Читать книгу Нерусские русские. История служения России. Иноземные представители семьи Романовых - Александр Соколов, Д. И. Раскин, Александр Ростиславович Соколов - Страница 3

Петр I – последний царь стопроцентно русского происхождения, которое ни у кого не вызывало сомнений. И в то же время именно в его деятельности ориентированность на Запад, на последовательную вестернизацию Святой Руси и превращение ее в классическую европейскую державу проявляется особенно четко и планомерно.

Об этом дружно и в унисон говорят практически все историки, даже в тех случаях, когда само петровское царствование они оценивают диаметрально противоположным образом. Для одних реформы Петра – безусловное благо, для других – искривление органического пути России, лишившее ее национальной самобытности и приведшее ко многим бедам позднего времени.

Реальность намного сложнее. Глубже других двойственный смысл петровских реформ постиг А.С. Пушкин, считавший, что, помимо модернизации страны, они диктовались стремлением ограничить властные поползновения дворянства, снизить сословные барьеры и придать большую мобильность социальным процессам, а также укрепить «вертикаль» самодержавной власти.

Прочие последствия, обозначившиеся в долгосрочной перспективе, мало заботили царя-реформатора, хотя их последствия вряд ли вообще им просчитывались: «Петр I не страшился народной свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверял своему могуществу и презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон. Аристократия после него неоднократно замышляла ограничить самодержавие: к счастью, хитрость государей торжествовала над честолюбием вельмож, и образ правления остался неприкосновенным. Это спасло нас от чудовищного феодализма, и существование народа не отделилось вечною чертою от существования дворян. Если бы гордые замыслы Долгоруких и проч. совершились, то владельцы душ, сильные своими правами, всеми силами затруднили б или даже вовсе уничтожили способы освобождения людей крепостного состояния, ограничили число дворян и заградили б для прочих сословий путь к достижению должностей и почестей государственных. Одно только страшное потрясение могло бы уничтожить в России закоренелое рабство; нынче же политическая наша свобода неразлучна с освобождением крестьян, желание лучшего соединяет все состояния противу общего зла, и твердое мирное единодушие может скоро поставить нас наряду с просвещенными народами Европы»[1].

Резонанс, вызванный петровскими преобразованиями, в разных слоях общества был далеко не одинаковым, во всяком случае, они не воспринимались как переход в некое иное измерение. Постепенное движение Руси к сближению с Западом было процессом органическим, а периоды конфронтации не только не препятствовали движению навстречу друг другу, но и способствовали взаимному узнаванию.

Представлять дело таким образом, будто прозападные настроения Петра I возникли и проявились в нем в силу каких-то личных особенностей, будет большим преувеличением, поскольку западный дух издавна витал над московскими палатами, а иностранные специалисты приглашались в Московское государство и оказывались востребованными в самых различных сферах государственной жизни.

Правда, движение Руси в сторону Европы было до определенной степени односторонним. Московское царство долгое время воспринималось Западом как азиатское и чуждое по своему цивилизационному типу государство.

Такое восприятие отчасти объяснялось тем, что Европа привыкла смотреть на Россию через польские «очки», которые, разумеется, искажали реальную картину. Речь Посполитая начиная с Ивана Грозного оставалась главным ретранслятором европейской культуры в «холодную и дикую Московию» и одновременно выступала в качестве барьера, мешавшего прямым контактам России с другими европейскими странами. В такой ситуации польская элита предпочитала позиционировать свою страну как «щит», оберегавший Запад от «московского варварства».

Разумеется, это не значит, что у Москвы отсутствовали прямые контакты с другими европейскими державами и конкретными их представителями в лице бизнес-сообществ, технических и военных специалистов, людей творческих профессий.

Но любые двухсторонние отношения, как правило, представляют собой роман с отдельным сюжетом. И отношения Москвы с германскими государствами, Австрией, Англией, Голландией, Италией, Францией тоже развивались по разным сценариям.

Вплоть до начала XVIII века острые противоречия в Европе имелись у России только с Речью Посполитой и Швецией. Эти две страны, в свою очередь, являлись противниками и представляли разные если не цивилизационные, то культурно-идеологические модели, которые условно можно назвать католической и протестантской. Первая модель ассоциировалась у жителей Московской Руси с образом «ляха», а вторая – с образом «немца», причем последний из этих этнонимов имеет хождение только в русском языке и происходит от слова «немой», в смысле «не умеющий изъясняться на понятном языке»[2].

Петр I в юношеские годы

Детские и юношеские годы родившегося 30 мая 1672 года царевича Петра Алексеевича складывались таким образом, что, с одной стороны, он должен был испытывать неприязнь к традиционному старомосковскому укладу дворцовой жизни, а с другой – проникнуться симпатией к европейским обычаям и нравам в их «протестантском», «немецком» варианте.

Случай Петра вообще весьма нетипичен, поскольку процесс воспитания вероятного наследника Московского престола предполагал формирование у него приверженности традициям, а также повышенной самооценки и значимости собственной личности. Однако после кончины в 1676 году его отца – Алексея Михайловича (1629–1676; правил с 1645 г.) ни воспитанием, ни образованием Петра никто всерьез не занимался, так что вплоть до конца жизни он писал с многочисленными ошибками.

Детство Петра пришлось на правление его сводного брата – Федора Алексеевича (1661–1682), политика которого была проникнута идеей сближения с Европой.

Воспитатель Федора Алексеевича – просветитель, уроженец Белоруссии монах Симеон Полоцкий (1629–1680), прививший своему питомцу интерес к польской культуре. По мнению ряда исследователей, царь, хотя и не афишировал, но умел читать и писать по латыни, входившей в обязательную программу хорошо образованного польского шляхтича. На заседаниях Боярской думы ему и другим участникам совещаний зачитывали обзоры западной прессы. Более того, борьба с Турцией и Крымским ханством на Украине способствовала тому, что Московское царство примкнуло к антиосманской коалиции в составе Австрийской империи, Речи Посполитой, Венеции, Папского государства. По сути, это первый в отечественной истории случай, когда Россия на основании нескольких международных договоров стала полноценным участником международного альянса.

Царь Федор Алексеевич

Ближайшими сподвижниками царя были слывшие полонофилами постельничий Федор Максимович Языков и стольник Алексей Тимофеевич Лихачев. С их подачи царь Федор первым из русских царей стал брить лицо и запретил появляться при Дворе в традиционных охабнях и однорядках. Именно Языков и Лихачев устроили его брак с дочерью кашинского воеводы Агафьей Семеновной Грушецкой, которую государь увидел во время крестного хода. После этого, в соответствии с обычаем, организовали смотр невест с заранее определенным результатом. Представители клана Милославских попытались оклеветать Грушецкую, обвинив ее в добрачных связях, но их интригу вскрыли именно благодаря Языкову.

В результате царь Федор женился на незнатной дворянке, которую к тому же называли «полячкой» (дело в том, что ее отец, хотя и будучи русским по крови, до переезда из Смоленска в Москву состоял на польской службе). Царственные супруги по-настоящему любили друг друга, однако царевна Агафья и рожденный ею сын Илья умерли при родах. Второй брак Федор заключил с Марфой Матвеевной Апраксиной (сестрой будущего сподвижника Петра I генерал-адмирала Федора Матвеевича Апраксина), но умер через два месяца после свадьбы.

А.С. Матвеев

В первые месяцы царствования Федора Алексеевича ведущую роль в делах управления играл боярин Артамон Сергеевич Матвеев (1625–1682), которого часто называют «первым российским западником». Ему принадлежит честь создания придворного театра, первой в Москве аптеки и типографии при Посольском приказе. Дом этого вельможи отражал его тягу к европейскому бытовому укладу – интерьеры оформлены на европейские манер, с разрисованным потолком, зеркалами и картинами немецких художников, тематика которых, впрочем, ограничивалась сюжетами из библейской истории. Супруга боярина, вопреки «домостроевским» нравам, часто появлялась в мужском обществе, а его сын Андрей (1666–1728) получил образование европейского типа, позволившее ему впоследствии с успехом выступать на дипломатическом поприще. Кругозор самого Артамона Сергеевича внушал уважение современникам: ему принадлежит авторство «Истории русских государей, славных в ратных победах, в лицах» и «Истории избрания и венчания на царство Михаила Федоровича», а также составление и редактирование «Царского титулярника», представлявшего собой своего рода справочник по монархам и первым лицам мировой политики[3].

Ставшего жертвой дворцовых интриг Матвеева отправили в ссылку, но вернули ко Двору сразу после кончины Федора Алексеевича, когда у власти на недолгое время оказался клан Нарышкиных, к которому принадлежала и мать Петра I царица Наталья Кирилловна.

Князь В.В. Голицын

Противники Нарышкиных сгруппировались вокруг дочери Алексея Михайловича от первого брака и сводной сестры Петра царевны Софьи. Спровоцированный ими стрелецкий бунт привел к тому, что царская резиденция оказалась захвачена мятежниками, а наиболее видные сторонники Натальи Кирилловны, включая боярина Матвеева, убиты.

Достигнутый затем формальный компромисс предусматривал занятие престола сразу двумя монархами – Петром I и его старшим, но слабоумным братом Иваном. Реальная же власть досталась царевне Софье и ее фавориту князю Василию Васильевичу Голицыну (1643–1714), также имевшему репутацию «западника».

Правда, в отличие от Матвеева, позитивно воспринимавшего Европу и в католическом, и в протестантском ее вариантах, Голицын явно тяготел к католикам и их «боевому авангарду» – ордену иезуитов. Ориентиром для него были Италия и Речь Посполитая, но, разумеется, не их политическая система, а культура и уклад жизни. С.М. Соловьев приводит воспоминания одного из иностранных дипломатов, побывавшего в гостях у богатого и образованного вельможи: «Я думал, что нахожусь при дворе какого-нибудь италиянского государя. Разговор шел на латинском языке обо всем, что происходило важного тогда в Европе; Голицын хотел знать мое мнение о войне, которую император и столько других государей вели против Франции, и особенно об английской революции; он велел мне поднести всякого сорта водок и вин, советуя в то же время не пить их. Голицын хотел населить пустыни, обогатить нищих, дикарей, сделать их людьми, трусов сделать храбрыми, пастушеские шалаши превратить в каменные палаты. Дом Голицына был один из великолепнейших в Европе»[4].

В правление Софьи и Голицына (1682–1689 гг.) Россия продолжила и попыталась активизировать свое участие в антитурецкой коалиции, что, впрочем, объяснялось не только стремлением развивать политические связи с Европой, но и самой логикой борьбы с Османской империей, предпринявшей последнюю и едва ли не самую масштабную попытку расширить свою сферу влияния в Европе. Поход на Вену в 1683 году едва не закончился падением австрийской столицы, однако своевременное прибытие польской армии, возглавляемой королем Яном III Собесским (1629–1696; правил с 1674 г.), не просто изменило ход кампании, но и привело к поражению, положившему предел турецкой экспансии.

Россия в этот период не смогла внести сколь-нибудь заметную лепту в борьбу с турками, а два предпринятых Голицыным похода в Крым (1687 и 1689 гг.) закончились неудачами.