Алекс поежился, в автомобиле стало прохладно. Стоявшая рядом с автомобилем женщина что—то прошептала, священник послушал, а потом сказал:

– С тобой хочет поговорить Татиана, что побирается возле храма. Выйди к ней.

Арон изумленно пожал плечами, он не любил нищих возле храма, их крикливые голоса, не просящие, а настырно требующие подаяния, но уважил просьбу священника. Он вышел из машины и увидел высокую худощавую женщину, в серой одежде, от платка, до длинной юбки, из-под которой выглядывали носки тяжелых, не женских, а скорее солдатских ботинок. Особенно поразило ее лицо, как у богоматери на иконах, тонкое, чистое, без единой кровинки, в глазах – любовь и всепрощение.

– Скажи, добрый человек, – спросила Татияна, ее голос был тихим, подобно шелесту ветра в пожухлой осенней траве, – не видел моих деток, Олежку и Таечку? Они тут играли, возле собора, потом подъехала твоя машина, и они забежали за нее, и я не могу их найти.

Арон замешкался, не зная, что сказать, и ему на выручку пришел отец Никодим:

– Татиана, ты, верно, запамятовала, что твои детки в школе, только не в этом городе, и ты скоро поедешь к ним.

– Но я их видела тут…

– Татиана, не отвлекайся, – строго сказал священник, – ты что-то хотел сказать моему знакомому.

– Я помню, – Татиана посмотрела на Арона своими огромными лучистыми глазами, – дай мне руку.

Арон подчинился и вздрогнул, бледные пальцы женщины обожгли снежным холодом.

– У тебя давно болит душа, ты мечешься на перепутье, и еще у тебя за душой один неотмоленный грех. Покайся отцу Никодиму, он хороший и поможет тебе, – пальцы женщины разомкнулись, рука Арона упала вниз, и, больше не говоря ни слова, женщина повернулась и пошла к храму.

Ее походка поразила Арона, обычно побирушки, чтобы вызвать жалость, горбились, мелко семенили при ходьбе и угодливо прогибались перед богатыми богомольцами. У Татианы была ровная линия спины и горделивая походка королевы, которая утратила семью, королевский трон, но назло всем сохранила царственную походку, которой она продолжала идти по жизни.

Холод пробрал Арона до костей, и было непонятно, то ли на него подействовал стылый октябрьский воздух, то ли слова этой странной женщины.

– Кто она, – спросил он у отца Никодима.

– Недавно прибилась к храму. Называет себя на церковный лад Татианой, живет подаянием, что делит на три части, на одну покупает свечи, и каждый день ставит их во здравие своих деток, другую часть отдает на восстановление храма или другим нищим, а третью часть тратит на себя. Поэтому прихожане прозвали её блаженной Татианой.

– Где же она живет?

Священник пожал плечами:

– Где-то в городе, в какой-то ночлежке.

– Где её семья, почему не заберут отсюда?

– Некуда её брать. К сожалению, обыкновенная русская трагедия, у нее было двое деток, сын Олежка и дочь Таечка, она работала в школе завучем, а муж занимался бизнесом. В один момент муж разорился и подсел на наркотики. Она стала тянуть всю семью на себе. Однажды она пришла домой, а там – везде кровь, детки лежат в кроватях, порубленные, в изголовье вместо креста топор, и муж радостный, умиленный, ему голоса сказали, убей детей и он разбогатеет. После этого она тронулась умом и стала скитаться, замаливать грехи мужа.

– Можно как-то помочь и вылечить её?

– Зачем, она счастлива в своем безумии, ее детки живы, здоровы, только живут не с ней, в другом городе.

Арон покачал головой, достал портмоне и вытащил из него, не считая, пачку красно-коричневых пятитысячных купюр, которые протянул священнику:

– Передайте ей.

Отец Никодим взял деньги:

– Спасибо, буду отдавать ей частями, чтобы у неё не украли.

Арон хотел сесть в машину, но священник остановил его, вновь осторожно прикоснувшись к его руке:

– После того, как Татиана прибилась к храму, она приобрела здесь большой авторитет и к ней стали приходить за советами. Она никому не отказывает и дает мудрые советы. Знаю, что вы относитесь к этому весьма скептически, но прислушайтесь к совету Татианы, ей, как блаженной, видно то, что мы, простые смертные, упускаем в мирской суете.

Арон недоверчиво хмыкнул, завел меркаву и покатил к себе на работу. Слова священника и блаженной разбередили душу. В самом деле, он добился многого, но, достигнув одной вершины, сразу обнаруживал другую, еще круче и выше достигнутой, её снежные пики нестерпимо сияли в солнечном свете, и он с упорством продолжал карабкаться на неё. Теперь надо было остановиться и решить, стоит ли ему стремиться к новым вершинам. Высоцкий был прав, лучше гор могут быть только горы10, только следующая вершина ничем не будет отличаться от той, на которой он побывал. Солнце и Луна будут недостижимы и на новой вершине, как были недостижимы и на той вершине, на которой сейчас находился; будет удовлетворено только тщеславие, что он сумел взять приступом очередную высоту. Теперь вопрос в том, что именно должен себе доказать, что денег станет еще больше и что он, как царь Мидас, может обращать все в золото? Он может обновить шарабан и таратайку для жены, может купить остров в Средиземном море, где построит очередной особняк, приобретет роскошную яхту, наконец, поменяет любовницу на более молодую, с невинно-порочной мордашкой. Что дальше?

Кстати, пока не забыл, надо отправить в отставку эту, он все время путал ее имя, то ли Рину, то ли Карину. Слишком девушка изнурила себя диетами, вбила в себе в голову, что слишком толстая, теперь остались одни кости, и когда их тела соединялись, Арон получал сомнительное удовольствие, будто занимался тантрическим сексом, возлежа на острых гвоздях. Никакого удовольствия от секса. К тому же запросы этих мощей стали неприятно расти в геометрической прогрессии.

Черт, еще и эта блаженненькая, утверждающая о его огромном неотмоленном грехе. Кто сказал, что делом можно заниматься в белых перчатках? Если не будешь грешить, большие деньги не придут к тебе, а побегут к другому более удачливому грешнику. Грехи, как утверждала церковь, можно потом отмолить. Помнится, в средневековье с целью освобождения от грехов можно было купить индульгенцию.

Неожиданно начал издавать трели телефон, и он, не смотря на дисплей, понял, что его разыскивают с работы, видно, сложилась очередная нештатная ситуация, и никто не хочет брать на себя ответственность. Прав был отец Никодим, он отбил у своих сотрудников быть инициативными. Только ему надоело тащить этот воз. Черт, какое же решение принять. Ладно, надо ехать на работу, и там он примет решение. Арон сделал погромче музыку, и салон затопили энергичные звуки скрипок и виолончели: «The battle goes on»11. Из старой ура-патриотической песни Silenzium извлекли прекрасную мелодию, сделали великолепную аранжировку, и он, вспомнив слова песни, стал тихо напевать: «и вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди, и юный Октябрь впереди!»12. Под эту музыку Арон приехал к своему офису.

Его офис неспешно плыл между облаков, сияя золоченой вершиной, а над ними, выше облаков, самолетик выделывал фигуры высшего пилотажа, и за ним тянулась многокилометровая надпись «ИМПЕРИЯ ПРОДУКТОВ».

На самом деле все было гораздо проще. Достигнув определенного уровня, он пригласил модных специалистов, которые предложили ему, как они выразились, новую философию его дела и новое название его фирмы. Увидев название, он хмыкнул, это был классический оксюморон, чем и поделился с руководителем проекта – дамой, которая только что из себя не выпрыгивала, чтобы соответствовать понятию «креативность», и это же словечко она использовала в ответе, экзальтированно размахивая руками:

– Это так современно и креативно!

Он не стал спорить с этой креативной дурой, руководившей модными специалистами, просто был воспитан старомодно и ему претили подобные оксюмороны. Кстати, он убедился, как плохо владели эти модные специалисты русским языком, когда читал их отчет о работе.

Отчет он поставил на полку, и при случае демонстрировал своим новым контрагентам, чтобы они впечатлились, с кем собираются иметь дело, но в итоге оставил старое название «ПРОДУКТЫ», простенькое и, как всегда, привлекательное, при чтении которого у потенциального покупателя должен обязательно проявляться условный рефлекс собаки Павлова.

Своим работникам Арон не уставал внушать мысль, что они производят и продают не просто продукты, а очень качественные продукты. Неважно, что вместо, например, мяса, они продают красивую этикетку, на которой написаны магические слова: «мясо свежее деревенское» с изображением аппетитного куска вырезки необычайно красивого розового цвета, что легко достигалось при помощи красителей. Запомните, не уставал повторять он своим сотрудникам, мясо – продукт дорогой и не всем по карману, но наш покупатель должен быть уверен, что покупая наш товар с красивой этикеткой, даже если вместо мяса он покупает субпродукты, он покупает самый высококачественный товар! При этом мы никогда не обманываем покупателя, он сам обманываться рад!

Офис встретил его привычной бестолковщиной, при виде него манагеры (презрительно-насмешливое название профессии «менеджер») еще более засуетились и испуганными оленями порскнули из курилки. Арон повернулся к своему помощнику Валерию, худому мужчине с бритым черепом, в больших роговых очках и в сером костюме, который встретил его на пороге, и коротко бросил: «всем курильщикам записать штраф». Арон посмотрел, как манагеры поспешно разбегались по кабинетам и понял, что мотивация этих обалдуев явно упала до нуля и пора производить их плановую замену, как рекомендуют специалисты в области корпоративного управления. Обычная проблема любой корпорации, когда слишком долго проработавшие манагеры заболевают звездной болезнью и начинают требовать доход не по чину и при этом начинают манкировать работой.

Арон прошел в свой кабинет. Кабинет явно скучал по своему хозяину, и, повизгивая от радости, бросил к его ногам серый ковер, пахнущий цветочной отдушкой, а потом услужливо пододвинул кожаное кресло с высокой спинкой.

Его кабинет был обычным кабинетом руководителя, в котором главное место занимал начальственный стол, чья столешница могла при случае послужить как небольшая взлетно-посадочная полоса для джета бизнес-класса. К его столу примыкал еще один стол с десятью стульями, по пять стульев с каждой стороны, где рассаживались главные специалисты фирмы во время совещаний и двумя массивными креслами с журнальным столиком, здесь Арон принимал особо важных посетителей, которых угощал чаем или кофе. В простенке были немецкие настенные жильные часы с боем, производство Lenzkirch, выпущенные в середине девятнадцатого века, в корпусе из темного дерева с фарфоровым циферблатом, а по бокам часов – две абстракционистские картины. Такую композицию придумала его жена. Если часы Арону нравились, особенно их гулкий степенный бой, то в отношении картин выказал неудовольствие, поскольку не понимал смысла в этих искаженных геометрических фигурах. Лера снисходительно посмотрела на него и назидательным учительским тоном, который так ненавидел Арон, сказала, словно нерадивому ученику, которому в очередной раз объясняла непонятный учебный материал: «Не надо искать смысл в этих абстракционистских картинах! Просто смотри на них и любуйся, как на яркое цветное пятно в серой прозе жизни, как на кляксу от мороженого, которую ты посадил на любимые белые штаны». Арон терпеливо вздохнул и постарался следовать совету супруги, пусть будут яркие пятна, его от этого не убудет. Надо отдать должное супруге, эти картины вносили необходимое оживление, поскольку мебель в кабинете была выдержана в темно-коричневой гамме.

Арон привычно плюхнулся в кресло, и оно мягко подалось, принимая его тело, а потом шевельнул мышкой на столе. Экран монитора тут же проснулся, и по нему изломанной змеей поползла надпись segue «il tuo corso ed lascia dir la gente13. Он быстро просмотрел суточный электронный отчет и понял, что ничего экстраординарного не произошло, и пригласил Берблюду.

Так в фирме метко окрестили главного бухгалтера, высокую полную женщину/ В профиль ее фигура имела два холма, как у корабля пустыни, большая грудь и не менее большой живот, посредине выемка, про зад на отлете можно и не упоминать. Берблюда шествовала по жизни, как по пустыне, величаво и с презрительной физиономией, и замечательно метко поплевывала, когда выпивала лишку на корпоративах.

С Берблюдой он провел целый час, обсуждая плановую выездную налоговую проверку. К сожалению, любое успешно работающее дело имело обратную сторону, когда налоговики, как пираньи, хищно набрасывались и пытались вырвать куски пожирнее, как же, у вас такие серьезные налоговые правонарушения! У Арона были необходимые знакомства, которые помогали ему в оптимизации налогов, однако еще не достиг того уровня, когда сверху одергивали не в меру ретивых налоговиков. На следующих выборах надо постараться стать депутатом Госдумы, чтобы о нём забыли и не требовали больше того, что он платил. Сейчас же, узнав о проверке, Арон пообщался с высокопоставленными знакомыми, которые прямо сказали, что не могут ничем помочь, сверху спущена строгая директива о необходимости очередного срочного наполнения бюджета и уже сверстан план налоговых санкций для успешно работающих фирм с миллионными штрафами. Степень серьезности налоговых нарушений должен был установить проверяющий, и надо было исхитриться, и в виде ритуальной жертвы бросить малую косточку в загребущие руки налоговиков, что позволило бы кораблю под скромным-прескромным названием «Продукты» продолжить дальше плыть через бурное море-окиян.

Берблюда была одета в строгий деловой костюм серого цвета, сшитый у хорошего портного, который скрывал недостатки ее фигуры. Но когда Берблюда наклонялась, пуговицы пиджака с трудом выдерживали напор мощной груди, являя соблазнительную ложбинку между грудей, и, казалось бы, сколько лет Арон с ней работал, а вид ее вздымающейся груди по-прежнему будил в нем греховные мысли. В который раз он меланхолично подумал о том, что Берблюде желательно бы избавиться от живота, и была бы красотка хоть куда, и он не отказался погладить ее роскошную грудь, мд-а-а.

Мысли о греховном совсем вытеснили мысли о работе, и когда он усилием воли заставил себя сосредоточиться на работе, почувствовал необычайное раздражение. Ему до дрожи в пальцах захотелось встать, подбросить вверх бумаги и, наконец, трахнуть на столе эту берблюдицу. Зря, что ли столько лет она охмуряла его, пора бы порадовать старушку. Желание было таким острым, что он еле сдержался, только неожиданно затряслись руки, а в расширенные зрачки ворвалась мебель кабинета, с грохотом обрушившись на голову, и спасительная тьма отключила сознание.

Берблюда спасла Арона. Увидев, как его лицо покраснело, он стал задыхаться, а судорожно согнутые пальцы стали царапать подлокотники кресла, Берблюда выплеснула на него графин с водой, а потом властным голосом приказала секретарше Нине вызвать скорую помощь.

Врач скорой помощи диагностировал просто переутомление, сделал укол и посоветовал больше отдыхать. После ухода врача скорой помощи Арон, мокрый и взъерошенный, выставил всех из кабинета, не забыв поблагодарить Берблюду, и остался один. Арон никогда не верил в мистику, но тут поневоле надо было задуматься, подряд две едва не приключившиеся аварии, странный совет этой, как ее там, Татианы, а потом приступ. Надо признаться самому себе, что больше он работать не сможет. Пока не поздно, надо заканчивать со своим делом, какие бы он грандиозные планы не строил. В конце концов, как он начинал это дело, так может и его закончить. Семья… свои обязательства перед ними он выполнит. Больше ни перед кем у него не было обязательств.

Отец Никодим что-то говорил о дороге к храму, однако Арону больше нравился восточный путь самопознания. Он всегда мечтал путешествовать по миру, запад не в счет, только на восток. Пора воплотить в действительность свои желания, уехать сначала на отдых в Бирму, а потом в Индию, где закатиться в какую-нибудь глухомань, в тихий ашрам, и там заняться познанием своей души. Его мобильный телефон стал требовательно названивать. Это была его супруга, которой уже сообщили о случившемся. Он помедлил и отключил телефон, а потом достал из стола заграничный паспорт. Решено, он летит сначала в Бирму, а потом в Индию. По дороге напишет жене сообщение.

Однако ему не удалось просто так улизнуть из кабинета. Едва он встал из кресла, чтобы уйти, как мышка на столе, зловеще мигнув красным глазом, неожиданно разогналась и сначала протаранила монитор, осыпавшийся на стол кучей неряшливых обломков, а затем налетела на массивный телефон и вместе с ним спрыгнула на пол. Глухой удар возвестил, что они достигли цели и оказались на полу. От неожиданности Арон опять уселся в кресло и услышал, как щелкнул замок в двери, отсекая его от остального офиса, и в кабинете пошла потеха.

Мебель, чинно и благородно стоявшая в кабинете, казалось, только и ждала, когда она, наконец, могла взбеситься и пойти в разнос. Стулья, словно олени во время гона, выскочив из-за стола, стали с треском сталкиваться друг с другом. Полки разом стряхнули с себя скоросшиватели, из которых вылетели и стали порхать, как птицы, файлы с бумагами, а дверцы всех шкафов, словно по единой команде, открылись, и оттуда гурьбой повалили тщательно запрятанные в них скелеты. Их у владельца этого кабинета накопилось немало. Скелеты, с костяным стуком клацая челюстями, построились в шеренгу и, дождавшись, когда антикварные часы пробьют полчаса, двинулись к нему. Он с интересом смотрел на происходящее в кабинете и думал, что это плод его разыгравшегося воображения.

Тут, чтобы он поверил в реальность происходящего, решило внести свою лепту кресло, которое, как взбесившийся бычок, вдруг подпрыгнуло вверх. Арон вылетел из него и со смачным шлепком приземлился на пол. Больно-то как! Он выругался и потер ушибленные ягодицы. Теперь он поверил, что вакханалия в кабинете не плод его разыгравшегося воображения, а суровая действительность. Кабинет стал напоминать пейзаж во время битвы, стулья теперь скакали, словно кавалерия в тылу врага, круша все на своем пути, письменный стол углом пытался поддеть и перевернуть ножками вверх большой офисный стол, который, в свою очередь, возомнил себя жеребцом и попытался его покрыть как кобылу. Файлы превратились в истребители, что подобно злым осам, сбились в стаи, грозно гудели, предупреждая, что к ним лучше не приближаться, скоросшиватели превратились в воздушные штурмовики, готовые в любую минуту свалиться в пике, чтобы засыпать мелкими бомбами-скрепками бедного Арона. Скелеты же, не обращая на бедлам вокруг, стали брать его в кольцо. В их пустых глазницах зажглись такие же злые красные огоньки, как у компьютерной мыши, когда она протаранила монитор. Скелеты явно хотели посчитаться с ним за его прошлые грехи, из-за которых были вынуждены поселиться в пыльных шкафах, а не составить ему компанию и посидеть на дорожку перед дальней дорогой, и тяпнуть напоследок вискарика.

Арон, стал задом двигаться назад, в угол, чтобы спрятаться от недружественных скелетов и оказался возле кадки с высоченной иссохшейся палкой, на вершине которой, как приклеенные, болтались несколько вялых листочков. Это была пустынная пальма со сложным латинским названием, которая стояла в кабинете уже третий год, и ни разу не поменялась, иссохшая жилистая палка и вялые листочки на вершине. Когда жена торжественно водрузила в кабинете кадку с этим пугалом, Арон с удивлением поднял на нее глаза, зачем ему эта неудачная заготовка для ручки швабры, которая не подходила к обстановке кабинета. Лера, с апломбом жены очень богатого человека, которую просто обязаны слушать и восхищаться всеми ее благоглупостями, безапелляционно изрекла: «Ты, дорогой, совсем отстал от жизни! Это безумно дорогая и редкая пальма и просто счастье, что смогла ее купить. Согласно китайскому учению Фун-Зы, эта пальма приносит удачу в бизнесе». Арон, вспомнив две абстрактные картины, тяжело вздохнул. Как-то не вязалась пустынная пальма из раскаленных песков Сахары и бездельниками-бедуинами с трудолюбивыми муравьями-китайцами, чайными плантациями и Конфуцием, но не хотелось обижать жену в присутствии сотрудников, а поэтому он безропотно согласился, и пальма поселилась в кабинете.

Один из его клиентов, румяный и толстый фермер, впервые увидев эту пальму, обошел её с двух сторон, с третьей не смог, помешала стена, и задумчиво изрек: «колхоз «Сорок лет без урожая», уважаю странный выбор, зачем оно вам?» Арон пожал плечами: «стоит в углу, поливать не просит, глупых советов не дает, и думать не мешает». Эту фразу о пальме, которая колхоз без урожая, случайно услышала секретарша, подававшая кофе, и тут же разнесла её по всему офису, и теперь Арона стали звать за глаза «предколхоза «Сорок лет без урожая».

Услышав это прозвище, Арон плотоядно потер ладони, и время от времени особо вредным сотрудникам безжалостно урезал премии. Когда обиженные приходили алкать к нему справедливости, как же, сосед получил и теперь делится планами, как будет её тратить, а его обнесли, Арон, указывая на пустынную пальму, с печалью в голосе и веселыми чертенятами в глазах, произносил: «как же, сочувствую, но не могу, урожай сгубила засуха, овес нынче дорог, поэтому соседу хватило, а вам придется подождать». Репутацию нищего председателя надо было оправдывать!

После такого разговора по душам секретарша обязательно подавала кофе, мужчинам плескала чуть-чуть в рюмку дагестанского коньяка, женщинам – сухого цимлянского вина, по желанию коньяк и вино можно было повторить, и сотрудник уходил в раздраенных чувствах, надо бы обидеться на хозяина, что не дал премию, но он так проникновенно говорил о проблемах фирмы, и выпить налил, вот и думай, злиться на него, или проникнуться моментом, завязать свои амбиции узлом и подождать до следующей премии.

Это гадская пальма оказалась очень вредной, хотя Арон ей ничего не сделал плохого. Пальма, дождавшись, когда он прижмется к кадке, резко хлестнуло своей вершиной по макушке, и Арон второй раз за день с радостью потерял сознание, а с дерева сорвался и упал рядом с ним один из трех листиков, болтавшихся на её вершине.

Немецкие старинные часы Lenzkirch загудели и отчетливо пробили двенадцать раз, фарфоровый циферблат раскрылся, и из него вылетела кукушка, тяжело шмякнувшаяся на пол. Абстрактные картины свернулись трубочкой, и от них пошел дымок, и во всем офисе фирмы разом зависли все компьютеры и погас свет.

Лето. Жара. По размягченному асфальту пустынной дороги растеклось ярко красное пятно, носки его туфель были запачканы в крови, но Арон не замечал, он стоял и пялился на изломанную куклу, лежавшую на дороге и не мог сообразить, как все мгновенно переменилось. Только что он стоял и говорил с Петюней, его компаньоном, ментором и гуру в одном флаконе в городе Б., при этом Петюня по привычке стоял на середине дороге и разлагольствовал о том, сколько он заработает миллионов, когда скупит контрольный пакет акций металлургического завода и станет его директором.

Арон на мгновение отвернулся, сделал шаг к обочине, и за спиной возник басовитый звук, похожий гудение большого шмеля. Звук приближался скачкообразно, становился все ближе, и Арона чуть не снесла с ног упругая волна воздуха, следом за ним последовал звук тупого удара. Басовитое гудение шмеля на мгновение прервалось, затем шмель еще громче взвыл, словно двигатель автомобиля, набирающего обороты, и Арон стал медленно-медленно поворачиваться, чтобы увидеть задние фонари большого грузовика и его запыленный нечитаемый номер. Грузовик, решив стать гоночной болидом, мчался по дороге на большой скорости, все дальше удаляясь от Арона, превращаясь в точку, что сначала слилась с серым асфальтом, а потом исчезла из поля зрения.

На дороге чего-то не хватало, и Арон испуганным голосом позвал: «Петюня», никто не отозвался, он осмотрелся и увидел на сером асфальте изломанную куклу, из-под которой медленно расплывалась красная лужа. Арон, еще не веря, сделал шаг, другой к этой кукле, испачкал носки туфель в крови и навис над лежащим телом. Мгновение назад огромный ражий детина Петюня был жив, а сейчас просто и без изысков обратился в кадавра, расплескавшего мозги по дороге. Арон повернулся и пошел к джипу, на котором они приехали. За рулем сидел водитель по кличке Щера, еще не осознавший, что Петюни больше нет, погиб, и он остался без работы. Вторая жена Петюни – толстая, беременная, похожая на корову, Ирка, со склочным и стервозным характером, умудрилась поссориться со всеми, кто работал с Петюней, и теперь Щере надо искать новую работу.

Щера собирал лицо в морщины и пытался что-то сказать, но вместо слов раздавалось какое-то сдавленное перханье, но Арону было не до него, он нырнул в горячее нутро машины и достал солидный кожаный апельсинового цвета портфель, с которым Петюня ни на миг не расставался при жизни и который после смерти стал ему больше не нужен. Петюня, имевший пару ходок в зону, был накоротке знаком с медвежатниками и справедливо не доверял сейфам, и все самое ценное держал при себе, в этом кожаном портфеле апельсинового цвета. В портфеле находились акции металлургического завода, которые очень интересовали как Арона, так и других, чьими стараниями Петюне осталось примерить последнюю обновку – домовину. Арон отстегнул замки портфеля и достал увесистую пачку акций металлургического завода. Акции были по-простому завернуты в газету и перевязаны суровым шпагатом. Сам завод, несмотря на потуги чересчур умных реформаторов, угнездившимися под культяпистые крыльями его всепьянейшества, которого лизоблюды величали царем, по примеру предыдущего, что правил после царя Федора Иоанновича (царь Борис Годунов, намек на Бориса Ельцина), на удивление стабильно работал и имел перспективы работать и дальше и не собирался выбрасывать белый флаг. Помимо акций Арон зацепил несколько пачек стодолларовых купюр в банковских упаковках. Одну пачку долларов он сунул Щере со словами: «Последняя получка от Петюни; запомни, к портфелю никто не прикасался», а остальные пачки бросил назад в портфель, детишкам покойного на мелочишку. Щера несмело улыбался, он был явно ошарашен его щедростью, прежде за Ароном такого не водилось, но и ему было не жалко, ведь не свои же давал. Щера мелко затряс головой, он все понял, а Арон продолжил распоряжаться: «Гони в милицию и не забудь вызвать скорую, а я здесь останусь, с Петюней».

Джип сорвался с места, за ним растаял бледно-голубой дымок бензинового выхлопа, и вновь пустынная дорога, на ней вольготно раскинулся кадавр в подсыхающей луже крови. Арон бросил на него тряпку, чтобы прикрыть от появившихся огромных сине-зеленых мух, устремившихся к трупу.

Арон присел на обочине дороги. Стоявшее в зените солнце палило немилосердно, и пиликанье кузнечиков неслось со всех сторон. Что смерть, что жизнь, эти человеческие дефиниции не имели никакого значения для природы, у которой для всего назначен свой срок, поэтому никто не бил в литавры при зарождении новой жизни и не сопровождал горестными воплями расставание с ней.

Прошел час, Арон сомлел от удушающей жары, а милиции все не было. Неожиданно ему показалось, что тело под тряпкой вздрогнуло, потом рывком село на дорогу, сорвало с себя тряпку и осмотрелось вокруг.

– Ч-ч-т-то с-случ-ч-чилось, – губы на вдавленной маске лица кадавра с трудом зашевелились.

Как ни странно, но Арон не удивился восставшему кадавру и спокойным голосом, словно ему приходилось постоянно общаться с покойниками, поведал о неожиданной гибели Петюни под грузовиком.

Кадавр наклонил плоскую голову и пальцами стер с лопнувшего черепа серо-белые потеки мозга.

– Петюня, зачем ты встал? – не выдержал Арон

– Я еще не успел договорить с тобой и хочу кое-что выяснить.

– Зря, ничего уже не изменишь, и я не обязан отчитываться перед тобой.

– Это важно для меня, ведь не откажешь в последней моей просьбе, и не будешь врать покойнику?

– Нет, – поспешно произнес Арон и тут же вспомнил о пакете с акциями, которые небрежно бросил на обочину рядом с собой.

– Ты взял акции, – это был не вопрос, а констатация факта, Арон вздрогнул и покаянно кивнул головой, а кадавр продолжил. – Твоя мечта, наконец, сбылась, и у тебя будет долгожданный миллион долларов. Помню, как ты мечтал о нём, и что теперь будешь делать, когда мечта исполнилась? – Петюня хотел по привычке громко расхохотаться, но вместо смеха раздалось жалкое перханье. – Голосовые связки раздавлены, – озабоченно сообщил Петюня, растирая загустевшую кровь по горлу.

Арон понимал, что глупо оправдываться перед покойником, но оправдывался прежде всего для себя:

– Тебе же очень вежливо предлагали продать, а ты очень грубо отказался и продолжил еще больше скупать акции и, наверное, перешел дорогу этим вежливым покупателям.

Петюня ощупал руками туловище:

– Странно, я умер, а мне еще больно, все ребра переломаны. – Он помолчал, а потом, елозя пальцем по асфальту, продолжил. – Мне акций не жалко, так, пустые бумажки, тлен перед вечностью. Впрочем, хорошо, что забрал их ты, а то мои, что сыночек оболтус, что женка Ирка, дура стоеросовая, все равно бы их просрали. Ты – парень серьезный, с головой, теперь и меня превзойдешь, еще выше поднимешься, и ума деньгам за акции дашь, а не просадишь их, как мои уроды, на тряпки и гульки. Продай их, этим, вежливым, только с ценой не продешеви. Последний вопрос: не ты ли организовал наезд?

Арон возмущенно вскинулся:

– Как ты мог подумать о таком…

– Верю, верю, – перебил Петюня, – хоть и ты тоже дерьмо порядочное, но на убийство у тебя кишка тонка, это я мог, а ты еще слабак…

Петюня еще дальше что-то тихо бубнил, но разобрать его слова было невозможно, и Арону, которому надоел неприятный разговор с кадавром, кому понравится, когда тебя только что уличили в краже, поднялся и подошел к нему. Вокруг кадавра уже вились роем крупные мухи, что ползали по лицу, залазили в нос и в рот. Арона передернуло от омерзения, он подобрал тряпку, накинул на голову трупа и тихо, хотя чего бояться, вокруг пустынная дорога, прошептал:

– Петюня, пора и честь знать, умер, значит, умер, не смущай меня своей болтовней, – и несильно толкнул кадавра в плечо, измазав в загустевшей крови пальцы.

Покойник, коротко взмахнув руками, покорно упал на дорогу, раздался костяной звук, это череп приложился к асфальту, по телу кадавра прошла судорога, и он наконец-то успокоился. Мертвый, Петюня казался еще больше, чем когда был живым.

Арон вернулся на обочину.

– Спасибо тебе, – неожиданно услышал Арон слабый голос Петюни из-под тряпки. Арона словно перетянули плеткой по плечам, удар был великолепный, с оттягом, которым срывали кожу с плеч, и, срывая голос, закричал:

– Петюня! Ты издеваешься надо мной? За что меня благодарить? Я понимаю, что мерзавец, вор, но я не мог поступить иначе! Петюня! Мне деньги нужны! Акции тебе уже без надобности! Ты умер, оставь меня в покое!

– Ты меня не дослушал, – с укоризной продолжил голос Петюни, – еще и прервал, никакого уважения к покойному. Я благодарен тому, кто устроил наезд, и, наконец, могу встретиться с первой женой – Лариской, одну её любил, а как ревновал! Так от ревности и прибил. Хотели, суки, посадить меня, но кишка у них была тонка, теперь встречусь с ней, повинюсь, может и простит меня, ведь при жизни-то всегда прощала. До скорой встречи, Арон, ты же знаешь, что такие, как мы, долго не живем на свете. Последнее пожелание: можешь не жалеть моего сына-оболтуса и эту сучку Ирку, хоть и беременна от меня, но чую, что родит какого-нибудь уродца. Пока!

Арон вскочил и с ненавистью пнул кадавра, чего жалеть туфли, он и так их испачкал в крови, больше носить не будет. Сука! Все-таки оставил за собой последнее слово. Свои акции Арон недавно продал этим вежливым, но до вожделенного миллиона не хватало. Вежливые хотели подмять под себя металлургический завод, но им мешал Петюня, который наперегонки с ними скупал акции завода. Вежливые в его присутствии предложили Петюне продать акции за очень хорошие деньги. Арон, убеждал Петюню продать акции, но тот его не послушал. Вежливые разговаривали с Петюней в пятницу, а во вторник вежливые, больше было некому, быстро и радикально решили проблему. Теперь акции у него, и он не продешевит при их продаже. Петюня в последнее время стал несносным, задрал нос и возомнил, что ухватил господа бога за бороду. Петюня имел наполеоновские планы на металлургический завод и хотел стать не просто миллионером, а бери выше, миллиардером. Арон пытался отговорить, но это было бесполезно, а вежливые имели свое мнение о кандидатуре директора завода. Итого: акции у него, скоро будут у вежливых, он с отступным миллионом талеров, долларов, фунтов, иен, как хочешь, так и называй эти купюры, только не сребренников, он не Иуда, никому не продавался, случайно так получилось. Арон давно решил, куда пойдут эти деньги, когда заработает миллион. Он начнет заниматься продуктами, самое выгодное дело! Арон успокоился, что толку пинать мертвое тело, которому не больно и ничего не докажешь, и вернулся на обочину ждать милицию.

Все, что произошло потом, Арон воспринял как необходимую расплату за акции Петюни, за которыми, как, оказалось, охотился и другие, просто он оказался самым удачливым охотником. Ирка, вторая жена Петюни, объединилась с его сынком оболтусом от первого брака, ранее его терпеть не могла, и с их подачи милицейские, которым она позолотила ручку, вцепились в Арона как бульдоги, требуя от него акции. Милицейские, чтобы напугать его, на неделю бросили в обезьянник к бомжам, и возбудили против него уголовное дело по факту кражи акций. Арон ни в чем не признавался, а через неделю на свет появился договор купли-продажи акций, по которому Петюня за неделю до смерти продал акции. На договоре была подпись Петюни. То, что подпись Петюни была подлинной, можно было не сомневаться, у Арона про запас было несколько чистых листов бумаги с автографом Петюни. Арон, продавая акции, передал вежливым и несколько листов с его подписями. Покупатель, легализируя сделку, предъявил договор с подлинной подписью и тем самым спас Арона.

После того, как акции уплыли из рук наследников Петюни, они вдрызг разругались между собой. Милицейские начальники, который тоже хотели погреть руки на акциях, потеряли к нему интерес, и Арона пинком выгнали из обезьянника. Арон, грязный, немытый, вдобавок завшивевший, насекомых ему от своих щедрот подарили бомжи, от радости был готов расцеловать пожилого милицейского сержанта, выпустившего его из обезьянника, но тот отшатнулся от него со словами: «пошел прочь, пидор, иначе зашибу». Арон не обиделся на милицейского сержанта, он вышел из отделения милиции и с наслаждением вдохнул такой пьяняще-чистый воздух свободы.

Ирка его прокляла, сынок оболтус с дружками попытался его побить, но Арон, не обращая на них внимания, с легким сердцем уехал из города Б. с единственной достопримечательностью – металлургическим заводом. Металлургический завод, как большой слон, неспешно помахивая хоботом, продолжил свой путь. Вокруг массивных ног слона всегда вились шавки и визгливо его обгавкивали, но ему не было никакого дела до них, он упорно продолжал свой путь, а если какая-то шавка не успевала отскочить, слон с хрустом её давил и оставлял после себя кровавое пятно. Слон был не виноват, а шавкам надо было знать своё место и быть порезвее.

Вежливые были честны с Ароном, и он получил вожделенную сумму за акции Петюни. Он сразу занялся продуктами и преуспел на этом поприще.

Через год Арон еле нашел на кладбище провалившийся холмик с покосившимся крестом с эмалированной табличкой-номером на могилке Петюни. Он постоял на ней, грустно повздыхал и поведал покойному последние новости о его близких: сынок оболтус сел за изнасилование, Ирка родила девочку, которую оставила в роддоме, потом запила, и недавно кто-то из собутыльников по пьяни её прирезал. Кладбище, на которое приехал Арон, было самым бедным в городе и на нем не было дорогих памятников, которые стояли на других кладбищах и кичились друг перед другом мраморными или гранитными боками и тяжелыми чугунными цепями оград. На этом кладбище стояли деревянные кресты, металлические конусы со звездочками и скромные памятники из рассыпающейся мраморной крошки. Следом за Ароном приехали на кладбище рабочие и грузовик с памятником.

Перед тем, как заказать памятник, Арон много прочитал соответствующей литературы, просмотрел каталоги и советовался со скульпторами. После установки этот памятник стал украшением городского кладбища, который стал городской достопримечательностью. Посещение этого памятника стало обязательным ритуалом. Сначала проведывались родные могилки, а потом приходили к нему, любовались, вздыхали, прикидывая в уме его стоимость, и интересовались друг у друга, кем же был при жизни покойный, раз ему установили такой прекрасный памятник и кто же тот загадочный, что не поскупился на него. Особо интеллигентные посетители, выказывая свою эрудицию, говорили с важным видом, что видели подобные памятники на старинных московских или питерских кладбищах.

Памятник представлял собой античный портик, который поддерживали дорические колонны. Эта часть памятника была высечена из черного карельского гранита с серо-голубым оттенком. Под портиком была установлена скульптура скорбящей девы, обнимающей символическую урну с прахом, над которой парил ангел. Эти скульптуры были высечены из каррарского белого мрамора. Резец скульптора сотворил истинное чудо из камня. Изящные фигуры девы и ангела были полны жизни, казалось, они на мгновение задержались у могилы Петюни, чтобы выразить свою скорбь по поводу его смерти, сейчас дева встанет и уйдет, растворится перспективе кладбищенских аллей, а ангел взмахнет крылами и улетит на небо, но не уйти им, они навечно остались оплакивать покойного. Никто не знал имени Петюни, и только после смерти Арон узнал, как звали покойного, – Кольчик Игорь Петрович. Мир праху Игоря Петровича.

Сатана правил балом в веселые девяностые на Руси, и не перечесть, сколько было их, возникших в мутной пене и погибших во славу презренного металла, за призрачную надежду быстро разбогатеть, только еще быстрее сошедших в могилу. Многим из них на могилах установили не то, чтобы памятники, а хотя бы таблички с именами. Многие так остались безымянными, что потом вытаивали весной из-под снега, получив красивое название «подснежники», а на кладбищах появлялись многочисленные безымянные могилы с номерками на сбитых на скорую руку крестах.

После установки памятника Арон поклонился могиле бывшего компаньона, сказал последнее «прости» и повернулся, чтобы уехать из этого города. Неожиданно из-под земли раздался глухой голос Петюни: «я ждал, но не тебя, и теперь понял, почему никто из близких не приходит на могилу. За памятник премного благодарен, но скажи, не пытаешься этим памятником откупиться от меня и заглушить голос своей совести?». Арон вздрогнул от неожиданности и хотел, как тогда, на дороге, оправдаться перед Петюней, но благоразумно решил промолчать. Дело сделано, он отдал долг покойному, пусть спокойно лежит, радуется памятнику и больше не мешает ему жить. Его не мучили угрызения совести. Ему повезло, а Петюне – нет, вот и вся разница, только нет в этом его вины.

Старушка, убиравшая соседнюю могилу, подошла к памятнику Петюни, полюбовалась им и, подслеповато щурясь, прочитала на табличке «от друга». Вернувшись к своей могилке, где стоял металлический конус со звездочкой, покрашенный серебрянкой, и прошептала: «Эх, Ванечка, тебе-то я смогла хоть такой памятник поставить, кто же мне поставит, и кто похоронит меня рядом с тобой, ведь одна я осталась на свете», и слезы потекли по морщинистым щекам, которые в молодости были как наливные яблочки и их любил целовать покойный муж.

Уехав с кладбища, Арон тут же позабыл о Петюне. Осталось только светлое чувство исполненного долга и грустные мысли, которые посещают каждого на кладбище,

о суетности человеческой жизни, о том, как много человеку нужно при жизни и как мало надо после смерти.

Арон больше никогда не приезжал в город Б. Если в этом была нужда, он посылал кого-нибудь из сотрудников фирмы, которых просил убрать на могиле знакомого. Установив памятник Петюне, он подвел черту над очередным этапом своей жизни. Теперь, переродившись, как птица Феникс, миру был представлен очень богатый Арон, владелец серьезного дела с миллионными оборотами. Больше о Петюне он никогда не вспоминал.

Прощай, Петюня, sic transit gloria mundi14. Когда прошел год, о тебе вспомнили по пьяни только бывшие собутыльники, которых ты щедро поил при жизни, сожалея, что больше никто им не ставит дармовой выпивки. Когда прошло пять, о тебе забыли, и никто, плохим или хорошим, не поминал тебя. Сынок оболтус, продолжавший тянуть срок, заболел туберкулезом, был переведен в специализированное ИТК, где ему поставили диагноз «диссеминированный туберкулез легких в фазе инфильтрации и распада», и сейчас он выкашливал легкие на больничной койке. Прошло десять, и подросла девочка, которую родила непутевая Ирка, чья могила по злой иронии судьбы затерялась на кладбище, где был ранее похоронен Петюня. Пророчество Петюни относительно ребенка не сбылось, девочка оказалась такой хорошенькой и умненькой, что её сразу удочерили. По закону компенсации, девочке единственной повезло из этой семьи, она росла и радовала своих приемных родителей и ничего знала о своём отце Петюне, который когда-то был самым богатым человеком в Б., но в наследство ей достались не мифические миллионы отца, а его легкий характер, смешливость и ярко-рыжие волосы.

Покойный Петюня был главным скелетом в шкафу Арона, другие были помельче, и их истории совсем неинтересны. Когда по жизни идет богатый хищник, мелюзга должна разбегаться и прятаться, таков извечный закон российской тайги.