Читать книгу Неон, она и не он - Александр Солин - Страница 19

Что он знал до сих пор о языке любви, думал он, лежа на спине рядом с притихшей Мишель. Галка, продавщица, Леля – все они по-разному и в то же время одинаково косноязычно вели себя в постели, потому что надо родиться в стране любви, чтобы говорить на ее языке, ибо как бы старательно его потом не изучали, он все равно не станет родным. При всех режимах француженка была вольна искать любви, выбирать ее, пробовать на вкус и на цвет, жить ею и предаваться ей по своему усмотрению. Неостывшими мыслями он вернулся к их троекратному «ура». На первый взгляд Мишель не предпринимала ничего сверхъестественного. Прикасаясь, прижимаясь к нему, обвивая и направляя его, она необъяснимым образом возбуждала в нем теплые быстрые токи, летучий восторг, внезапную дрожь, ласковые толчки, из чего рождалось томительное блаженство. Она придавала своим ласкам такую же обстоятельность, полноту, изящество и неожиданность, какие отличают настоящую любовную поэзию от простых междометий. Так ребенок управляет миром, заставляя взрослых умиляться и восторгаться его бессознательному совершенству. И еще он понял, что Леля совершала большую ошибку, заботясь в постели только о себе…

«Что ты думаешь по поводу контракта?» – спросила она утром по дороге в отель, куда они ехали, чтобы забрать его бумаги.

«Я подпишу его!» – не задумываясь, ответил он.

«Спасибо, ты очень любезен!» – поблагодарила Мишель, отводя глаза. Она изучала финансы в высшей школе и подрабатывала в небольшой компании друга ее отца. Ох уж эти добродушные друзья отцов!

После заключительных переговоров, где довольные французы его горячо благодарили, он отказался от прощального ужина и отправился с Мишель на ее букашечном R4 колесить по городу. Праздничная карусель продолжалась до вечера, затем они ужинали в небольшом итальянском ресторане недалеко от Люксембургского сада, потом вернулись к ней, пили Мартини, целовались на диване и болтали обо всем, что приходило на ум. После легкой, искристой увертюры последовала восхитительная бурная ночь с новыми, непозволительными еще вчера подробностями, которыми оба остались чрезвычайно довольны.

«Ты замечательный любовник!» – призналась она наутро.

Исполненный восторженного перебора душевных струн, он поминутно целовал ее в открытые места. Только сейчас он почувствовал, как утомительны для него любовные упражнения с Лелей.

«Я буду скучать!» – сказал он ей перед расставанием.

«Я тоже…»

Вернувшись, он не нашел ничего лучше, чем объявить Леле, что им следует расстаться. Изумленная Леля пыталась выяснить причину такой поспешности, не выяснила, но о сути догадалась и собрала вещи, которые он вместе с ней отвез к ее родителям. К чести Лели следует сказать, что подобный исход она вполне допускала. Погоревав немного, она взяла себя в руки и через год вышла замуж за внезапно разбогатевшего друга детства. Следующий раз они встретились по случаю десятилетия окончания института, и он нашел ее веселой, располневшей и вполне довольной.

А что же Мишель? А вот что.

Их общение было достаточно живым, тем более что для этого имелся повод в виде контракта. Он сильно скучал и пользовался любым случаем, чтобы напомнить о себе. Притворно интересовался конъюнктурой товаров, которыми, якобы, рассчитывал заняться, прекрасно зная, что заниматься ими не будет. Он получал от нее факсы с ценами, способных только отпугнуть, а в качестве утешения – заманчивые предложения залежалого барахла, которое широким потоком сливалось в то время в Россию. В середине ноября он согласовал с ней свое появление и приехал в Париж. Патрик отвез его к себе в офис, а потом в отель. Она заехала за ним вечером, дала себя поцеловать и забрала с собой. Они ужинали в маленьком ресторане на бульваре Монпарнас, а вернувшись, устроились на диване. Он попробовал заняться любовью тут же на диване, но она, отклонив его натиск, степенно приготовилась ко сну и уложила его с собой. Он все же добился ее, неохотную, после чего она сказала: «Прости, Dimà, мне завтра рано вставать» и повернулась на другой бок.

Наутро он встал вместе с ней, и пока она сосредоточено порхала по квартире, украдкой наблюдал за ее превращением в деловую молодую особу. Когда пили кофе, она спросила, куда бы он хотел пойти вечером. Он сказал, что если она согласна, то вечером они могли бы остаться дома, и он приготовит ужин a la russe. Ах, как это мило, что он умеет готовить! Она будет рада оценить его кулинарные способности! А теперь пора, она, как всегда, опаздывает. Он уговорил ее не тратить время на то, чтобы везти его в отель, куда он сам прекрасно доберется. Ах, какой он милый! Пусть он, в самом деле, извинит ее, что она оставляет его до вечера одного, но вечером она обещает, она точно обещает ему много внимания, ведь завтра суббота! Пусть он ждет ее в отеле. И, поцеловав его, она растворилась в потоке машин.

Заехав в отель, он спросил в рецепции адрес надежного ювелирного магазина. «Но у нас в Париже все магазины надежные, мсье!» – тонко улыбнулся прилизанный служащий приблизительно одного с ним возраста. «Знаем мы вашу надежность!» – хмыкнул он про себя, а вслух спросил адрес ближайшего магазина.

Все ювелирные магазины объединены неким священным трепетом, как это и пристало алтарю бога Мамоны, где золотой телец выставляет частицы своей плоти. Он явился туда к полудню, выбрал и купил за десять тысяч франков колье из красного золота с бриллиантами и изумрудами, соединенными в созвездие, готовое сверкающим звездопадом упасть между двумя полушариями ее груди, и заскользить дальше вниз, обжигая, как его поцелуй. На обратном пути он приобрел диск с песнями Эдит Пиаф – коллекцию обнаженного женского чувства, и альбом Эррола Гарнера «Концерт у моря» – мощный и совершенный, как жизнь прибоя. Что ни говори, а его чувство к ней было не лишено экзальтации.

Она позвонила в четыре, и через полчаса заехала за ним. Была слегка возбуждена не то предстоящим отдыхом, не то приятной новостью, о чем он допытываться не стал. По дороге заглянули к мяснику за курицей, к зеленщику за травами и в супермаркет за всякой мелочью. Они останавливались перед стеллажами, склонялись над корзинами, и она весело и оживленно объясняла ему назначение непонятных ему товаров, а когда он не понимал, смеялась и хватала его за руку. Разумеется, он множил свое непонимание. Она сама выбрала вино и на выходе попыталась расплатиться. Он, как и у мясника с зеленщиком, не дал ей этого сделать, загородив собой кассу. На улице ветер с океана гнал мрачные низкие облака, от которых хотелось укрыться в тепле и покое ее груди. Приехав к ней, он повязал на себя фартук и принялся за дело, позволив ей наблюдать. Он приготовил курицу в кляре, почистил и сварил мелкий картофель, нарезал помидоры, огурцы и прочую зелень, заправил, отнес и поставил на стол. Пока он готовил, она с любопытством поглядывала на него, иногда подходила к нему и подставляла губы, которые, она знала точно, он хотел целовать. Он попросил ее надеть то самое черное платье, в каком она была прошлый раз, сказав, что приготовил сюрприз. Волосы она забрала на затылке в живописный, трогательно растрепанный, как его сердце узел. Зажгли свечи, сели. Было около семи.

«Подожди!» – сказал он, вышел из-за стола, достал из кейса Эдит Пиаф и включил.

Лишь обнимет он меня

Чуть шепотом пьяня —

Мне жизнь мила, как розы…

Ей понравилось все, что он приготовил. В самом деле, понравилось. Она даже не представляла, что бывает так вкусно! Оказывается, в России тоже умеют готовить! Он наполнил бокалы, поднял свой и неожиданно спросил, не хочет ли она стать его женой. Она даже бровью не повела и спокойно ответила, что он очень, очень милый, но о замужестве она пока не думает. Кроме того, они еще плохо знают друг друга, а у них не принято выходить замуж, не узнав человека поближе. Может быть, года через два, а пока им и так хорошо, не правда ли? Нет, в самом деле, пусть он на нее не сердится, она его любит и надеется, что полюбит еще больше, но потом, не сейчас.

Падам, падам, падам,

Там «люблю», как плохая лапша

Падам, падам, падам,

«Навсегда» там не стоит гроша! – пела Эдит Пиаф.

«Во всяком случае, теперь ты знаешь мои намерения… – сказал он и, достав из кейса продолговатый черный футляр, положил его перед ней: – Мне кажется, тебе не хватает этого…»

Она открыла, совершенно спокойно взглянула на колье, а затем на него:

«Но это стоит кучу денег!»

«Мишель, ты была честна со мной и можешь поступить с ним, как захочешь. Оно тебя ни к чему не обязывает. Мне просто захотелось сделать тебе подарок. Может быть, когда-нибудь взглянув на него, ты вспомнишь меня…»

Она растроганно на него посмотрела: «Спасибо, Dimà! Это очень мило с твоей стороны! Помоги мне его надеть…» Он помог, и она пошла к зеркалу. Вернувшись, подошла к нему и припала долгим поцелуем. И без того восхитительная, она стала недоступно чужой. Плохое предчувствие качнуло пламя свечей.

Они уселись на диван и взялись за руки.

«Прости, если я поставил тебя в неловкое положение! – сказал он. – Ты вовсе не обязана отвечать мне тем, что тебе может быть неприятно!»

Вместо ответа она встала, ушла в соседнюю комнату и вернулась оттуда в том самом коротком платье, в котором впервые забралась на него. Подошла и встала перед ним, сверкая голыми коленками. Он понял и расстегнул ремень…

Всю ночь она была с ним необычайно нежна, пока не исчерпала его до дна и не погрузила в тепло и покой ее груди.

Последующие два дня до самого его отъезда они не расставались ни на минуту. Объездили город, обедали в самых дорогих ресторанах, позировали на Монмартре, где он вышел этаким мрачным мачо с натурально тлеющей сигаретой во рту рядом с белокурым насмешливым ангелом. Она смотрела на него прозрачным ласковым взглядом, на улице брала его под руку, а ночью доводила до изнеможения всеми известными ей способами. Расставаясь в понедельник утром, он сказал:

«Что бы ни случилось, знай, что я тебя очень люблю!»

Она нежно поцеловала его и сказала:

«Я тебя тоже!»

Он попросил разрешения взять их портрет с собой, и она охотно согласилась.

Вернувшись, он продолжил переписку. Кроме того, он довольно часто ей звонил, и она всегда мило ему отвечала. Он быстро извелся без нее, и спустя некоторое время предложил ей приехать в Питер. Расходы по ее путешествию он брал на себя. Она вежливо его поблагодарила, написав, что всегда мечтала побывать в России, но не зимой, а возможно, ближе к лету. Он, в свою очередь, сообщил, что в таком случае рассчитывает до ее приезда в Питер быть в Париже, где надеется вновь ее обнять, так как безумно ее любит и скучает. Некоторое время она отделывалась общими фразами, а в начале февраля девяносто третьего написала, что у нее новый друг, и когда Димà приедет, они обязательно посидят где-нибудь втроем…

Их скоротечный роман – это сплошная упущенная выгода, о которой он, однако, никогда не жалел – отчасти оттого, что компенсировал ее другими путями, отчасти по причине теплых и грустных воспоминаний о ветреной инопланетянке с пухлым полуоткрытым ротиком и слегка приплюснутыми губами, от которых не мог оторваться невидимый ангел.

«Сказано: красота – обещание счастья. Но нигде не сказано, что это обещание будет исполнено» – вот слова французского поэта, как нельзя кстати подходящие миллионам мужчин, так или иначе оказавшихся в его положении.