Читать книгу Секретный бункер - Александр Тамоников - Страница 3

В оперативном отделе к 23 апреля осталось только трое сотрудников, не считая майора. Потери были огромные, карьера оперативников СМЕРШа обрывалась, едва успев начаться. Свежие кадры не поступали уже два месяца.

В конце января части 8-й гвардейской армии освободили польскую Лодзь и вышли к границам Германии. На тот момент в отделе было двенадцать человек. Двоих убили при форсировании Одера – отбивались от группы диверсантов, пытавшихся взорвать понтонный мост. Двое погибли в Познани 23 февраля – гарнизон капитулировал, но офицеры разведки, представленные исключительно членами СС, сопротивлялись с отчаянием обреченных. Их захват был сопряжен с тяжелыми потерями. Пятеро получили тяжелые ранения 30 марта в крепости Кюстрин – проглядели оставленную немцами ловушку в виде ящика с динамитом. Цинично выглядела шутка капитана-штабиста, едва не получившего от Ракитина в зубы: «К счастью, выжили, скончались уже в госпитале…»

Он берег оставшихся людей, всегда соизмерял риски. С начала апреля похудевший отдел не потерял ни одного человека. Но впереди был штурм Берлина – событие долгожданное, но ад есть ад, и чтобы в нем выжить, надо сильно постараться. Так хотелось хоть одним глазком заглянуть в мирную жизнь…

Перебежчика звали Людвиг Крейцер, он имел звание гауптмана, служил в разведке и не относился к СС. К моменту задержания он имел при себе все положенные документы. Последнее место службы – Берлин, разведывательный отдел при командующем группы армий «Висла» генерал-полковнике Хейнрици. Предыдущее место службы – разведка 46-го танкового корпуса генерала пехоты Гарайса. К концу войны в штабах противника царила неразбериха: кадры тасовали как карточные колоды.

По уверению Крейцера, он прибыл из бункера фюрера, где провел несколько дней, выполняя поручения своего шефа штандартенфюрера СС Эрнста Кампфа. Последний и разработал операцию по заброске в тыл 8-й армии элитной диверсионной группы. Крейцера вчера ночью подобрали на посту охраны в трехстах метрах от штаба. Он шел с поднятыми руками, белый, как кусок полотна…

За прошедшие часы он румянее не стал. Сидел, съежившись, на табуретке, курил советские папиросы в огромном количестве, тоскливо разглядывал стену. Человек был сломлен, морально выжат и безумно устал. За себя он не просил – хлопотал за семью, проживающую в деревне Ланкендорф недалеко от Ханнесбурга.

Крейцеру было лет сорок, среднего роста, весь какой-то иссушенный, землистый. Глаза ввалились.

Ракитин сидел за столом, пристально разглядывал пленного и не мог избавиться от странного чувства. Нет, он не испытывал симпатий к военнослужащим Третьего рейха, однако, глядя на данного субъекта, чувствовал готовность начать это делать.

Все сотрудники собрались в одной комнате и тактично помалкивали. Олег Вобликов непринужденно грыз карандаш. Старший лейтенант Денис Корзун курил у открытой форточки. Шашкевич стоял лицом к обшарпанной карте и открывал для себя новые земли и города.

– Ваши сведения оказались верными, Людвиг, – доброжелательно сообщил Ракитин. Немецким языком он владел не в полном объеме, но наверняка лучше всех присутствующих – спасибо врожденной расположенности к языкам. – Все совпало с точностью до часа. Диверсионная группа обезврежена и уже не представляет опасности. Мы вам весьма признательны.

– Хорошо… – Крейцер кивнул, не поднимая головы. – Не могу сказать, что я в восторге… Вы их наверняка убили, а это были мои соотечественники…

– У вас угрызения совести? – Андрей украдкой переглянулся с подчиненными. Те внимали беседе. За исключением Шашкевича определенные познания в языках у ребят имелись – в общении они не блистали, но смысл разговора понять могли.

– А вы как думаете? – криво усмехнулся Крейцер. – Я немец, с этим ничего не поделаешь.

– Понимаю. У вас есть претензии к условиям содержания? Вас нормально кормят?

– Да, все устраивает. Радует уже то, что я до сих пор жив. Хотя не уверен точно, что радует… Могу повторить ранее сделанное заявление, господин майор: я готов сотрудничать с русскими властями, сообщить все, что знаю, при этом даже не прошу снисхождения к себе лично. Прошу об одном: не трогайте мою семью, проживающую в Ланкендорфе. Они ни в чем не виноваты. Они не военные. Это моя супруга Габриэлла, дочка Барбара – ей семнадцать лет, отец Габриэллы Густав Каульбах. Ему 75, Густав вдовец, никогда не имел отношения ни к СС, ни к НСДАП, работал наборщиком в типографии, получил ранение в армии в 1916 году, с тех пор сильно хромает…

– Мы не воюем с мирным населением, Людвиг. О своей семье можете не беспокоиться. Скажу вам больше: принесете пользу – о семье позаботятся особо, они ни в чем не будут нуждаться и никто не покусится на их жилище.

– Антифашист, клейма ставить негде… – фыркнул, не поворачиваясь, Шашкевич. Немец словно что-то понял, еще сильнее занервничал.

– Заткнитесь, товарищ старший лейтенант, – проворчал Ракитин. – Вот дадут вам слово – провозглашайте что хотите, даже политические манифесты, разумеется, не вразрез с линией партии. Вы, Людвиг, я так понимаю, не являетесь убежденным сторонником нацистского режима? Да, вы давали присягу служить рейху, но я не думаю, что это был осознанный выбор.

– Большинство мужчин в этой стране служили в армии, – пожал плечами Крейцер. – Никого не спрашивали, хочет ли он это делать. Да, поначалу мы все были заворожены, верили фюреру, идея превосходства немецкой расы казалась такой привлекательной. Увы, по долгу службы я знаю, что произошло с миллионами евреев, знаю про концлагеря смерти с их газовыми камерами, про то, что делали с военнопленными, что вытворяли СС и СД на оккупированных территориях… Прошу поверить, я никогда не имел к этому отношения и в полной мере начал узнавать об этом совсем недавно. Я военный человек, моя обязанность – противодействие вооруженным силам другого государства. Режим фюрера падет – это я приветствую, гибель же миллионов немцев меня удручает…

– Умолчим про гибель десятков миллионов советских людей. И о том, насколько это удручает нас. Мы склонны верить вам, Людвиг, вы сами пришли, к тому же оказали нашей стороне услугу… – Андрей сделал предостерегающий жест Корзуну – тот явно намеревался выразить протест. – Давайте, Людвиг, освежим в памяти все, что вы уже сказали, после чего постараемся вспомнить что-нибудь еще. Кстати, можете не беспокоиться за свою жизнь: пленных офицеров вермахта советские власти не уничтожают. Тем более вы пришли добровольно.

– Просто надоело… Все бесцельно, нет перспективы… К тому же возникают серьезные сомнения в правоте нашего дела… Национал-социалисты проиграли. Как говорят у вас в России: они допели свою песню…

– В России говорят «ваша песенка спета», – поправил Корзун и предусмотрительно заткнулся.

– Еще вчера днем я находился в бункере фюрера, расположенном во дворе рейхсканцелярии в правительственном квартале… Я лично отправлял в штаб 39-го пехотного полка майора Краубе донесение, составленное штандартенфюрером Кампфом. Послание было засекречено, шло через радиоэфир в закодированном виде. В нем-то и предписывалось к определенному часу забросить в Ханнесбург диверсионную группу с целью уничтожения руководства 8-й армии русских, нацеленной на Берлин…

– Ваш полковник Кампф не без талантов, – хмыкнул Андрей. – Точно все высчитал.

– Да, агентурные данные продолжают поступать. В гораздо меньшем объеме, чем раньше, но все же. В подземельях правительственного квартала трудятся опытные специалисты по ведению разведки, там большой радиоцентр, к которому до недавнего времени я был приписан. Не поймите неправильно, – спохватился Крейцер, – я не являюсь постоянным резидентом этого бункера. Но там большая текучка кадров. Застрелился майор Шлоссенбаум, работавший с Кампфом, не знаю, была это минутная слабость или что-то еще. Он узнал, что в Мюнхене, который бомбили американцы, под развалинами погибла его семья… Меня откомандировали в фюрербункер из штаба генерал-полковника Хейнрици по просьбе штандартенфюрера Кампфа. Я неплохой специалист по радиоделу, знаю коды и шифры многих секретных частей, могу починить аппаратуру даже высшей категории сложности. Понятно, что я не получил удовольствия от командировки в подземелье…

– Как долго вы находились в бункере?

– С 16 апреля, господин майор. Ваши войска начинали штурм Зееловских высот, требовалась тщательная обработка данных, поступающих от разведывательной агентуры.

– Куда вас отправили вчера?

– Герр Кампф не был уверен, что секретное донесение дошло до штаба подразделения майора Краубе. Мы не получили подтверждения. Телефонная связь с пехотной частью тоже отсутствовала. Это было странно. В районе, где дислоцировано формирование Краубе, боевые действия пока не велись. Кампфу требовалось подтверждение, и он послал меня. Транспорта не было, я отправился пешком. Часть пути преодолел на городском автобусе – как ни странно, общественный транспорт кое-где ходил. Но за Ангельтплац все стало плохо, там работала ваша артиллерия. Мне помогли парни из саперной роты – оставшуюся часть пути я прошел по техническому тоннелю метро…

– Полагаю, до Краубе вы так и не добрались?

– Вынужден вас огорчить – добрался. Я испытывал сильные противоречия и все же дошел до позиций полка. Не буду оправдываться, это был мой долг. Штандартенфюрер Кампф опасался не зря: в радиоузел попал артиллерийский снаряд, телефонная связь оказалась нарушена, и ее еще не восстановили. Начальник штаба полка принял мое послание, сказал, что свяжется со специальным подразделением СС. Из соседнего подразделения, занявшего квартал Люфтемайне, я дозвонился до бункера, передал рапорт штандартенфюреру. Кампф поблагодарил за работу, приказал немедленно возвращаться. И уже на обратном пути, когда неподалеку взорвался снаряд, меня засыпало землей и завалило камнями, я получил контузию…

– К вам явился Бог, – усмехнулся Андрей, – и произошла переоценка ценностей.

– Не понимаю, почему вы иронизируете. Я до последнего пытался выполнять свой офицерский долг, как бы мне ни претила эта работа… В районе Рейкштрассе я видел, как на восток гонят колонну фольксштурм. Это вчерашние обыватели, заводские рабочие, многих берут в ополчение, не спрашивая их согласия. Подразделением командовал эсэсовский офицер. При нем были два унтершарфюрера. Двое мальчишек – какие-то бывшие подмастерья, кинулись в развалины, бросив оружие. Им не хотелось воевать. Унтер подстрелил одного, когда тот прыгал по руинам. Второй запнулся, лежал, плакал. К нему подошел офицер и выстрелил в голову из «парабеллума»… Это наши граждане, вчерашние школьники, как он мог? Эти люди – звери, они не имеют права существовать… Я дождался, пока уйдет колонна, стал выбираться из города в восточном направлении… Теперь я все решил твердо…

– Вы странный человек, Людвиг, даже с учетом ваших душевных метаний. Создаете сложности, донося до Краубе распоряжение вашего шефа, а потом бежите к нам, чтобы все исправить. Ладно, не будем разбираться, что происходило в вашей голове. С семьей вы, значит, не виделись?

– Виделся, – вздохнул Крейцер. – Деревня Ланкендорф – на юго-западе от Ханнесбурга. Там нет войск. Местность открытая, насквозь простреливается. Я прошел перелесками, встретился с семьей… Они испуганы, сидят в подвале, но все живы. Каюсь, была мысль остаться дома, выдать себя за кого-то другого… Но это глупо: долго не продержаться, меня бы сдали соседи. А бежать с семьей мне некуда, к тому же мой тесть Густав болен… Я принял решение. Габриэлла с Барбарой плакали, просили никуда не ходить, но я это сделал. Я могу оказать вам содействие, господин майор, пусть мои знания и не так обширны, но с одним условием – моя семья не должна пострадать.

– Вы повторяетесь, Людвиг. Мы поняли и дали вам гарантии. Будет плодотворное сотрудничество – все останутся довольны и даже счастливы. Компенсирует помощь ваши прегрешения – останетесь на свободе и вы. Слово советского офицера, имеющего полномочия. Что вам известно о бункере и населяющих его существах?

– Мои познания вас не впечатлят… Уверен, ваша разведка работает даже в Берлине и руководство обо всем знает… Гитлер переселился в бункер 15 января. Тогда здание Имперской канцелярии еще не было полностью разрушено. До марта он его иногда покидал, совершал поездки по делам. С 15 марта, когда приблизились ваши войска, он перестал покидать подземелье. Вышел только однажды, 20 апреля, в свой день рождения, когда награждал членов Гитлерюгенд, подбивших много танков. И снова отправил их на фронт… В тот же день он блуждал по развалинам канцелярии в сопровождении своего шеф-адъютанта обергруппенфюрера Юлиуса Шауба и личного адъютанта Отто Гюнше. Вокруг него вертелись фотографы, кинооператор… Я видел его только два раза, и то мельком. Фюрер замкнут, подавлен, мало с кем общается, превратился в серое привидение, но еще не потерял надежду. Бункер расположен в саду канцелярии, в 120 метрах к северо-востоку от здания. Имеет два выхода – один в сад, другой ведет под землей в канцелярию. Это двухуровневый подземный комплекс, в нем больше двадцати помещений, включая конференц-зал. Все оборудовано по последнему слову техники, есть все удобства. Внутри – помещения оперативного штаба, большой радиоузел. Над головой – пять метров железобетона, хорошая система вентиляции, обогрев, водопровод. Бункер тщательно охраняется подразделением личной охраны фюрера. Из объекта осуществляется связь со всеми войсками в Берлине и за его пределами, там сидят партийные бонзы, высокопоставленные чины СС…

– То есть Гитлер из бункера никуда не выходит? – уточнил Андрей.

– Абсолютно. Об этом мне рассказал по секрету герр Кампф. А теперь уж точно не выйдет. Несколько раз ему предлагали бежать из Берлина, перебраться в другую страну, но фюрер постоянно отказывается, цепляется за последнюю надежду. Сейчас у него очередная идея фикс – все надежды устремлены на 12-ю армию генерала Венка, стоящую на Западном фронте у Эльбы. Возможно, уже завтра поступит приказ о вводе армии в Берлин. И если это произойдет, то вам придется трудно… Но мой шеф, герр Кампф, убежден, что Венк на Берлин не пойдет, поскольку уверен, что это дорога в западню и за несколько дней он просто потеряет все свои войска.

– Что же, по мнению Кампфа, предпримет Венк?

– Обойдет Берлин с юга и отправится на соединение с окруженной армией генерала Буссе, после чего вернется с ней к Эльбе. Подобные идеи генерал Венк уже высказывал. Его не волнует Берлин и страдающий в бункере фюрер. Но это только предположение. Что произойдет на самом деле, никому не известно. В бункере царит уныние. Наиболее хладнокровные офицеры и генералы продолжают выполнять свои обязанности, остальные пребывают в депрессии, их поведение уже никого не волнует. Несколько человек покончили жизнь самоубийством. Процветает алкоголизм, приводят проституток, которые потом жалуются, что у этих пропитых и подавленных господ ничего не получается…

– Бражничают, черти… – еле слышно проворчал Шашкевич.

– Кто из заправил Третьего рейха находится в бункере?

– Трудный вопрос, господин майор… Большинство не привязано к бункеру, могут отлучаться, потом возвращаются… Я работал на верхнем уровне, там же и спал в специально отведенном закутке, видел немногое… В бункере точно проживают фюрер со своей любовницей – у них комната со всеми удобствами. Почти постоянно присутствует министр пропаганды Геббельс – там же проживают его супруга Магда и все их маленькие дети. Я не уверен, сколько их, но много, пятеро или шестеро… Магда – видная привлекательная женщина, но сейчас похожа на привидение в длинном платье. Если столкнешься с ней на лестнице ночью, испугаешься… Геббельс редко покидает бункер. Другие обитатели: рейхсляйтер Борман – личный секретарь и ближайший советник фюрера, Генрих Мюллер – глава Четвертого управления РСХА, иначе говоря, гестапо… В бункер часто приезжает генерал пехоты Вейдлинг, командующий берлинским гарнизоном, генералы Кейтель, Штумпф… 20 апреля, в день рождения фюрера, генерал СС Монке заявил, что оборона правительственного квартала как никогда крепка, и было проведено торжество. Прибыли важные персоны. Помимо упомянутых явились Шпеер, рейхсфюрер СС Гиммлер, Герман Геринг, министр иностранных дел Риббентроп… Но большинство из этих людей не задержались. Геринг за последующие три дня успел провиниться перед фюрером. Я слышал, что готовится приказ об объявлении Геринга предателем рейха, лишении звания и государственных наград…

– Мы, кажется, тоже поздравили фюрера? – задумался Корзун.

Оскалился Олег Вобликов. 20 апреля советская артиллерия нанесла сокрушительный удар по Берлину. Не исключено, что именно он сровнял с землей остатки рейхсканцелярии.

– Как насчет Вальтера Шелленберга? – поинтересовался Ракитин. Фигура молодого шефа внешней разведки, главы 6-го управления РСХА, вызывала крайний интерес. Но сомнительно, чтобы этот хитрый и прожженный лис, один из ближайших приближенных Гиммлера, сидел в бункере посреди Берлина и дожидался логического конца. Не та фигура. Что и подтвердил, не задумываясь, Крейцер:

– Ни разу не видел его, господин майор. По некоторым сведениям, Шелленберг находится на севере Германии или прячется где-то еще. Ходили слухи, будто бы он участвовал в сепаратных переговорах с западными странами, то есть предал фюрера… В бункере находятся несколько его заместителей: оберштурмбаннфюрер Гельмут Витке, бригаденфюрер Йозеф фон Трауберг…

– Стоп, – сказал Андрей.

Холодные мурашки поползли по коже.

Крейцер застыл с открытым ртом, потом подумал и медленно его закрыл. Оперативники с любопытством уставились на командира. А у майора вдруг закипел мозг, забегали шарики с роликами. Он не шевелился, смотрел на Крейцера широко открытыми глазами.

– Вы словно бога увидели, товарищ майор, – опасливо заметил Шашкевич. – Чего вы так задумались?

Корзун показал ему кулак: дескать, раздели молчание с командиром. Шашкевич сглотнул и сделался нем как рыба. За Йозефом фон Траубергом органы контрразведки охотились не один год. В 41-м – полковник Абвера, чуть ли не самый информированный человек в ведомстве адмирала Канариса. Трауберг курировал на западной границе СССР школы по подготовке шпионов и диверсантов. Лично работал с наиболее перспективными кадрами. После начала войны возглавлял управление разведки и контрразведки в оккупированном Киеве, потом перебрался в Смоленск, где снова взялся за старое – внедрял лазутчиков в советский тыл.

Это был предельно умный и осторожный человек, не чурающийся, впрочем, дерзких и отчаянных шагов. С интуицией у господина полковника был полный порядок. Он чувствовал, что нужно делать и с кем вести дела. У фон Трауберга был колоссальный опыт – еще со времен Империалистической войны и злоключений Веймарской республики. После перелома под Курском фон Трауберг снова перебрался в Польшу, где продолжал плести агентурную паутину.

Сведения о нем поступали крайне скудные. Он был, пожалуй, самой информированной и компетентной фигурой в немецкой разведке. Именно в его руках находилось управление агентурной сетью «длительного оседания», он лично создавал ячейки разведсети, назначал руководителей и координаторов. Фронт откатился на запад, но агентура осталась, и что она теперь будет делать? Вольется в мирную и созидательную жизнь? Что-то подсказывало – нет.

За асами Абвера охотятся западные спецслужбы (многие асы сами сбегают на Запад). Что предпримут английские и американские разведки, когда в их руках окажутся готовые подпольные сети, члены которых ненавидят советскую власть? Вопрос риторический.

О живучести фон Трауберга говорил и тот факт, что после памятного мятежа 20 июля, когда вменяемая часть офицерского корпуса поднялась против фюрера, его не расстреляли, не предали опале, а повысили до бригаденфюрера, введя в «приличное общество» СС и назначив одним из заместителей главы 6-го управления РСХА.

– Наш друг Людвиг упомянул фон Трауберга, – глухо вымолвил майор. – Того самого. Надеюсь, все помнят, о ком речь.

– Который подлежит отлову и усыплению. Мы помним, товарищ майор, – пошутил Вобликов. – Надо полагать, он теперь постоянно проживает в бункере?

– Ничего себе, – почесал затылок Корзун.

– Очень даже ничего себе, – подтвердил Андрей.

– И что нам с того? – пожал плечами Шашкевич. – Где мы и где бункер? Пока дойдем до рейхсканцелярии, эта тварь в бега подастся или руки на себя наложит. Не принесет он нам свои секреты на блюдечке с голубой каемочкой.

– Фон Трауберг постоянно находится в бункере? – спросил Ракитин. Лицевые мышцы сводила судорога.

Пленник сразу подобрался.

– Фон Трауберг крайне немногословный и задумчивый человек… Я вижу его регулярно, он имеет в бункере свое помещение. Но я не могу сказать, постоянно ли он там находится. Из всех присутствующих это наиболее видный представитель внешней разведки. Ему особо доверял Шелленберг. Бригаденфюрер не является моим начальником, мы фактически не контактировали. Мой непосредственный руководитель – штандартенфюрер Кампф, который в свою очередь является подчиненным фон Трауберга. Действовать через голову начальства у нас не принято…

– Какой из себя фон Трауберг? У него есть семья?

– Траубергу лет шестьдесят, он сухопарый, высокий, имеет офицерскую выправку, волос короткий, седой. Характерная примета – пигментное пятно на левой скуле. О семье ничего не известно. Безусловно, она есть, но этими данными никто не располагает. Если офицер высокого уровня намерен держать в секрете свою личную жизнь, то ему, как правило, это удается.

– Вчера фон Трауберг находился в бункере?

– Кажется, да… Точно – да. Я видел его в компании Бормана.

– Хорошо…

– Разрешите замечание, товарищ майор? – подал голос Корзун. – В бункере фюрера, насколько мне известно, обитают только те, кто продолжает верить в победу Германии, то есть люди со сдвинутой психикой. Компетентный, умеющий думать высокопоставленный офицер разведки к таким персонам не относится…

Ракитин перебил:

– А также в бункере находятся те, кто делает вид, будто верит в победу Германии, но фактически преследует другие цели и уже наметил пути отхода. Гитлер и Геббельс – фигуры насквозь одиозные, понимают, что дни их сочтены, где бы они ни находились. После взятия Берлина у них нет будущего. Для Мюллера, Бормана, Трауберга и иже с ними все достаточно неоднозначно. Они не убегают, пока в правительственном квартале сохраняется видимость порядка и ситуация не выходит из-под контроля. Потом они исчезнут, просто растворятся в воздухе – помяните мое слово.

Бригаденфюрер Йозеф фон Трауберг был самой желанной целью для руководства СМЕРШа, на нарах в изоляторе контрразведки он смотрелся бы идеально. Прекрасная возможность одним ударом разрубить запутанный гордиев узел! Но в данной ситуации он был как пресловутый локоть, который близко, а укусить нельзя! Разве что…

Идея была неотчетливой – даже не идея, а какие-то авантюрные наброски. Заправилы Третьего рейха контрразведку волновали в меньшей степени, нежели осведомленный генерал 6-го управления. Заправилы никуда не денутся, их так или иначе настигнет кара, а вот люди вроде Трауберга могут уйти в параллельный мир – вместе со всеми потрохами и секретами. Ищи их потом среди пингвинов на юге Аргентины или Чили!

Оперативники начинали осознавать щекотливость момента, переглянулись. Потом всей компанией пристально помотрели на Крейцера. Немецкому офицеру стало не по себе, он заерзал на стуле.

– Вы уже приняли свое важное историческое решение, Людвиг? – мягко спросил Ракитин. – Готовы ли вы искупить вину перед будущими поколениями?

– О чем вы говорите? – забормотал немец. – Я дезертировал из германской армии, полностью расстался со своим прошлым, для меня уже нет возврата… Я готов сотрудничать с советскими властями, предоставить им все имеющиеся сведения. Но должен честно предупредить, что мне известно немногое…

– Вот именно, – многозначительно хмыкнул Андрей. – Где, говорите, проживает ваша семья, Людвиг?

Полноприводный «Виллис» повышенной проходимости в отличие от советских аналогов упрямым норовом не обладал, слушался руля и ловко объезжал препятствия. Погода позволяла отказаться от закрытого кузова. К трем часам дня солнце разогрело землю, стих ветерок, температура воздуха была почти летняя.

Майор крутил баранку, смотрел по сторонам. Оперативники сжимали в руках автоматы. Чужая земля была полна сюрпризов, люди часто гибли, теряя бдительность. С любой крыши мог пальнуть подросток из «панцерфауста», под колесами мог рвануть фугас, установленный пять минут назад…

На открытом пространстве отчетливо слышалась канонада. Окрестности Ханнесбурга казались нетронутыми – этакий оазис посреди ужасов разрухи и смерти.

Дорога была укатана, зеленела трава в поле. Клены и липы покрывались мелкими листочками. Среди деревьев мелькали черепичные крыши всевозможных оттенков цветового спектра. Природу рисовали с картинки – и это восхищало и раздражало одновременно! Слово «деревня» не имело ничего общего с тем, к чему привыкли русские люди. Все вокруг было чисто, за заборами зеленели лужайки, кое-где пробуждались первые весенние цветы.

– Живут же буржуины… – ворчал под нос сидящий рядом Федор Шашкевич. – Мальчиша-Кибальчиша на них нет… Как же так, товарищ майор? Ну, ничего, мы их завалим нашей исконной грязью, они еще пожалеют, что с нами связались…

Мужик был в принципе неглупый, лишнего не позволял и в крайности не бросался. Но порой на Шашкевича нападала злость, и он едва сдерживался. Родня офицера до войны проживала в белорусской Орше. Жена и дочь успели эвакуироваться (фотокарточку супруги Федор часто показывал, красавицейя она не была, но это не обсуждалось), а родня старшего поколения по обеим линиям осталась в оккупации. Когда фашистов погнали из Белоруссии, Шашкевич выяснил, что выжила только теща, и эта новость ввергла его в глухую прострацию. Супруга обустроилась в Куйбышеве, забрала мать, теперь родня сидела на волжских берегах и терпеливо ждала, когда с фронта вернется кормилец…

Шашкевич обернулся, исподлобья обвел взглядом сидящих сзади. Ракитину не было нужды вертеться, все видел в зеркало. Людвиг Крейцер теснился в центре, съежился, поглаживал кисти рук. Он еще не понял, что ему готовят, но уже наполнялся страхом. Вобликов и Корзун подпирали его с боков, для порядка хмурились, поглядывая на немца с театральной угрозой.

– Вы не причините зла моей семье, правда? – выдохнул Крейцер.

– Людвиг, вы снова повторяетесь, не надоело? – бросил Андрей и закончил на русском, который для Крейцера был непонятен: – Разве может Красная армия причинить кому-то зло? Мы причиняем только добро – особенно это касается дружественной немецкой нации…

Беззвучно оскалился Шашкевич, ухмылялись сидящие сзади оперативники.

Под липами на удалении расположилась танковая рота. На опушке выстроились в линию прославленные «тридцатьчетверки», между машинами сновали механики и прочая военная публика. Красноармейцы собирали палатку, что явно означало – рота получила приказ выдвигаться.

– Я не понимаю, зачем вы собираетесь штурмовать Берлин, – жалобно проговорил Крейцер. Оперативники строго насупились. Олег Вобликов стал выразительно потирать кулак, уже имевший опыт умиротворения особо вспыльчивых.

– Что за ересь вы несете, Людвиг? – Андрей вскинул глаза к зеркалу заднего вида. – Вроде грамотный человек, все понимаете…

– Вот именно, я грамотный человек и все понимаю, – пленник осмелел – Берлин огромен – со всеми пригородами его не объехать за неделю. Это старинный европейский город, имеющий множество архитектурных памятников, уверяю вас, они не имеют отношения к нацизму. Ладно, я понимаю, что эта красота вас не трогает, вы готовы стереть с лица земли город, считающийся колыбелью национал-социализма. Я понимаю вас, знаю, какие беды мы причинили вашей стране. Но все равно это немыслимо. Берлин превратили в неприступную крепость. Каждый дом – пункт обороны, напичканный оружием. Город обороняют около трехсот тысяч солдат. В большинстве это даже не вермахт – охранный полк «Гроссдойчланд», дивизия СС «Нордланд», французская дивизия «Шарлемань» – это тоже СС; подразделения личной охраны Адольфа Гитлера… Эти части будут биться до последнего, им нечего терять. Если в Берлин войдет армия Венка, вам станет вдвойне тяжелее. Я не понимаю, зачем с военной точки зрения требуется штурм? У вас подавляющее количество войск и техники. От Германии остался небольшой клочок земли – у фюрера нет войск, нет боевой техники, практически не осталось горючего. В небе – господство советской авиации. При штурме город будет полностью разрушен, а вы только убитыми потеряете несколько армий. Для меня непостижимо – зачем? Можно окружить Берлин кольцом – и просто ждать. Через неделю-две гарнизон сдастся – ему будет нечего есть и пить, в городе начнутся болезни, вспыхнут голодные бунты. Вы сможете без боя войти в город и прибрать его к рукам. Добьетесь именно того, чего хотите. Этот поступок оценит весь мир, возрастет престиж Советского Союза. Зачем нужен штурм? Доказать миру, что вы умеете брать города, теряя при этом огромное количество своих солдат? Об этом и так все знают…

Ракитин стиснул зубы. Немец говорил именно то, что не раз приходило в голову и ему, офицеру СМЕРШа. Потери будут ужасными, а ведь эти люди остались бы жить, вернулись бы домой, к семьям, влились бы в процесс восстановления страны, нарожали бы детей… И как верно подметил Крейцер, результат бы не изменился! Для чего погибнут все эти люди? В угоду крупным военачальникам, реализующим свои амбиции?

Об этом не хотелось думать. Есть решение Ставки Верховного Главнокомандования, лично товарища Сталина – Берлин должен пасть в кратчайшие сроки, никакой осады, прекращение огня – только при условии полной капитуляции! Это большая политика, и престиж Советского Союза не пострадает! Пусть боятся!

– Вы ничего не понимаете, Крейцер, судите о происходящем с каких-то своих заоблачных колоколен. Почему бы вам просто не заткнуться, пока у нас неплохое настроение?

Растеребил душу, поганец! Остальные тоже поняли суть сказанного, раздраженно пыхтели. Все, что сделал полезного этот человек, уже не было причиной не дать ему в зубы.

«Виллис» въехал в деревню, покатил по узкой улочке, мощенной булыжником. Стены домов сияли светло-кремовой краской. Необычно смотрелись опорные балки конструкций, закрепленные на наружных стенах. В советской архитектуре подобное не практиковалось. На широких подоконниках теснились горшки с цветами – в ночное время их, видимо, заносили внутрь, чтобы не мерзли. По стенам плелись вьюны – пока еще голые стебли с зеленеющими почками.

Андрей затормозил у закрытого частного заведения. В окне красовалась готическая вязь – название кафе. Оплетенные стеблями бочки были сдвинуты в кучу, столики составлены друг на друга. Заведение не работало, все двери были закрыты. Со стены сорвали плакат – остались обрывки. Все правильно, незачем злить русских фашистской пропагандой…

– К машине, – скомандовал Ракитин. – И аккуратнее давайте, здесь повсюду глаза.

На соседнюю улицу вела длинная лестница. Контрразведчики поднимались, внимательно оглядываясь. Ударить могли с крыши, из окна – фанатиков хватало, особенно из числа подрастающего поколения. За зашторенными окнами сновали тени, показался настороженный глаз «добропорядочного» бюргера.

– Ничего себе деревня, – урчал Шашкевич. – Да какая это, к лешим, деревня? Ни огородов, ни навоза, ни курей с поросями. Вот то ли дело наши деревни…

Улочка наверху, куда они поднялись, была пустынна. Над крыльцом напротив нависала громоздкая мансарда. Учившийся на архитектора Корзун озадаченно посмотрел на нее, пожал плечами. Действительно, ничего рационального, архитектор был пьян и лепил что попало…

– Это и есть мой дом, – обреченно вымолвил Крейцер.

– Стрелять будут? – пошутил Ракитин.

– Что вы, ни в коем случае, – заволновался Крейцер.

Но не все прошло гладко. В половине дома на двух этажах действительно проживала семья Крейцера. Посторонние отсутствовали. Взволнованно защебетали женщины: рано поседевшая статная Габриэлла (такое ощущение, что она была старше Крейцера), белокурая девчушка Барбара, прячущая свою тонкую фигурку под бесформенным шерстяным платьем.

Они зарыдали, обнимая растерянно улыбающегося отца. Габриэлла выдавила сквозь слезы: «Ты вернулся, Людвиг, о святой Иисус, ты вернулся, а мы боялись, что никогда тебя не увидим… О святая Жозефина, кто эти люди с тобой?»

Обитатели жилища со страхом смотрели на людей в советской военной форме. Те прошли в гостиную (вытерли, однако, ноги о коврик), растеклись по комнатам.

Крейцер успокаивал домашних: все в порядке, эти страшные люди не такие уж страшные, обещали не вредить, они вполне воспитанны, по крайней мере отдельные из них… К старшему лейтенанту Шашкевичу это никоим образом не относилось. Он бычился, глядел исподлобья, прожигая взглядом ничем не повинных немецких женщин. А потом удивился – чего это они шарахаются?

– А ты будь проще, Федя, – ухмыльнулся Вобликов. – Просто улыбайся и не говори вслух, что ты думаешь. И люди тебя полюбят, потянутся к тебе.

– Да сдалась мне их любовь, – прогудел Шашкевич. – Не знаю, мужики, не по мне это, недолюбливаю я их…

– Слушай, ты нам все портишь, – разозлился Андрей. – Не умеешь себя вести – выйди на улицу и покури. А то разжалую к чертовой матери, первым побежишь Рейхстаг брать.

– Да я лучше на Рейхстаг пойду. – Шашкевич собрался сплюнуть под ноги, но не решился. – Я наверх поднимусь, посмотрю, что там…

Ужас в женских глазах частично померк – видно, Крейцер им что-то втолковал. Второстепенную задачу группа выполнила: в деревне Ланкендорф действительно проживало семейство Крейцера, за которым контрразведке отныне предстояло присматривать. «Взять с собой, пристегнуть к обозу?» – мелькнула странная мысль. Ведь войска не стоят на месте. Впрочем, не факт, несколько дней штаб армии будет точно находиться в Ханнесбурге. Полковник Старыгин выделит автоматчиков для присмотра за беспокойным семейством…

– Людвиг, уведите женщин в спальню или еще куда. Они напрасно волнуются. Объясните им, что сейчас вы поедете с нами, но, возможно, в скором времени вернетесь и будете жить мирно и счастливо.

– Правда? – отчаянная надежда заблестела в глазах гауптмана. – Спасибо, господин майор. Вы сами в это не верите, но все равно спасибо за надежду…

Он что-то пролепетал своим домочадцам и увел их в спальню. Наверху раздался крик, что-то упало. Семейство и впрямь оказалось беспокойным! Оперативники устремились на лестницу, передергивая затворы автоматов. Чертыхнулся Вобликов – сбил плечом картинку в рамочке. Она запрыгала по ступеням, разбилась. С протестующими криками выбежали из спальни женщины.

– Не трогайте Густава! – кричала Габриэлла. – Он старый больной человек!

Шашкевич поздно сообразил, что не на того поднял руку. Старик попытался оказать сопротивление – пошел на старшего лейтенанта с торшером наперевес! А тот не разобрался в ситуации и влепил тому оплеуху. Торшер разбился, старик отлетел к дивану, теперь сидел на коленях, трясся и размазывал слезы. Он выглядел неважно: морщины избороздили лицо, кожа под глазами провисла. Габриэлла охала и причитала, помогая старику подняться, что-то внушала ему. Немец смотрел водянистыми глазами на насупленного оперативника, держался за сердце.

– Эх, дядя Федя, съел медведя… – хмыкнул Вобликов. – Теперь немцы будут думать, что мы со стариками воюем.

Шашкевич сплюнул и растер носком сапога.

– А чего? Он сам полез на меня. Ну, подумаешь, влепил фрицу – ведь не прикладом же, не пулей… Вроде взрослый человек, сколько ему там – семьдесят пять?

– Уже не взрослый, – усмехнулся Корзун.

Инцидент замяли, отнеслись с юмором. Торшер – не автомат МР-40 и не фаустпатрон. Посмеялся Вобликов: ладно, прощаем, все равно мы их победили. Старика увели – он тяжело дышал, прихрамывал.

– Торшер – одна единица, – загибал пальцы Вобликов. – Картина в рамке – два. Пострадавший немецкий пенсионер – уже три… Побудем еще немного, товарищ майор? Гулять так гулять, чего там.

– Хватит паясничать, – рассердился Ракитин, – собираемся, уходим.

– Пожалуйста, отнеситесь снисходительно, – взмолился Крейцер. – У Густава и так не в порядке с головой, он верил всему, что писали в газетах и говорили по радио. Старик понятия не имеет, что на самом деле вытворяли национал-социалисты. Он добрый человек, просто запутался. Габриэлла с Барбарой тоже страшно испуганы, они не ожидали, что вы сюда придете. Вы для них… – Крейцер замялся, гадая, как бы мягче выразиться.

– …хуже татаро-монгольской орды, – подсказал Ракитин. – Все понятно, Людвиг, оболванили вашу нацию – скажите спасибо господину Геббельсу, застрявшему в бункере. Ладно, не волнуйтесь, мы с женщинами и стариками не воюем. Даем вам десять минут побыть с семьей – успокойте их, убедите в светлом будущем, а потом присоединяйтесь к нам. Мы будем курить за дверью.

– Да уж, нехорошо получилось, – сетовал Вобликов, когда опергруппа расположилась на крыльце. – Но ничего, многие вообще без домов остаются. Задумались, товарищ майор?

– Что ты, Вобликов, – вышел из оцепенения Ракитин. – Я такой ерундой не занимаюсь. Некогда думать – работать надо. Впрочем, есть одна идея.

– Не поделитесь?

– Потом.

– Зачем мы сюда приехали, товарищ майор? – спросил Корзун. – Полюбоваться на этих «плоскодонок» и их пришибленного старца? Вы хотели убедиться, что Крейцер не врет и в деревушке действительно проживает его семья? Не могу избавиться от чувства, что вы имеете на гауптмана виды…

– А вдруг сбежит? – засомневался Шашкевич, косясь на дверь. – Ломанет через задний ход, и ищи ветра в поле.

– И бабы ломанутся вместе с ним, – вздохнул Андрей. – И хромоногий старик. Ты в последнее время стал редко пользоваться головой, Федор, это дурной знак.

На крыльцо вышел бледный обреченный Крейцер.

– Легок на помине, – развеселился Вобликов. – Итак, товарищ майор, пожили деревенской жизнью, можно возвращаться?