Читать книгу Солнце, вино и поджаристый хлеб во Франции. - Александр Староторжский - Страница 5

Наш автобус летит по горной дороге, вниз, к морю и дальше, к какому-то прибрежному городу. Мне пять лет. Мы с мамой уезжаем в Москву. Целый месяц мы отдыхали в горном селе. На прощанье тётя Тамара подарила мне баночку кизилового варенья. Если посмотреть через баночку на солнце, то варенье загорается тёмным рубиновым огнём. Я почему-то думал, что оно волшебное. Приедем в Москву, бабушка положит мне на тарелочку несколько ярких ягод в густом сиропе, я их медленно съем – и стану волшебником!

Я мечтаю, прижимая к груди баночку. Автобус наш старый, грязный, обшарпанный, готовый каждую минуту рассыпаться на горку ржавых деталей, страшно сотрясаясь и урча, лихо летит к вокзалу. Каждый поворот угрожает быть последним, кажется, открывающиеся зелёные бездны, с затаённой жадностью ждут нас, нашего падения, -но я спокоен. Меня интересует только варенье. Интересно, сколько в банке ягод? Миллион или штук двадцать? Это важно. А интересно, оно льётся густо или не густо, как кисель? А оно очень кислое, или не очень? Вот если ягодка упадёт на пол, она прожжёт его своей кислотой? Вдруг прожжёт и упадёт на голову Витьке Орешкину, который живёт под нами! Вот будет смеху! От Витькиной головы, наверное, пойдёт дым, приедут пожарные! Об этом удивительном происшествии доложат Никите Сергеевичу Хрущёву! Да что Никита Сергеевич! Страна содрогнётся! Весь мир будет знать, какой я великий волшебник! Ах, как весело, как интересно!

Автобус ревёт и, с визгом, делает особенно резкий, сумасшедше-крутой поворот. Мама бледнеет, цепенеет… Дядя Самсон, ведущий автобус, улыбаясь, поворачивает к нам свою лысую, солнцем закопченную голову, и медленно, солидно, не глядя на дорогу, рассказывает умирающей от страха маме какой-то «пикантный» анекдот. От его золотых зубов идёт сиянье. Если нас будут искать, то только из-за этих зубов. Ясно, что они страшно дорогие… Я думаю, мама, глядя в бездны, остро пожалела, что вылечила дядю Самсона, и согласилась провести месяц на его фазенде. Я думаю, дядя Самсон немножко влюблён в маму. Она загорелая, красивая… У неё большие, ласковые, карие глаза, и чудесные, каштановые с золотинкой волосы. Она смотрит на дядю Самсона с ужасом, дяде Самсону это очень нравится. Он думает, что она восхищается им, и увеличивает скорость до предела.

Наконец, справа, показалось море… Автобус визжит, ревёт, трясётся, мама почти в обмороке, дядя Самсон сверкает зубами… Конечно, мы каждую секунду могли улететь в пропасть, благодаря этому дураку Самсону, но меня это не пугало. Я думал: а вдруг варенье за время нашего пути домой засохнет? Как же оно тогда попадёт на голову Витьке Орешкину?

Вдруг не получится? Страшно подумать! Такое дело сорвется!

«Ветер на улице Генделя».

1971 год. Мы, студенты Московской консерватории, человек сто, приехали на летние каникулы в Прибалтику, в Калининград, в бывший немецкий Кенигсберг. Консерватория сняла для нас десяток домов в курортном городке Светлогорске, находившемся в 30 километрах от Калининграда, на берегу моря. При немцах этот город назывался Раушен. В нём когда-то находился госпиталь, в котором лечились фашистские офицеры.

Когда поезд медленно подъезжал к серому, приземистому, огромному и грубому зданию Кенигсбергского вокзала, сердце моё затрепетало – Германия! Как я мечтал о её готических городах! И вот я приехал! Я здесь!

Я понимал, что рука советского строителя восстанавливала этот город так, как считала нужным, но я надеялся, что хоть какие-то следы немецкой архитектуры в городе сохранились… Не могли же они причесать всё это под гребёнку! Что-то ведь должно сохраниться!

Да, город был разрушен, почти совершенно – война есть война… Но может быть, хоть кусочек старинной готики судьба пощадила?

Мы вышли из поезда и расположились на привокзальной площади, в ожидании пригородной электрички. Мой друг, Юрка Слимкин, прицепился к удивительно хорошеньким арфисткам, Зосе и Жанне, блондинке и брюнетке, крохотным, изящным и насторожённо молчаливым, а я побежал искать готику. Чтобы быстрее её найти, я проглотил в кафе, у стойки, большую рюмку коньяка и это мне помогло…

Первая улица, на которую я завернул, была совершенно немецкого вида. Я посмотрел на ржавую табличку и вздрогнул – улица Генделя! Я, русский музыкант, стою в Кенигсберге, на улице имени боготворимого мною Генделя! Когда туман восторга рассеялся, я внимательно и стараясь быть спокойным, осмотрелся: короткая, широкая улица была пустынна, буквально ни души… Словно специально судьба убрала с неё всё, что помешало бы мне рассмотреть её… Дома были типично немецкие, из красного кирпича, окна первых этажей прятались за узорные, красивые решётки, над каждой дверью в подъезд белело старое распятие. Мне хотелось поцеловать это распятие, но оно помещалось слишком высоко… Мостовая была сложена из крупного булыжника… Я бы поцеловал и мостовую, но боялся, что меня примут за сумасшедшего…

Я стоял посреди улицы и в спину мне дул тёплый ветер с привокзальной площади… Он нежно шевелил волосы на моей голове, бежал по золотым листьям высоких, шарообразных деревьев и мне хотелось плакать… Германия!

Как я тогда, русский мальчик, житель странного государства, хотел увидеть мир!

– Сашка! Электричка! – услышал я крик Слимкина.

Я всё-таки не выдержал, упал на колени и поцеловал мостовую…

Через пол часа мы были в Светлогорске. Это был маленький, уютный, красивый городок, расположенный на множестве холмов… Идёшь то вниз, то вверх, то вверх, то вниз… Кругом сосны, цветники, пивные… Иногда видно море…

Нас с Юркой хотели поселить в нормальном доме, но неожиданно подвернулся экзотический вариант: у хозяйки в саду, стоял фургон от старого автомобиля. В нём было две кровати и стол. Естественно, мы попросились туда – отдельный вход, приходи когда хочешь и с кем хочешь. Слимкин обалдел от арфисток и всё время что-то планировал…

В центре города было большое озеро. Мы искупались в нём и пошли в ресторан. Там было полно наших. Слимкин вцепился в арфисток, а я быстро съел что-то и спустился к морю. Кажется собирался шторм. Большие малахитовые волны с пенистыми гребешками обрушивались на берег. Дул сильный ветер, ярко светило солнце. Было жарко и холодно. Запах моря ошеломлял. Мне казалось, что никаких арфисток и Слимкина нет, что сейчас сверкнут золотом одежд грозные, прекрасные валькирии и унесут меня в Вальхаллу, где я увижу Вагнера. Вместо этого мы со Слимкиным попали в пивной ресторан, где выпили по восемь кружек пива. Арфистки исчезли из поля зрения, но нам было всё равно.

Вечером, совершенно пьяные и весёлые, мы засели в кустах, недалеко от дома, где жили арфистки и стали их караулить. Зачем – неизвестно, шансов у нас не было. Мы пили портвейн из горлышка и смеялись. Над нами висела розовая луна, и пахло свежескошенной травой. Неожиданно Слимкин нашёл свечку, зажёг её и поставил посреди булыжной мостовой. Я, сквозь слёзы смеха, смотрел на трепещущий золотой шар над свечкой, кривлялся, валял дурака, и, конечно же, совершенно не понимал, что только- что закончился один из самых счастливых дней в моей жизни.