Читать книгу Тайна затонувшего конвоя - Александр Тамоников - Страница 4

В два часа пополудни рейсовый автобус, вышедший из Мурманска, приближался к поселку Дальний. «ГАЗ-03-30» был незаменимым в северных районах с их извечным холодом, ветрами, бездорожьем. Машина надежная, не стылая, хорошо законопаченная, даже с печкой. Посадочных мест не много, всего семнадцать, но больше и не требовалось. Половина сидений оставалась свободна.

Большую часть пути Андрей проспал. Отдохнуть перед поездкой толком не удалось, пришлось наверстывать в дороге. Теперь он задавал себе извечный вопрос – храпел я или нет? – исподлобья озирался, впитывал новые реалии.

Автобус как раз взбирался на покатый холм с проплешинами голой земли. За бортом неистовствовал ветер, гнул щуплый кустарник. Пассажиры по-прежнему обсуждали потрясающие известия о бомбардировке американскими империалистами мирных японских городов. Сначала Хиросима, потом Нагасаки. Что дальше? Не хотят ли по Союзу долбануть?

Небритый дядька с волосатыми ушами разорялся на весь автобус. Мол, что такое творится в мире? Какое они имеют право? Это жестоко, антигуманно. Капиталистическая военщина совсем распоясалась. А еще союзники! Или уже нет? Гитлера свалили, теперь можно и повраждовать?

Народ соглашался с ним. Да, возмутительно. Япония – враг, конечно, но при чем тут мирные жители, и без того настрадавшиеся под гнетом империалистических кругов? Кто-то робко возражал. Дескать, зато теперь Япония быстро сдастся, и война закончится. Дядька отмахивался, приводил какие-то аргументы.

Андрей зевнул. Вот же странно. Чем дальше от столиц, тем больше волнуют людей политика и глобальные катаклизмы. Именно под этот треп он и уснул полтора часа назад.

У него затекли ноги. Из-за вещмешка, втиснутого под сиденье, они не могли двигаться. Взмокла кожа под кителем и утепленной курткой.

Автобус дернулся.

– Конечная, граждане! – хрипловато объявил водитель.

Народ потащил к выходу свои пожитки. Ругалась сварливая баба, которой казалось, что каждый считает своим долгом отдавить ей ноги.

Андрей напоследок посмотрел в окно и в который раз отметил дурное свойство отечественных автоперевозчиков. Они сплошь и рядом устраивали конечные остановки так, чтобы людям было максимально неудобно. Вершина покатой возвышенности, поселок где-то в стороне, сараи, амбары, какие-то гаражи, сломанный угловатый самосвал ЯС-1. В двадцати метрах, по-видимому, обрыв или крутой склон. А что за ним, можно только предположить.

Лето в Заполярье – понятие относительное. Капитан еще раз убедился в этом. В это время года дуют северные ветра с Баренцева моря, несут сырость, влагу. Дневная температура в августе едва превышает двенадцать градусов.

Он вышел из автобуса и схватился за фуражку. Ее едва не унесло. Андрей тут же уцепил под локти пацаненка лет восьми. Мама замешкалась, не успела схватить его за шиворот, и он едва не сверзился со ступеньки. Пацан был спокойным, приученным к тяготам жизни, даже не пикнул. Он и в дороге не капризничал, смирно спал или смотрел в окно.

– Ой, спасибо вам большое. – Женщина спрыгнула следом, схватила свое чадо за руку. – Он вечно от меня ускользает, простите. – У нее был приятный мягкий выговор с прибалтийскими нотками, да и сама она выглядела довольно мило, невзирая на страшненькое пальто и старый берет с помпоном.

Курносая, с короткими кудряшками, худощавая.

Андрей кивнул, дежурно улыбнулся. Она ответила ему тем же и задержала на нем взгляд, прежде чем потащить дальше сумку и ребенка.

Он помог спуститься пенсионерке с палочкой. Та почему-то взглянула на него с подозрением и что-то сердито буркнула.

Еще одна женщина – в районе тридцати, темноволосая, с острым, резко очерченным лицом – спускалась неловко. Ей мешал набитый портфель.

Он протянул руку, чтобы она оперлась, сунул вторую, чтобы взять ношу.

– Нет уж, спасибо, сама справлюсь, – заявила она, недобро глянула на него и отвернулась.

Неверов пожал плечами, мол, не очень-то и хотелось, отступил в сторону, взвалил на плечо вещмешок. Он вынул из кармана папиросы, закурил, скомкал пустую пачку и смотрел, как люди уходят прочь, спускаются с холма по узкой тропке. Мальчонка вырвался вперед, тянул кудрявую мамашу за руку. Водитель закрыл дверь, автобус дернулся, потащился в отстойник между сараями.

Дул сильный ветер, налетал порывами. Фуражка норовила сбежать, пришлось опустить ремешок, затянуть под подбородком. Спешить было некуда, он должен был собраться с мыслями, осмотреться, вчувствоваться.

К западу от остановки под холмом простирался поселок, унылые малоэтажные строения. На востоке такие же, но немного.

Все пассажиры шли на запад. Колыхалась людская цепочка. Обернулась женщина в берете, отыскала его одинокую фигуру на холме, сделала озадаченное лицо. Как-то украдкой глянула на Андрея вторая его попутчица, та, мрачная, обнаружила, что он тоже на нее смотрит, и сделала совсем уж недовольное лицо. Больше никто не оборачивался, люди уходили – несколько женщин, мужчины в пальто и фуфайках, ребенок.

«Вот она какая, семидесятая широта, – подумал Андрей. – Край света, дальше некуда, если не считать безлюдный полуостров Рыбачий. Полсотни километров до Мурманска, полторы тысячи до Москвы, тысяча до Ленинграда. Лапландия, земля древних лопарей».

Он тоже зашагал по тропе, но прошел лишь несколько метров и свернул к обрыву. Небольшой подъем, площадка рядом со скособоченной пристройкой к нежилому бараку – и дыхание капитана перехватило от панорамы, развернувшейся перед ним.

Это было действительно красиво и величественно. Скалы обрывались вниз краеугольными уступами, спадали к водам Мотовского залива. Берега на всем видимом пространстве были сильно изрезаны. Где-то виднелись пологие участки, в других местах скалы обрывались прямо в воду, в извилистые бухточки, загроможденные камнями. Море было серое, мерно колыхалось, волны тяжело накатывались на берег.

В дымке проступали очертания дальнего берега. Это был полуостров Рыбачий. Песня даже была, популярная среди солдат Заполярья: «Растаял в далеком тумане Рыбачий, родимая наша земля».

«Вода, наверное, не холодная, – подумал Неверов. – Теплое Нордкапское течение огибает Кольский полуостров, не дает морю замерзать. Оттого и зимы здесь сравнительно мягкие. Минус десять, двенадцать – нормальная температура января. Вот кабы не ветра».

Справа, на соседнем холме, виднелась разрушенная церковь. Он про нее что-то читал. Этот храм и монастырь во имя Святой Троицы построил некто Пантелей еще в пятнадцатом веке для обращения местных жителей в православную веру. Кто развалил его в последний раз, неизвестно, то ли немцы, то ли НКВД, но впервые монастырь был разгромлен шведами в шестнадцатом веке. Отстроили его заново по указу царя Федора, нарекли именем того самого Пантелея, просветителя и чудотворца. В восемнадцатом столетии монастырь и церковь были закрыты, через век восстановлены – «для противодействия пропаганде католиков, лютеран, раскольников всех мастей и приучения лопарей к православию».

Церковные дела капитана СМЕРШ не трогали. Да, красиво, история, отчасти культура, но все же темнота, невежество.

У берега ниже развалин виднелись заброшенные строения каких-то несовременных очертаний. Наверное, это были старые рыбачьи становища, промысловые избы. Море в этой местности кишело рыбой – сельдь, треска, мойва. На востоке в мутной хмари просматривались шхеры, целый архипелаг крохотных скалистых островов. От берега их отделял небольшой пролив. Островки грудились плотно, тянулись в длину почти на километр, и не сказать, что они состояли из одного камня. Кое-где в гуще скал проглядывали зеленые пятна. В нескольких верстах на восток – широкое устье Западной Лицы, на запад – перешеек полуострова Средний.

На западе за поселком вздымались скалы. Где-то в той местности проходил немецкий оборонительный рубеж. Южную часть хребта Муста-Тунтури немцы превратили в настоящую крепость, сидели там почти три года.

Еще западнее – рабочий поселок Печенга, по-фински Петсамо, окрестности которого богаты никелем. Когда-то эта земля была российской. В двадцатом году Печенга досталась финнам. В сороковом ее у них отняли, потом опять отдали, удержали только западную часть полуострова Рыбачий. С сорок первого года немцы и финны использовали Печенгу для атак на Мурманск. В сорок четвертом году Красная армия заняла ее окончательно. На основании соглашения о перемирии Печенга раз и навсегда вошла в состав Мурманской области.

Капитан с любопытством вертел головой, запечатлевал здешние «достопримечательности». Часть поселка терялась в скалах, на берегах извилистых заливов. Андрей видел забор с красными звездами. За ним располагалась войсковая часть. Далее причал, небольшой порт, доки, судоремонтное предприятие, не подающее особых признаков жизни. Четко просматривались две улицы – Береговая и Коминтерна.

Скалы местами уходили в глубь материка. Далее местность сглаживалась, и на многие версты простиралась сендуха, то есть тундра. Реки, богатые рыбой, множество озер, заболоченные низины, полчища комаров в летнее время. Климат суровый, влажность высокая. Ползучие полярные ивы, карликовые березы. Стелющиеся заросли голубики, морошки. Постоянные ветра, скудная освещенность.

Воевать в таких условиях, успешно сдерживать фрицев – очевидно, то еще удовольствие.

Андрей поправил лямку вещмешка и медленно двинулся вниз по тропе. Люди давно ушли, рассосались по поселку. Местность казалась вымершей, строения – необитаемыми.

Рука его машинально потянулась в карман за новой папиросой, но там была лишь смятая пачка. Он смотрел по сторонам, «фотографировал» все, что видел, загонял в память.

Он находился на территории, бывшей под оккупацией. Это не могло оставить равнодушным профессионального контрразведчика. Андрей Неверов не принимал участия в боевых действиях в этой местности, но многое знал, слышал от людей. Летом сорок первого здесь шли бои, ошеломительные по своему накалу. Советские войска отступили от государственной границы лишь на несколько десятков километров, а на отдельных участках даже удержали ее. Немцы, как исступленные, штурмовали линию Мурманск – Кандалакша – Лоухи, надеялись захватить областной центр и перерезать Кировскую железную дорогу. Но уже к осени они сломали себе хребет. Кольский полуостров был занят ими лишь частично. Наступление на Мурманск захлебнулось.

Немцы выдохлись, закрепились на плато и кряже Муста-Тунтури. Линия фронта превратилась в самую настоящую цитадель с глубоко эшелонированной обороной – четыре ряда укреплений и заграждений. Окопы и траншеи вырубались в теле хребта, там же строились бомбоубежища, склады боеприпасов, штабы, госпитали, узлы связи. Монолитные скалы казались неприступными, щетинились орудиями, минометами, дистанционно управляемыми огнеметными установками. Немцы создали тут всю необходимую инфраструктуру, подвели дороги, электричество. Они пытались вести наступательные операции, некоторые из которых часто оборачивались неудачами.

В октябре сорок четвертого начался решительный штурм немецких укреплений, расположенных на хребте. Морская пехота наступала с нескольких направлений. 10 октября советские войска пошли на Муста-Тунтури. Особо отличилась 614-я штрафная рота капитана Рябцовского. Народу в ней было немало, аж 750 человек. Ей достался самый безнадежный участок – высота 260, господствующая над Малым хребтом. Цель атаки – отвлечь внимание противника от действий других частей.

Штрафники, вооруженные лишь стрелковым оружием, лезли вверх по отвесной скале, срывались, застревали в колючей проволоке, гибли под проливным огнем. Немцы косили их из всех видов оружия. В ущелье полегла почти вся рота, но другие части захватили хребет. Они погнали немцев с Кольского полуострова, вскоре выбили их за пределы СССР и освободили северные районы Норвегии.

Капитан спустился в поселок, шагал мимо унылых бревенчатых изб, покосившихся электрических и телеграфных столбов. Он перешел скрипучий мостик через извилистый овраг и с удивлением обнаружил на его дне горки черного снега.

Слева в гуще травы возвышались бетонные надолбы, развалившиеся от времени кирпичные строения, отвалы пород. Видимо, это был заброшенный карьер.

Далее тропа раздваивалась. Одна ее часть вытекала на улицу Береговую, где стояли двухэтажные бараки. Вторая расширялась, переходила в улицу Коминтерна, ведущую к центру поселка.

И вдруг Неверов остановился как вкопанный. Словно кошка царапнула его правую лопатку. Затылок онемел, неприятное ощущение поползло по загривку, на спину. Кто-то щедро одаривал неприятным взглядом капитана военной контрразведки.

Он не раз испытывал подобные ощущения. Так мог смотреть откровенный недоброжелатель, не скрывающий своих эмоций, или, скажем, немецкий снайпер, уже нажимающий указательным пальцем спусковой крючок. Падать, ползти, нырять в овраг? Какая глупость! Кончились времена, когда надо было бояться немецких снайперов.

Зачем кому-то его убивать? Другого пришлют. Да не одного, а целую межведомственную комиссию!

Андрей сделал вид, что чиркает зажигалкой, защищая ее ладонями от ветра, а сам исподлобья озирался. Место открытое, впереди дома, повсюду тотальная неустроенность, мусор, малосимпатичные ландшафты. Вид на море с холма был куда интереснее.

Но как этот вот гипотетический стрелок мог знать, где именно служит человек, в которого он целился? Ведь офицеры СМЕРШ никогда не носили особую форму, способную выделить их в толпе или на открытом месте. К какой части приписан – ту форму и носишь. Связь, пехота, танковые войска. Неверов ничем не отличался от других военных людей – утепленная куртка, потертые галифе, обычная офицерская фуражка и солдатский вещмешок. Даже кобура с пистолетом была не видна под свободно сидящей курткой.

Вдруг полковник Алябин никакой не фантазер и в поселке реально что-то происходит? Здесь кто-то следит за каждым сомнительным приезжим? Может быть, эти типы заранее знали о его прибытии?

Чуть поколебавшись, он выбросил пустую пачку и отправился дальше, надеясь, что неприятные ощущения рассосутся. Не сказать, что они так и сделали, но немного притупились.

Вскоре впереди показался бетонный забор с красными звездами. Из переулка вынырнули двое солдат без оружия, вразвалку двинулись навстречу. Не юнцы, явно бывалые, повоевавшие, да и разгильдяи еще те. У обоих папиросы в зубах и телогрейки до пупа расстегнуты. Они явно шли куда-то по своим делам и даже честь отдали с запозданием, словно сомневались, а стоит ли вообще это делать. Идет тут какой-то капитан. Их много, рука отсохнет каждому козырять. Однако посторонились и небрежно бросили руки к пилоткам, не утруждая себя переходом на строевой шаг.

Андрей поморщился, тоже махнул рукой, обернулся на военных. Совсем отцы-командиры распустили здесь бойцов. Война окончена, можно расслабиться? А как насчет сто раз отжаться и нарезать двести кругов вокруг забора? Тьфу!

Скалы у берега возвышались в каком-то хаотичном беспорядке. Очевидно, где-то там, среди гротов и пещер, и располагалась немецкая база по снабжению субмарин. Часть скал смотрелась странно. Они были просевшие, расколовшиеся. Видимо, под них немцы и поместили заряды, когда эвакуировали объект.

Неистощимая любознательность потянула капитана вправо, он свернул в переулок и двинулся вдоль забора. Метрах в семидесяти от перекрестка находился КПП – въезд на территорию воинской части. Рядом стояли две полуторки. У закрытых ворот прохаживался часовой с ППШ. Он исподлобья поглядел на офицера, проходящего мимо. Но тот ни на что не посягал, просто шел своей дорогой.

Проезд оборвался через сто метров. Забор упирался в монолитную скалу, и у Андрея возникло опасение, что свое любопытство он здесь вряд ли удовлетворит. За скалой что-то монотонно ухало, оттуда доносился металлический лязг. Капитан в задумчивости огляделся.

«Сомнительно, что там таятся ошеломляющие тайны Третьего рейха, ныне уже покойного, – подумал он. – Обычная база, поставлявшая на подлодки запчасти и топливо. На ней невозможно забыть что-то особо важное и секретное. Тем более что инциденты с участием неопознанных водолазов отмечались где угодно, но не в окрестностях воинской части. Должен ли я усложнять свою работу? Пока это трудно сказать. Я не располагаю информацией».

Андрей развернулся, зашагал обратно на Береговую улицу и снова наткнулся на хмурый взгляд часового. Тот следил за ним, проявлял бдительность. Капитан уже отдалился от ворот метров на тридцать, но все еще чувствовал спиной тяжелый взгляд. Не тот, что полчаса назад, но тоже внимательный и недобрый.

Он вышел на Береговую и двинулся к центру поселка, погружавшегося в какую-то хмарь. Дымка плавала в воздухе, ее не разгонял ветер. Впереди подрастали дома, виднелись облупленные трехэтажки.

Неверов знал, что вся тутошняя власть сосредоточивалась на Береговой улице. На четной стороне, что дальше от моря, в одном здании находились милиция, партком, исполнительный комитет. По соседству поселковый совет, там же отдел НКГБ, вряд ли имеющий солидный штат.

Он прошел приземистое строение с подновленной вывеской – кафе «Калинка». Значит, собственный трактир в этом захолустье имеется. Уже не так скучно. Но Андрея смущал массивный навесной замок, скрепляющий дверные скобы.

За кафе стоял продмаг с высоким крыльцом, с которого спускалась хромая старушка. За ней выскочил прыщавый пацан в кепке, спрыгнул на землю, помахивая сеткой, из которой торчала буханка хлеба, искоса глянул на пенсионерку.

Андрей забрел в магазин. Полупустые прилавки, ободранные стены. Впрочем, близость Северного полюса накладывала отпечаток на ассортимент. Товаров в свободной продаже, не по карточкам, тут было несколько больше. За прилавком стояла худая продавщица лет пятидесяти, в сером халате поверх телогрейки.

Отоваривалась та самая особа из автобуса, которую Андрей уже видел, в берете и с кудряшками. Мальчонка куда-то испарился. Она купила хлеб, кефир и пачку соли. Продавщица равнодушно взирала на то, как эта женщина возится с деньгами. Новый покупатель заслужил лишь ее равнодушный, скользящий взгляд.

Дожидаясь своей очереди, Андрей прогулялся вдоль прилавка. В продаже имелась водка – универсальная валюта – правда, «всего» за сорок пять рублей. Зато ассортимент шикарный: «Водка заводов Главспирта», «Русская», «Отличная», «Московская особая» Владимирского ликероводочного завода. В среднем по стране в государственных магазинах она стоила тридцать, но купить ее было невозможно, а тут сорок пять – и хоть залейся. Буханка хлеба – тридцать рублей, сморщенная мелкая картошка – девять за килограмм, пачка «Казбека» – семь, «Герцеговина Флор» – двенадцать. Продавалась россыпью махорка – по два рубля за стакан. Рядом на пустой полке красовалось объявление с орфографическими ошибками, извещавшее жителей поселка о том, что в продаже есть соленое сало по тысяче двести рублей за кг. Очевидно, для самых зажиточных слоев населения.

Покупательница закончила расчет, упрятала покупки в сетку, повернулась и только теперь увидела знакомое лицо. Она смутилась, но все же улыбнулась, как-то стыдливо спрятала сетку за спину.

– Ой, простите, я не знала, что вас задерживаю.

– Нет, гражданка, все в порядке, – учтиво отозвался Андрей, – я просто смотрю на цены.

– А чего на них смотреть-то, мужчина? – заявила продавщица. – Они такие же, как везде, меньше не станут. У вас деньги или карточки?

Симпатичная женщина тихо прыснула, отвернулась. Судя по всему, она уже никуда не спешила. Андрей собрался поболтать с ней – хоть кто-то в этом мрачном мире ему улыбается, но хлопнула входная дверь, и в магазин вошла еще одна знакомая особа. Это была невысокая темноволосая женщина с резким лицом, та самая, что отвергла его услуги на выходе из автобуса. Тяжелого портфеля при ней уже не было.

«Живет рядом, – сообразил Неверов. – Вещи бросила и подалась за покупками».

Она была одета в то же самое короткое пальтишко, на ногах сапожки. Настроение у женщины тоже не изменилось. Она кивнула кудрявой особе, искоса глянула на капитана, нахмурилась, словно забыла, где его видела.

– Вы покупаете? – спросила она.

Голос у нее был негромкий, сухой, хотя и запоминающийся.

– Пожалуйста, прошу. – Андрей с готовностью подвинулся. – Не хочу вас задерживать. Отоварюсь после.

– Какие мы галантные, – пробормотала женщина вовсе не в знак одобрения такого поступка. – Здравствуйте, тетя Тоня, – сказала она продавщице.

– И тебе не хворать, Ольга Михайловна, – сухо отозвалась работница прилавка.

Она взяла картошку, лук, микроскопический кусочек сала, расплатилась и удалилась, демонстративно ни на кого не глядя.

– Ой, забыла, тетя Тоня, – сказала кудрявая особа. – Мне бы сахара еще грамм двести.

– Четыре рубля, – строго сказала продавщица.

– Не дорого? – спросил Андрей.

– В самый раз, – равнодушно ответила труженица советской торговли, насыпая сахар совком в кулек. – Мужчина, эти цены не я придумываю. Со всеми вопросами обращайтесь в областное управление розничной торговли. Будете что-то брать?

– Две пачки «Герцеговины Флор», если вас не затруднит.

Он вроде бы не сказал ничего обидного, но продавщица сделала брови домиком, остатки доброжелательности смылись с лица. Однако сдачу она выдала правильно.

Из магазина Андрей вышел вместе с женщиной, так уж получилось. Он открыл дверь, оснащенную агрессивной пружиной, пропустил даму. Вторая уже ушла. В окрестностях торговой точки никого не было.

– Извините, что задержала вас, – сказала женщина, – Вы, наверное, спешите. Вы тоже прибыли на автобусе из Мурманска – наверное, в командировку.

– Да, в довольно серую и скучную, по служебным надобностям, – отозвался Андрей, – По линии внутренних дел. – Капитан Неверов Андрей Григорьевич, – представился он.

– Илзе Саулите, – смущенно проговорила женщина. – Я из Алуксне, это маленький городок в Латвии. Мой папа был латышским коммунистом. Пятнадцать лет назад семья переехала в Советский Союз. Потом папа умер, мама снова вышла замуж. Я окончила институт в Пскове, переехала в Смоленск. Когда немцы наступали, нас эвакуировали во Владимир. В общем, жизнь заставила поездить. С декабря сорок четвертого года я здесь. Работаю секретарем у товарища Волонтаря Павла Елисеевича, председателя местного совета депутатов. Я половину жизни прожила в Советском Союзе, знаю русский язык лучше родного, но никак не могу избавиться от этого ужасного акцента.

– Да и не надо, – разрешил Андрей. – Он вам идет, звучит очень мило. На родину переезжать не собираетесь? Теперь вроде можно.

– Там уже не родина. – Илзе вздохнула. – Я разучилась быть латышкой. Не знаю, решусь ли когда-нибудь вернуться.

– А сын остался дома с мужем? – сменил тему Андрей.

– Что? Сын с мужем… – Илзе сделала сложное лицо, словно столкнулась с другой реальностью. – А, вы про Антошку. Очень жалко, но он мне не сын. Хотя, наверное, я его усыновлю. Замечательный мальчишка, я очень его люблю, и он ко мне привязался. Сын Оксаны Осташиной, она была моей соседкой, одна растила мальчика. На Новый год сбежали уголовники. Их потом догнали и всех перестреляли. Но сперва они залезли на склад, где она работала кладовщицей. Оксана услышала, вышла. Эти мрази убили ее ножом в живот. – Илзе побледнела. – Забрали ящик водки, деньги в складской кассе. Я не могла поверить. Это было так ужасно! Антошку отдали бы в детский дом, а там такое творится! Я взяла его к себе, мне временно разрешили. – Она улыбнулась. – Теперь живем как мама с сыном. Когда я занята, пенсионерка Зоя Матвеевна за ним присматривает, она живет через дорогу. Ездили в Мурманск на выходные, к бабушке Антошки. Она ему уйму гостинцев с собой дала. Я его дома оставила, он уже самостоятельный, может посидеть один, а сама пулей в магазин. А что касается своих детей или мужа, то их у меня и не было никогда, не сложилось. Был жених, тоже латыш, Эдгарс, но его убили в первые дни войны. Он записался в ополчение, а сам никогда даже охотничьей берданки в руках не держал. Так и живу. Мне скоро уже тридцать один… Простите, Андрей, не хочу вам жаловаться. У других еще хуже. А у меня свое жилье, ребенок, хорошая работа в совете. А вы надолго к нам?

– Как начальство решит. Поживу пока. Мрачновато у вас тут. Народ нелюдимый, антураж суровый. Только вы мне и улыбнулись. Словно мы и не выиграли войну, а проиграли.

Илзе прыснула, но тут же смутилась и проговорила:

– Все хорошее быстро забывается, Андрей. Жизнь за Полярным кругом тяжелая. Улыбаться порой совсем не хочется. Люди живут, восстанавливают хозяйство. Тут, знаете, и до войны был не рай. Это сегодня так тихо и серо – потому что выходной. Завтра людям на работу, увидите, что да как.

– А женщина, которая сейчас ушла, неподалеку живет? Она в автобусе из Мурманска с нами ехала.

– А она вам зачем? – Илзе как-то поскучнела, вздохнула. – Ой, простите. – Ей шло смущаться, лицо ее менялось, в нем появлялось что-то детское, непосредственное. – Это Ольга Бурнаш, живет от меня через три дома, в переулке, что выходит на Коминтерна.

– Недовольная она какая-то.

– Не обращайте внимания, она всегда такая, замкнутая в себе. Работает в милиции, занимается следствием, на всех свысока смотрит, хотя женщина сама по себе не злая. Недавно помогла одной пенсионерке, у которой продуктовые карточки украли. Она одна, мужа и детей нет, на работе допоздна сидит. Бывает, я уже дома давно, вижу из окна, как она, усталая, к себе возвращается. С Восточной Украины приехала – то ли с Юзовки, то ли с Ворошиловграда. Говорят, у нее что-то было с Лазаревичем. Этот человек у нас работал, капитан, начальник здешнего отделения НКГБ. С ним дней пять назад трагический случай произошел, так Ольга теперь совсем замкнулась, букой на всех смотрит. Он мужчина был видный, интересный. У Ольги в Мурманске дальняя родня, к ней, наверное, ездила, развеяться хотела.

– Вы хорошо с ней знакомы?

– Нет, шапочно, – отмахнулась Илзе. – А она вас заинтересовала, да? – Она сухо улыбнулась, отчего очертились ранние морщинки в уголках рта и глаз. – Нет, мы никогда с ней по душам не разговаривали, работаем в разных зданиях, киваем только друг другу, когда проходим мимо. Она на Антошку иногда смотрит, мне кажется, недобро, словно завидует. Хотя могу ошибаться.

– Да, я слышал, что с товарищем Лазаревичем произошла беда. Вы с ним в одном здании работали, верно? Хорошо его знали?

– Мы никогда не общались. – Илзе явно поскучнела, беседа уходила совсем не туда, куда бы ей хотелось. – Прошу меня простить, Андрей. Мне бежать надо, Антошка ждет. – Она виновато улыбнулась и засеменила прочь.