Читать книгу Азиатская книга - Александр Стесин - Страница 26

Всякий текст требует редактуры, всякий замысел нуждается в поправках. Вот и мой план (из Фэрбенкса – в Ном, из Нома – прямиком на Чукотку) единодушно забраковали. Раз мы на Аляске, урезонивали попутчики, не лучше ли осмотреться сначала здесь, а уж потом, была не была, махнуть через Берингов пролив или куда там еще? Будь по-вашему, соглашался я, но только пусть это будет «вторая» Аляска, та самая арктическая пустыня, где последних туристов съели, приняв за лахтаков, полвека тому назад. Для Загоскина, Шелихова и Хлебникова эта часть суши была самым Дальним Востоком; для первопроходцев с другой стороны Атлантики – самым Диким Западом; для тех и других – Крайним Севером. Так пускай же и перед нами замаячит последний рубеж, где три стороны света сливаются воедино. Никаких парков Денали, никаких круизов по фьордам, никакой нельмы. Наша дорога – в тундру. Еще немного, и я разразился бы шлягером Кола Бельды, но тут мне пришлось заткнуть фонтан, ибо план мой неожиданно оказался осуществимым: «В тундру так в тундру, – отозвался Мишка, – мне ребята рассказывали про одного мужика, который водит людей в походы за Полярный круг. Специально для любителей экстрима. Хочешь, выясню, как с ним связаться?»

Нашего Сталкера звали Джей. Голубоглазый обветренный человек лет сорока, совершенно седой. Белая борода, белые длинные волосы, забранные в пучок. Ни дать ни взять полярный волк (кстати, ведь эскимосы и называли белых пришельцев волками). Высадившись из внедорожника, полярный волк сразу перешел к делу. Первым долгом сообщил стоимость путешествия. Недешево, но терпимо. Далее – продолжительность: две недели. Передвигаться будем на машине, ночевать в палатках, питаться – эскимосской пищей. Он к этому рациону привык, предпочитает любому другому; надеется, что и мы не откажемся. Во время поездки Джей будет кое-что рассказывать, но он не экскурсовод, а проводник. Его основная функция – доставить нас туда, куда мы бы сами, вероятно, не добрались. А для краеведческой информации есть «Википедия». Употребление спиртного в походе не возбраняется, но блевать в тундре нельзя, от блевотины гибнут лемминги. Разводить костры разрешается только ему, Джею. На фотосъемки машина не останавливается, фотографировать можно и на привале. Если у кого-то из нас имеются пищевые аллергии, не позволяющие питаться по-эскимосски (оленина, моржатина, рыба), Джей советует запастись гранолой26 прежде, чем мы покинем Фэрбенкс. Другой возможности купить себе провиант у нас не будет. Вот, пожалуй, и все, что он хотел нам сказать. Ну что, поехали?

И мы поехали – по малоезженой, но довольно гладкой дороге, ведущей к горячим источникам Чена. Оказалось, эти источники настолько популярны среди коренного населения, что какой-то остроумец окрестил их «эскимосским рёканом». Однако от японских геотермальных курортов Чена отличается примерно так же, как море Лаптевых от Черного моря. Дорога к источникам лежит через тайгу, начинающуюся почти тотчас после выезда из города. Темные лиственницы купаются в подлеске из ивы, ольхи и кустарниковой березы. На горизонте виднеются зеленые сопки и отроги, поросшие рыжим лишайником.

Эта лиственничная тайга напомнила мне о давнем походе по Якутии. Путешествие по Сибири (Байкал, Бурятия, Якутия) с другом Энрике, мексиканцем из Техаса. Вспомнился наш якутский гид Нюргун с его куражливой веселостью и словесными кульбитами. Аляскинский волк Джей был другого сорта. Он тоже жил Робинзоном в северной глуши, тоже подрабатывал Сталкером (Дерсу Узалой? Сусаниным? – ненужное зачеркнуть), но, в отличие от Нюргуна, он был белым человеком. И не просто белым, а пришлым. Родом из Нью-Джерси, учился в Сиракузском университете. После третьего курса бросил учебу и отправился «по тропинкам Севера», исколесил на велосипеде заповедный остров Хоккайдо. Обошел пешком пол-Патагонии. На Аляску приехал двадцать лет назад. Подвизался каюром в ежегодных гонках на собачьих упряжках, работал на рыболовной шхуне, жил в эскимосской деревне. Последние шесть лет расклад таков: летом – постой в Фэрбенксе, а зимой, то есть девять месяцев в году, Джей служит метеоточкой. Что значит «служит метеоточкой»? Очень просто: метеоданные собираются повсюду. Но есть места, где никто не бывает, особенно зимой. На Аляске таких мест много. И если кто-нибудь там поселится, ему будут платить только за то, чтобы он каждый день сообщал по рации погоду. Сегодня такое-то число. Температура такая-то. Толщина снежного покрова – столько-то футов. Вот тебе и вся работа. В радиусе 50 миль – ни души. Только он да пять собак маламутов. Девять месяцев кряду. Собственно, о такой жизни он всегда и мечтал. Чтобы можно было как следует отдохнуть от людей.

Когда он произнес фразу «отдохнуть от людей», я ощутил неловкость, как будто поймал его на вранье. Не потому, что он врал, а потому, что это клише, которое ожидаешь услышать от тинейджера, приверженца субкультуры готов или эмо. Как и любое клише, такая фраза не могла отражать истинной жизненной позиции. Она общее место, пустой звук. Но его биография свидетельствовала об обратном: у него все всерьез. Так что же тогда? Говорил ли он так, потому что не считал нужным делиться с нами настоящими причинами своего затворничества? Или же он сам не понимал настоящих причин, никогда не формулировал их для себя, отделавшись этим штампом? Трудно поверить.

«Между прочим, у эскимосов метеорологами всегда были шаманы. Так что я, выходит, тоже немножко шаман». Джей был помешан на шаманстве, штудировал всяких этнографов, Кастанеду и так далее. Похоже, это увлечение занимало в его жизни место, расчищенное для веры. Его вариант духовного поиска. Вечером во время купания в горячем, пахнущем серой бассейне он прочитал нам целую лекцию о шаманизме у арктических народов. Начал с развенчания мифа: шаман – это не шарлатан, не сумасшедший и не наркоман, который сначала закинется мухомором-вапаком, а потом бьется в эпилептическом приступе и кричит беременной выпью, якобы призывая духов. Все совсем не так, включая само слово «дух». Ведь у арктических народов «дух» и «душа» означают нечто совершенно иное, настолько отличное от известных нам понятий, что ни о каких эквивалентах не может быть и речи. Вот простой пример: в представлении инуитов у человека имеются две основных души, дыхательная и детская. Детская душа – очень хрупкая субстанция, и ей для существования в мире необходим защитник в виде души-тезки, принадлежавшей, как правило, кому-то из умерших предков. С этими душами-тезками получается генеалогическая путаница, в которой разобраться под силу только эскимосу. Например, тут можно услышать, как старуха, обращаясь к внучке, называет ее «маленькая мать», а та в свою очередь называет бабушку «моя маленькая дочь». Стало быть, прародительница, чья душа покровительствует теперь детской душе внучки, в своей телесной жизни приходилась матерью той, чья душа ныне опекает детскую душу старухи.

Да, конечно, некоторые шаманские практики для нас выглядят дико. Но нужно понимать и научную подоплеку: шаман – это в первую очередь лекарь, его отличительная черта – наблюдательность. Он разбирается в целебных травах, может зашить рану оленьими жилами, может провести и более сложную операцию. Кстати, по представлениям инуитов, сложившимся задолго до контакта с европейцами, источник большинства болезней – это не злые духи, а микроскопические существа, кочующие по тундре и разносящие хворь. Считалось, что у этих существ нет злых намерений по отношению к человеку, но болезнетворность – часть их природы. Если их убивать, будет только хуже. Надо просто помочь им откочевать подальше от людского жилища. Вполне современная теория. Однако у эскимосов она бытует уже много веков. Есть и другие удивительные вещи: например, у эскимосских шаманов-лекарей испокон веков имелся свой кодекс, что-то вроде клятвы Гиппократа. Отступника предавали смерти другие шаманы. Таков обычай. Каждый должен следовать своему предназначению. А предназначение шамана – врачевать. Он целитель, поэт и, как уже упоминалось, метеоролог.

Все это звучало вполне убедительно, хотя, если расспросить самих шаманов (существует ли еще в природе хоть один представитель этого вида?), они наверняка объяснили бы свое дело совсем иначе. При всей его благожелательности к коренным жителям Аляски и осведомленности об их образе жизни, мне показалось, что Джей судит о них с позиции колонизатора. По-видимому, с той же позиции сужу и я. Может ли быть иначе? В словаре Ожегова слово «колонизатор» имеет два значения: 1. Тот, кто осуществляет политику колониализма. 2. Человек, который осуществляет освоение незаселенных, пустующих земель. Стало быть, колонизатором можно назвать как захватчика, так и просто путешественника-первопроходца. Но путешественник – всегда в некотором смысле захватчик. Для любого пришельца, в том числе и для туриста, Аляска – последний рубеж. В лучшем случае его действия и высказывания продиктованы искренним желанием уберечь этот рубеж, оставить его аборигенам. Однако для аборигенов никакого рубежа не существует и само появление этого понятия уже представляет угрозу. У того же Рытхэу читаем: «Есть два вида национального высокомерия. Первый – это презрение к другим народам, людям других рас. Это более или менее открытое, сознательное высокомерие… Но есть и другой вид, подчас неосознанный. Человек считает себя другом всех народов, а любуется не тем, чем сильны малые народы, а тем, чем они слабы, или даже тем, что о них выдумали…» Вот чего хотелось бы избежать – неосознанного высокомерия, очарования экзотикой. А ведь я ради экзотики и приехал.

Рано или поздно все разговоры непременно сворачивают на тему нефти (главный герой нового производственного романа – не человек, а нефтепровод).

– Нефтедобыча – это катастрофа для тундровых охотников, – сокрушался Джей.

– Нефтедобыча нам не мешает, – возражала тундровая охотница Адларток, с которой мы разговорились во время водных процедур в «эскимосском рёкане».

– А что же тогда мешает?

И Адларток рассказала о своих злоключениях. Сама она – из поселка в окрестностях Нома. Два года назад в их районе случилось наводнение. Случилось – и случилось. Для жителей тех мест потоп – дело привычное. Но администрация штата объявила чрезвычайное положение. Всех в принудительном порядке эвакуировали. Когда же стихийное бедствие миновало, Адларток и ее соплеменников осчастливили еще одним проявлением правительственной заботы: их охотничьи угодья теперь включены в территорию нового национального парка. Как известно, такие парки создаются с целью охраны окружающей среды. Проект нешуточный. Разумеется, на его осуществление потребуется масса времени и ресурсов. Власти рассчитывают на поддержку и со стороны коренного населения. «Когда же мы сможем вернуться к себе домой?» – спрашивали жители поселка. «К сожалению, в ближайшее время это не представляется возможным», – отвечали власти.

Я качал головой, вальяжно сочувствуя Адларток и ее землякам. Истома от купания в горячем источнике делала абстрактное сочувствие легкодоступным, а настоящее – невозможным. Suave mari magno…27 Но ведь и сама Адларток, пока рассказывала, нежилась в той же теплой ванне. Так что горе ее в тот момент было таким же умозрительным, как мое сострадание. И слава богу. Хорошо, когда есть тепло, убаюкивающий жар и молочный пар, всепрощающая летаргия воды.

***

Потом мы гуляли вдвоем с Алкой, лениво обменивались впечатлениями, добрели до огромного водопада. Абразионный выступ взбивал пенные лавины воды, низвергавшиеся в бездну, из которой поднимался молочно-бирюзовый туман. Вспомнилась концовка одного из любимых стихотворений Михаила Айзенберга: «Не крути, вода! Не темни, водица! / Хоть с тобой о чем-то договориться». Дальше, в 500 метрах от водопада, был гейзер. Мы смотрели, как вода вспухает, понемногу доходит, словно тесто; как поднимается голубая чаша фонтана, а через несколько секунд взрывается, обдавая теплыми брызгами и горячим паром. Этого взрыва ждешь, как в детстве – салюта.

Вот, папа, теперь и я знаю, что такое настоящий гейзер. И я вижу – неважно, во сне или наяву – то, что видел ты, читавший мне на ночь чукотские сказки про охотника, унесенного на льдине в море и ставшего тюленем-оборотнем; про жену охотника, которая год за годом ждала мужа на морском берегу, пока не превратилась в скалу; про пеночку, вызволившую солнце, и про великана Пичвучина. Вижу то, чего не бывает.