Читать книгу На всех была одна судьба - Александр Скоков - Страница 4

Первый блокадный год

В мае 1941-го ей исполнилось восемнадцать. Экзамены, зачеты, конспекты, учебники… И все же находилось время на кино, на прогулки с подругами по весеннему городу. Дружили студентки Технологического института с курсантами Военно-медицинской академии, день рождения одного из них почти совпал с праздником Маши – вот и отмечали в компании сразу эти две даты. Курсант посвятил Маше стихотворение, в котором были строки:

Девушки удивились: неужели все так серьезно? Будущие военные врачи знали, конечно, больше студенток…

В воскресенье Маша с утра занималась дома – готовилась к экзамену по химии. Никуда не поехала – экзамен серьезный. И вдруг – сообщение по радио. В это трудно было поверить: летний малолюдный Ленинград, дворы и улицы без детских возгласов – все в пионерских лагерях, детских садах. А где-то уже бомбежки, пожары, льется кровь…

Ленинградцы понимали, какая угроза нависла над страной, над родным городом. Во всех районах на призывных пунктах стояли очереди добровольцев – тех, кого не вызвали повестками в военкомат. В этих очередях были и студенты, и рабочая молодежь, и люди пожилого возраста. 25 девушек из Технологического зачислили в дружинницы, выдали походную форму. Студентки младших курсов им завидовали: поедут на фронт!

Маша вместе с подругой через райком комсомола тоже пыталась получить направление, но им поручали разносить повестки, давали другие задания или отправляли с группами на рытье траншей. Началась эвакуация населения, и Машина мама вместе с ее младшим братом успела выехать в одном из эшелонов. Маша осталась в городе. Нужен был хоть какой-то заработок – вместе с подругой отправились в пригород на уборку овощей. Первая массированная бомбежка в начале сентября застала их с подругой на Московском (тогда Международном) проспекте. «Зажигалки» сыпались на крыши дождем. Оказавшиеся поблизости ребята бросились наверх, стали сбрасывать бомбы на асфальт. Группы самозащиты из населения, подразделения МПВО вели круглосуточное дежурство на крышах, чердаках, не допускали распространения огня, и все же некоторые склады, промышленные объекты, жилые дома охватил огонь, над городом стелился черный дым.

Вереницы людей с пожитками и малыми детьми тянулись с окраин в центр – к родным и знакомым.

От Технологического института Маша Абаринова получила направление на военный завод, выпускавший бомбы, снаряды, мины. С Васильевского на Ржевку путь не близкий, да еще целый день в цеху, на ногах, дыша парами взрывчатых веществ. Иногда приходилось оплавлять головки снарядов на жаровне, в крохотной палатке площадью всего с квадратный метр… Через каждые пять-семь минут работы Маша выбегала из палатки глотнуть свежего воздуха – и снова к жаровне. По инструкции полагалось работать в респираторе, но какой от них толк, если все негодны, засорены, а новых нет! От ядовитых испарений волосы, ногти и кожа окрасились в рыжеватый цвет. Станки с завода еще до блокады вывезли на восток, их заменили деревянные устройства с приспособлениями, позволяющими вращать, обрабатывать тяжелые «чушки» снарядов. Здесь же, в цехе, находились двухметровые корпуса бомб, пока без «начинки». Во время налета в такое «укрытие» можно было забраться и немного вздремнуть. В бомбоубежище не прятались: если поблизости рванет фугаска – все взлетит на воздух.

Первая блокадная зима была на редкость морозной – градусник иногда показывал 40–41°… Трамваи давно остановились, дорога на Ржевку занимала больше четырех часов в один конец. В центре города приходилось выбирать проходные дворы, так как во время артобстрела милиция направляла прохожих в бомбоубежище. Вечером нужно было попасть домой до 23 часов, иначе задержат на мостах. Иногда Маша оставалась ночевать в цехе, положив фанерку на две бомбы и укрывшись тем, что удавалось найти.

На заводе Маша работала 4 месяца. В конце декабря вышел приказ о том, что все работники закрепляются за предприятием – объектом особой важности – до конца войны. Студентов (их было на заводе несколько человек) отпустили. Все они жили в центре города, и добираться пешком на Ржевку с каждым днем становилось все труднее. В последних числах декабря, перед первым блокадным Новым годом, Маша получила расчет. В январе навалилась цинга. Болели мышцы, суставы, подняться утром стоило немалых усилий, но надо было двигаться, выполнять намеченное на день. Самое трудное – поход на Неву с саночками, уставленными бидончиками и кастрюлями. Не так просто, лежа перед прорубью, слабой рукой зачерпнуть воды… Из-за больших потерь в начале войны армии требовалось значительное пополнение – в ее ряды стали призывать девушек. Вначале – на всеобщее обучение. Некоторых медкомиссия заворачивала из-за дистрофии, цинги. Но были и те, кто прошел отбор… Маша никак не могла натянуть валенки на опухшие ноги – носила старомодные фетровые боты. При маршировке становилась в первый ряд, но вскоре из-за сильных болей в ногах отставала, с трудом одолевала последние шаги.

Во время занятий обычно сидели вокруг «буржуйки», отвечали не вставая – не хватало сил подняться. В обед призывников кормили супом, отпуская макароны отдельно, по весу. Девушки оживали, уже выходили в зал на построение и даже могли подержать в руках винтовку.

Но поднять эту тяжесть в четыре с половиной килограмма, а тем более взять наперевес было еще не под силу. Однако день ото дня движения становились уверенней, появилась твердость в руках. Наконец стали изучать приемы штыкового боя, а с наступлением тепла ползали по-пластунски в районе Смоленского кладбища.

В мае началась запись в действующую армию. Офицер, составлявший списки, спросил, не хочет ли Маша в летную часть. Она согласилась. Но в конце мая девушек отправили в запасной полк во Всеволожск.

Первая ночь в казарме с двухъярусными нарами, сбитыми из тонкого, отполированного боками новобранцев «кругляка»… А утром – баня, стрижка и получение солдатского обмундирования. На таких худеньких и истощенных нужных размеров, конечно, не оказалось. Гимнастерка была чуть-чуть короче юбки, сапоги-скороходы – как в сказке про мальчика-с-пальчик. Ремень обхватывал талию два раза, «лишнюю» часть гимнастерки пришлось убрать назад, где она поднималась «петухом». Рукава Маша подвернула несколько раз – получились толстые обшлага. Пилотку заколола сзади булавкой.

Утром в полном обмундировании, с противогазом через плечо Маша вышла на крыльцо. Проходивший мимо офицер не мог сдержать смеха: ну и солдатик! Маша решила проучить насмешника – пройти мимо него четким строевым шагом. Браво махнула ногой – и сапог улетел вперед метра на два!

На другой день подруги поздравляли Машу с днем рождения. Вспоминала свое восемнадцатилетие, стихи курсанта-военмедовца… Сколько событий произошло за один год!

В полк прибыли «купцы» подбирать кадры. Несколько человек, в том числе и Абаринову (у кого было повыше образование), оставили в запасном полку учиться на радистов.

Занятия проводились на улице: преподавателей слушали, расположившись на траве. Погреться на солнышке после зимних холодов – лучшего класса не подыскать! Знакомились с устройством радиостанций, учили правила радиосвязи. Готовили девушек только работать с микрофоном. Морзянку изучали уже в Ленинграде, в зенитном артиллерийском полку, куда после курсов получили назначение.

Штаб полка находился в здании на углу улиц Герцена и Подбельского, сама радиостанция размещалась в Мариинском дворце. Здесь же, во флигеле, и жили радиоспециалисты. В аппаратной находились радиостанция средней мощности (такие же стояли на самолетах-разведчиках), УКВ и маленькая станция РБС. Специалисты-мужчины, передав знания новичкам, подтянув их до нужного уровня, были, видимо, направлены на фронт. 12 девушек заняли их места – по четыре человека в смену.

Приходилось Маше дежурить и на командном пункте противовоздушной обороны, который находился также поблизости, возле Дома культуры связи. В отдельной комнате стоял приемник, через который поступали сведения от 12 радаров «Редут», размещенных на окраинах города. Воздушное пространство над Ленинградом было разбито на квадраты. Операторы радарных установок голосом передавали, в каком квадрате появились немецкие самолеты, какого типа, сколько их и куда направляются. Одновременно на одной частоте могли передавать сведения несколько операторов. Их нужно было различать по голосу, сведения от каждой РЛС записать на отдельный листок и моментально бросить в окошко командного пункта. Счет времени шел на секунды. Дежурный офицер на большой карте фиксировал сообщения, оповещал дивизионы и батареи ПВО, при необходимости объявлял воздушную тревогу для населения. Воздушная безопасность огромного города зависела от боевого мастерства, бесстрашия, отваги тысяч зенитчиков, летчиков, наблюдателей, технических специалистов. В этом деле была частица и их труда – двенадцати девушек-радистов.

Командир отделения

Смену радиоспециалисты несли по 8 часов, но свободного времени после дежурства не было ни минуты. Занимались радиотехникой: изучение схем радиостанций, устранение простых неполадок, пайка, сборка простых элементов вроде выпрямителей. Каждый день тренировались в приеме-передаче азбуки Морзе. Специалистам присваивался класс. Для первого, высшего класса требовалась передача в минуту 18 групп смешанного текста из цифр и букв. Стремительный поток точек и тире. Умение сосредоточиться, своя система наращивания скорости приемапередачи и хороший слух помогли Маше одной из первых получить высший класс – значок «Отличный связист». Ее назначили начальником радиостанции и командиром отделения. Рядовая Абаринова стала ефрейтором, а затем и сержантом. На помощь со стороны рассчитывать не приходилось – девушки сами устанавливали на крышах антенны, заготавливали на зиму дрова, чистили аккумуляторы, возили, а иногда и носили их на зарядку в мастерскую возле Марсова поля.

В распорядке дня были и часы общей военной подготовки. Радиоспециалисты тренировались в стрельбе, ходили строем, ползали по-пластунски.

Обмундирование девушки привели в порядок: что-то получили со склада по своему росту, что-то перешили – находились ведь при штабе, на виду… Тревоги не становились реже, и радиостанцию УКВ, поддерживающую связь с самолетами противовоздушной обороны, перевели на крышу Мариинского дворца. Построили фанерную будку, установили для обогрева «буржуйку».

С крыши Мариинского дворца ночью была видна светящаяся дуга вокруг Ленинграда. Немцы постоянно освещали передовую ракетами, да и в своих гарнизонах не соблюдали светомаскировку, жгли электричество в открытую. Ленинград был погружен в темноту. Ни один лучик не пробивался сквозь завешенные, зашторенные окна – за этим с улицы строго следили ночные патрули, специальная служба.

Однажды немцы, готовясь к налету, сбросили осветительные бомбы на парашютах. Центр города высветился – все стало видно, как днем. Зенитчики обрушили огонь на САБы, осколки градом посыпались на крышу дворца. Рядом с офицером-наблюдателем, разведчиком, в ту минуту оказался командир зенитного полка. Бывший художник, он засмотрелся на необычную панораму ночного города; Маша тоже выскочила, но успела взглянуть только мельком. «В будку!» – приказал командир, сам получивший осколком по усам.

По ночам Исаакиевский собор – величественный, прекрасный – загадочно возвышался на фоне пересекающихся прожекторов. Колонны в мороз покрывались инеем, потом оттаивали…

Хорошо налаженная противовоздушная оборона не позволяла немецким самолетам, как осенью 1941 года, низко летать над городом и вести прицельные бомбежки. И все же теперь, с высоты, наносились удары, регулярно велись артиллерийские обстрелы – утром, в обед и вечером, когда на улицах народу становилось больше. Оставалась угроза нового штурма города, уличных боев. Подвальные окна завалены мешками с песком, между ними зияют отверстия амбразур. Повсюду противотанковые «ежи», надолбы. Город имел несколько поясов обороны, один из них охватывал центр.

Бывая по служебным делам в разных районах, Маша видела, сколько зданий превращено в руины. Вот наполовину разрушенный дом: висит наверху кровать, зацепившись спинкой; одежда на вешалке – чье-то разоренное семейное гнездо… Но не покидала уверенность, что все будет со временем восстановлено и город обретет свой прежний прекрасный облик.

Снаряды рвались повсюду, один из них пробил край крыши Мариинского дворца. При взрыве радистка отделения получила ранение в голову… Заставали обстрелы и на улице – взрывной волной сбивало с ног или кидало к стене. Молодость верит в счастливый случай: девушки не прятались в бомбоубежища, шутили, что для них снаряд еще не сделан. Опасность подстерегала всех, но что значила она в сравнении с теми мгновениями воздушного боя, когда их сверстники, ребята-летчики, сходились, можно сказать, врукопашную с врагом! Их голоса, крики, долетавшие из рации, раскрывали то, что происходило в ночном небе, на грани жизни и смерти…

В январе 1944 года Ленинград праздновал полное освобождение.

Весь город был на площадях, улицах – военные, штатские, взрослые, подростки, дети обнимали друг друга, поздравляли с Победой, устремлялись к Неве, где расцвечивал небо салют. На этот салют Маша взяла и своего тряпичного друга – зайца. Забавная игрушка напоминала многим домашний уют, детство, мирную жизнь. Всем хотелось потрепать за уши, потрогать лапы этого блокадного зайца… Полтора года отделяли ночной салют от Дня Победы. И он наконец наступил. Многие дома на Невском были разбиты, и чтобы вид руин не омрачал праздник, фасады зашивали фанерными щитами с нарисованными окнами. Эти декорации стояли до той поры, пока дома не были восстановлены полностью.

Девушек-радисток и их 22-летнего командира демобилизовали в июле 1945 года. Провожали тепло, сердечно, каждой вручили письмо-напутствие. С нетерпением молодости они торопились в новую, мирную жизнь, где предстояло так много сделать. И только спустя десятилетия дорогой памяти они стали возвращаться назад, в то прошлое – тревожное, грозное, неповторимое…

Они отстояли не только Ленинград, страну – отстояли жизнь будущих поколений, их право войти свободными в наш великий мир.

Не забывайте об этом!