Читать книгу Продавец красок (сборник) - Александр Тарнорудер - Страница 1

После полосы сплошного тумана мне, наконец, слегка улыбнулось счастье. Всего-то и делов, что взяли меня в Хоум Центр продавцом в отдел красок. До этого я служил там же, только в охране: проверял сумки на входе, обшаривал посетителей магнитометром и приговаривал:

– Оружие есть, господа-дамы?

Оружия у покупателей, как правило, не бывает, а те, у кого оно есть, покорно предъявляют мне пластиковое разрешение. Собственный пистолет висит у меня сзади в кожаной кобуре и доставляет массу неудобств. Главное неудобство – это постоянная забота, чтобы он, не дай Бог, не пропал. Придется тогда заполнять массу бумаг и бланков, давать показания, возмещать компании номинальную стоимость утерянного старья. Самое лучшее – держать оружие в сейфе, целее будет, вот только стоит нормальный сейф побольше, чем моя месячная зарплата. Поэтому я, как настоящий революционер-конспиратор, держу его под подушкой, а туда, куда король ходит без свиты, я хожу вооруженный до зубов, мало ли что может случиться. И, как вы уже догадались, я всегда готов замочить врага прямо в сортире.

Раньше мой пост был на въезде на стоянку, где мне вменялось в обязанность проверять багажники. Что дают такие проверки, так и осталось военной тайной, потому что кроме как «…на предмет подозрительных предметов..». а также весьма сомнительных «случаев из практики» наш офицер безопасности Моше ничего придумать не мог. Зато на еженедельном инструктаже наша полупенсионерская команда неизменно получала лекцию о «контурах безопасности», в которых багажники служили внешним контуром, а магнитометр – внутренним. Но я недолго пачкал руки на внешнем контуре, всего через месяц из-за текучки кадров меня приставили к магнитометру. Моему молодому коллеге Виктору повезло меньше – он стоит на стоянке в жару и в дождь уже больше года. Вот так, уже привык называть Витю «моим молодым коллегой», а ведь он лет на десять старше меня, но поскольку его стаж в компании на полгода меньше, то он по универсальным «дедовским» правилам считается «молодым», и пост его поганей моего.

– Виктор, сам подумай, – утешаю я его, – для такого прибора им нужен по крайней мере кандидат наук.

В соответствии с местными порядками я, однако ж, доктор философии, поскольку степени кандидата здесь не имеется. Ясное дело, моя прежняя работа не имела ничего общего с магнитометрией. Я двадцать лет занимался разными пневмо-штучками для подводных лодок и даже диссертацию защитил, закрытую, естественно. А чтобы тему доступно (и не выдавая гос. тайну) вам разъяснить, то называлась она примерно так: «Усовершенствование и надежность редуктора газового высокого давления со шпилечным клапаном».

Кстати, позвольте представиться: Шпильман Владимир Ильич. Понятно, что сотрудники КБ ласково называли меня «наш Ильич». В земле же обетованной меня сократили до Влади. Чего греха таить, я лелеял надежду продать своим новым сионистским друзьям абсолютно все, что я знаю про свой редуктор высокого давления со шпилечным клапаном. Совершенно бескорыстно, только чтобы за приличную зарплату быть полезным военно-подводным силам новой родины. Но то ли еврейские подводники и сами уже все прознали про редуктор, то ли клапана у них не той системы, но покупать секреты доктора Шпильмана В.И. никто не спешил, и пришлось переквалифицироваться в работника охраны, где у меня есть достаточно времени пофилософствовать.

– Влади! Влади! – разнеслось по селектору на весь огромный ангар. – Зайди к Марциано! Влади – к Марциано!

Я оборачиваюсь и ищу глазами Бориса. В отсутствие офицера безопасности мы с Виктором подчиняемся Борису, как старшему по стажу. По правилам он должен стоять у входа вместе со мной, но Борис на правах «деда» позволяет себе разные вольности типа прогуляться по прохладному залу, и не спешит занять положенное ему по расчету место на внутреннем контуре обороны.

Марциано – наш бог и царь. За глаза его кличут Марципаном: этакий сладенький, блестящий, словно покрытый глазурью, пухленький и лысенький колобок на коротких ножках, заправляющий нашим филиалом. Формально мы не подчиняемся Марциано, но стоит ему лишь приподнять выцветшую бровь, как любой из нас тотчас же вылетит с работы. Я вижу, что он стоит и наблюдает за мной из-за стекла своего кабинета под крышей. Ждать Марципан не любит, а Борис лениво бредет по проходу, останавливаясь и заговаривая с сотрудниками. Мне ничего не остается, как преступно оставить пост, подойти к центральной кассе и поднять трубку селектора:

– Борис, тебя ждут у входа! Борис, подойди ко входу!

– Слышал! Не ори! – хамит он, понятно, не по селектору, а по внутренней связи. Нам обоим ясно, что мое объявление на весь зал – исключительно для босса.

Я торжественно, как переходящий кубок, всучаю Борису магнитометр и рысцой бегу к антресоли Марциано. Все знают, что он любит, когда его подчиненные входят в кабинет запыхавшись после подъема по крутой и гулкой железной лестнице.

– Доброе утро, – бодро рапортую с порога, стараясь удержать дыхание.

– Утро… утро, – бормочет он и кивает в сторону стула, – кофе хочешь?

– Спасибо, – я знаю, что Марципан любит хороший кофе.

Колобок отталкивается от стола и, не вставая, катится на кресле в кофейный уголок, а я принимаюсь потихоньку осматриваться. Свет горит только над столом, а в дальних углах, заваленных коробками, сумрачно, как на складе. Мощный кондиционер дует прямо на меня, и минуты через две мне становится холодно. Вспоминаю сплетни про Марципана, который зазывает к себе в холод девочек в легких маечках и держит до полного посинения, вернее, в расчете на другие реакции нежного девичьего организма. Окна в каждой стене позволяют видеть почти любую точку нашего ангара – отмечаю про себя, что об этом надо постоянно помнить.

– Тебе покрепче?

– Ага.

– Ну и правильно, а то это не кофе. Молока?

– Нет, спасибо.

– Правильно, ты не настоящий ашкеназ.

Я хмыкаю, беру кофе и снова благодарю. Неясно, чего ему от меня надо: Марциано редко собственноручно готовит кофе, обычно гоняет по лестнице секретаршу Нурит, которая сидит внизу.

– Печенье хочешь? С кокосом.

Я не люблю печенье с кокосом, но отказываться неудобно. Марципан катится обратно к своему столу.

– Ты что знаешь о красках? – спрашивает он меня.

О красках я знаю только то, что они противно воняют и пачкаются, но, спросите любого консультанта по набору раб. силы, такой ответ был бы концом любого интервью. А тот факт, что я попал к Марципану на интервью, у меня теперь не вызывает никакого сомнения. И мой ответ должен быть позитивным, лаконичным и быстрым, а смыслу в нем быть не обязательно.

– У нас есть большой выбор отличных красок на любой вкус и для каждого покупателя, – отвечаю я бодро, нахально и достаточно быстро.

Несмотря на то, что я никак не работник Хоум Центра, я делаю упор на «у нас», как бы причисляя себя к общему делу торговли хозтоварами, которое я всего лишь охраняю. Марципан шумно отхлебывает горячий кофе и смотрит на меня с интересом.

– Ты интеллигентный молодой человек, – произносит он.

В переводе это означает: «Оказывается, этот старый хрен еще способен что-то соображать». Я жду продолжения.

– Шмулик уходит, – Марципан, щурясь от напряжения, делает попытку разгрызть кокосовое печенье и бросает его в корзину для бумаг. – Ты знаешь Шмулика? – задает он риторический вопрос.

Ну кто в нашем небольшом городке (так и хочется назвать его уездным городом N) не знает Шмулика из Хоум Центра, ведь он – вылитый Дуду из рекламы: средних лет лысоватый мужичок в белой майке и красном комбинезоне. Шмулика, которого покупатели «узнают» и братски хлопают по плечу, за которым табунами бегают дети и фотографируются с помощью мобильника на фоне картонной рекламы Дуду.

– А что такое? – осторожно спрашиваю я.

– Семейный бизнес, – Марципан бросает в корзину бумажный стаканчик с недопитым кофе и снова обзывает меня интеллигентным молодым человеком. – В общем так, я хочу, чтобы ты заступил на его место…

В моей голове мгновенно проносится целый вихрь: это значит, что я попаду в штат Хоум Центра; это значит, что у меня будет больше зарплата, а если дела пойдут хорошо, то и какие-никакие бонусы от продаж; это значит, что я буду работать одну смену в день вместо своих обычных полутора; это значит, что у меня появятся хотя бы минимальные социальные условия. А если одним словом, то вместо полураба я стану человеком – мечта каждого охранника на птичьих правах. И, может быть, я смогу, наконец, купить машину, чтобы по субботам не сидеть дома и зависеть от чужой милости.

– Получать пока будешь, сколько сейчас, а потом – как дела пойдут, – диктует Марципан. – Они этого не любят, – он подразумевает мою компанию по охране, которая не дает работникам поступать на работу в места, которые они охраняют. – Но ты мне нравишься.

Я все еще молчу, я хорошо знаю непостоянство Марципана под его глазурной оболочкой.

– Согласен?

– Согласен… – выдавливаю из себя ответ и все еще не верю своему счастью.

Марципан нажимает кнопку на своем телефоне и нетерпеливо слушает гнусавую мелодию давно надоевшего шлягера.

– Моше, – приказывает он моему офицеру безопасности, – я беру Влади к себе. Приведи завтра с утра кого-нибудь другого.

– Яков, ты что, с ума сошел!? Кого я тебе достану за один день? Вот прямо завтра утром? Ну дай хоть до конца недели, у меня и так проблемы.

– Да не интер-ресуют меня твои пр-роблемы! – рычит Марципан и демонстративно отключается.

– Иди, поработай еще день на этого бандита, – кивает он мне, – а в обед зайди к Вики – она тебя оформит. Испытательный срок – три месяца, не потянешь – сам виноват. Шмулик тебя натаскает, не хуже него будешь. Иди…

Марципан делает хорошо известный жест рукой, выдворяя меня из кабинета. Но мне не до обид, ведь он взял меня к себе на работу. Несмотря на холод, по позвоночнику течет струйка пота. Я медленно спускаюсь в зал и бреду в туалет плеснуть себе на лицо воды. Тепловатая вода не освежает. Из зазеркалья на меня смотрит потная и красная рожа с кривой усмешкой и всклокоченной шевелюрой. Волосы пепельные, глаза слегка монголоидные, но добрые (Ильич все же), щеки едва заметно обвисли, лишь подбородок остается волевым. Раз за разом набираю полные ладони воды и брызгаюсь во все стороны, как отряхивающийся спаниель.

Казенная белая рубашка вся в мокрых пятнах. Ничего, думаю, просохнет на жаре минут за десять. Теперь надо стереть с лица эту проклятую ухмылку и спокойно сообщить новость «ребятам». На посту меня встречает полный состав нашего охранного батальона – Боря и Витя.

– Задал тебе жару Марципан? – участливо спрашивает Борис, оглядывая мокрую рубашку.

Я собираюсь с духом и выпаливаю:

– Он берет меня в штат.

На лицах моих приятелей читается недоумение и зависть.

– Кем?

– На краску, вместо Шмулика.

– Поздравляю! – Виктор протягивает мне руку. Он явно радуется, если не за мою удачу, то освободившемуся месту на внутреннем контуре обороны. Виктор лелеет надежду перебраться со въезда на стоянку ко входу в наш ангар.

Борис откровенно завидует, считая, что по праву «деда» место должно принадлежать ему. Непонятным образом новость разлетается по залу, подходят с поздравлениями мои новые сослуживцы. Ко мне хорошо относятся, особенно женщины, из-за расписания автобуса я прихожу до открытия и никогда не отказываюсь помочь передвинуть коробки или что-нибудь перетащить. Рот у меня до ушей, я стою у входа в Хоум Центр с магнитометром, как Статуя Свободы с факелом. Редкие покупатели улыбаются, здороваются со мной, как со старым знакомым, и без напоминаний протягивают сумки и рюкзаки для проверки. После года, проведенного у входа в хозмаг, я, как бабка на лавке, могу всласть посудачить обо всех.

Как, спросите, мне это удается? Да очень просто. Я-таки имею, как говорят в Одессе, замечательный вид на стоянку. А по поведению граждан уездного города N на стоянке я многое могу о них рассказать. Места всегда хватает на всех – еще не было случая, чтобы огромное пространство было забито под завязку. Большинство сразу отправляется на гарантированно свободные места, но некоторые просто обязаны досконально проверить ближние ряды. Но есть и такие, что долго ждут, чтобы освободилось место прямо у входа – они считают ниже своего достоинства пройти лишние метров сто – лучше прождать полчаса. Кто-то всегда стремится идти впереди… кто-то придерживает дверь для своей спутницы… кто-то возвращается к машине от самого входа, чтобы еще раз дернуть ручку запертой двери… кто-то бросается за первой же тележкой, несмотря на то, что тележек тоже всегда хватает на всех…

Но интереснее всего поведение обладателя места. Пробовали засечь время, которое требуется, чтобы покинуть стоянку у магазина с момента открытия двери машины? Я-то пробовал – в среднем секунд тридцать: двигатель завести, ремень пристегнуть, но если в это время кто-то другой ждет, пока освободится место, то, представьте себе, товарищ будет копаться побольше минуты! Он сполна насладится самим фактом, что кто-то ждет его монаршего волеизъявления это место покинуть, и совсем не торопится.

В обед я проглатываю дежурную питу, даже не заметив, что в нее запихнула моя жена Инна, и бегу к Вики оформляться. Она терпеливо объясняет, что и где писать. Завидев мою докторскую степень, она недоверчиво спрашивает:

– Диплом небось купил?

– Зачем купил? Подарили! – отвечаю я переводом на иврит старого мохнатого анекдота, стараясь оставаться серьезным как можно дольше.

Это всегда хорошо действует – первые секунды человек в шутку не врубается, но потом начинает понимать, что его разыграли, и недоверчиво улыбаться. Реакция Вики так и остается при ней, потому что в этот момент моя рация оживает: Виктор сообщает со стоянки о приезде Моше.

– Потом-потом, – машу я Вики рукой.

Я вылетаю из подсобки и несусь во весь опор на пост. Еще не хватало, чтобы Моше меня там не обнаружил – вполне может не заплатить мне за сегодняшний день. Спасибо Вите, успеваю вовремя. Как и ожидалось, начальник наш находится в весьма разъяренном виде.

– Пойдем поговорим, – кивает он мне в сторону стоянки.

Мы садимся в его машину, стоящую у входа на месте для инвалидов.

– Твою! Душу! Мать!! – произносит Моше на чистом русском языке без акцента и с падежами.

Я раскрываю рот: оказывается, этот тип понимает по-русски. Продолжение, однако же, следует на арабском, где к маме по традиции присоединяются сестры, которых у меня никогда не было. Затем Моше переходит на родной иврит, поминая всех чертей. До меня, наконец, доходит, что он виртуозно владеет только одной ключевой фразой про душу-мать.

– Ты не знаешь Марципана! – вопит Моше и бьет зачем-то руль. – Это такая сволочь! Он эксплуатирует своих работников! Он за всеми следит и записывает, только чтобы лишнего шекеля не дать.

Ого, думаю, а ты, ягненок беленький, никого не эксплуатируешь? Держишь всех по две смены, платишь минимальную зарплату без надбавки за дополнительные часы, пенсии и в помине нет, и еще считаешь себя благодетелем. И в бухгалтерии каждый раз найдут, что вычесть по мелочи.

– Он к девкам пристает, он сексуальный маньяк! Ты его совсем не знаешь, а я знаю, ты от него взвоешь через месяц, а у нас тебе хорошо, у тебя перспективы.

– И какие, – интересуюсь, – перспективы? – Я вижу, что Моше слегка занесло, но он, нисколько не смущаясь, продолжает гнуть свое.

– Я всегда к вам хорошо относился (он сделал едва заметную паузу перед «вам»). Неблагодарные вы все! Обратно проситься придешь, а не возьмем. Мы добро помним, но и предательства не забываем.

Мне становится весело – точь-в-точь реакция моего бывшего завотделом на мой отъезд в Израиль.

– И кого же я предал?

– Ты по договору две недели должен отработать, да Марциано за тебя так просил, только что в ногах не валялся, это я ему одолжение делаю, а не тебе. Ты это понимаешь?

– Угу, – я вспоминаю рык Марципана и прилагаю все усилия, чтобы не расхохотаться. Договора никакого у меня нет – лишь листок учета кадров да разрешение на оружие.

– Пристегнись! – командует Моше, – поедем!

– Куда?

– Совсем тупой? Оружие надо сдать лично! Не понимаешь?

Моше хамит, но я стараюсь не обращать внимания. Он рвет с места с визгом резины и вылетает со стоянки под клацанье заградительных шипов. Всю оставшуюся дорогу Моше, выпустив пар, молчит, а я счастлив, что расстанусь, наконец, со своей видавшей виды весьма поцарапанной пушкой. Не люблю оружия. Правда, из пистолета я стреляю на удивление хорошо. Еще в институте я выбил двадцать шесть из тридцати, в первый раз взяв в руки Макарова: две десятки и шестерка. Майор Пащенко не поверил и выдал мне еще три патрона сверх нормы. Результат был чуть хуже – десять-восемь-семь, но все равно я был на втором месте после стрелка-разрядника с его двадцатью девятью.

В характеристике с военной кафедры мне написали так: «Характер замкнутый, малообщительный.» (Так и хочется сказать: нордический стойкий). Ну как же, надо же держать рот на замке, а то тов. Брежнев коллекционировал на Колыме анекдоты про себя любимого. Но поскольку я настрелял двадцать шесть, то даже на военной кафедре скрепя сердце написали: «Из личного оружия стреляет отлично». В израильском тире, где очков не начисляют, а главное кучно попасть в поясную мишень, меня тоже похвалили – попадаю.

Пока едем, вспоминаю почему-то этого Пащенку – украинского детину под два метра ростом с круглой и красной от пьянства рожей, ходячий анекдот про майора с военной кафедры. А сейчас мне приходят на память два эпизода с Пащенкой. Мы первый год «на военке», и нас постоянно дрючат шагистикой. Сильно воняя утренним перегаром, майор личным примером показывает нам, как надо тянуть носок – он, стоя на левой ноге, под углом сорок пять градусов тянет правую. Застыв, как статуя майора, тянет уже минут пять, так что смолкают в рядах смехуечки, и все группы, пардон, взводы, затаив дыхание смотрят, когда же дрогнет в оттянутом носке майорская нога. Пащенко простоял целых одиннадцать минут до звонка.

А второй эпизод был уже в лагерях: кто-то из нас, курсантов, пожаловался, что его Калашников не пристрелян и ни к черту не годится. Пащенко молча взял калаша, поднял его на одной вытянутой руке, как игрушку Макарова, вбил новый рожок с патронами и срезал короткими очередями все три мишени.

– Почисть. Вечером под лупой проверю: найду грязюку – урою, а не дам советское оружие позорить.

Представляю радость Инны, что в доме больше не будет «этой гадости».

* * *

Следующее утро, пока не объявился мой знаменитый наставник, начинается как всегда – передвинь-принеси. Только вместо белой рубашки и желтого жилета с надписью «безопасность» на мне красный комбинезон и белая майка Хоум Центра. Перво-наперво Шмулик командует:

– Беги за тортом!

– Каким еще тортом?

– Ореховым, Марципан с орехами любит. Да скажи там, что это для него – и скидку сделают, и лежалый не подсунут.

– Он, что, тортами берет?

– Пригласи в обед всех сотрудников на торт, так принято, а Марциано намек поймет.

В первый день я стараюсь держаться поближе к Шмулику, потому что учиться выживать мне надо практически с нуля. Три года, что я проработал «среди русских» – не в счет. К вечеру я в полном отчаянии: соглашаясь на эту работу, я совершенно не представлял, с чем мне придется столкнуться. Шмулик ведь не просто продавец – он проработал ремонтником лет тридцать, он не только помнит наизусть всю номенклатуру материалов, что мы продаем, но и прекрасно знает, как и с чем работают. Его спрашивают, где находится та или иная банка, а он в ответ: «Что уважаемый господин собирается с ней делать?» Слово за слово, и уважаемый господин выталкивает из магазина тележку, наполненную доверху всевозможными товарами и кучей инструментов. Вдобавок, мой блокнот с устрашающей скоростью заполняется незнакомыми словами, значения которых я не знаю ни на одном из доступных мне языков. Печенку начинает грызть червяк: а не напрасно ли ты, Шпильман, затеял всю эту игру в коммерцию? Стоял бы у входа, вспоминал бы свой редуктор со шпилечным клапаном и не искал приключений на собственную ж…

По утрам покупателей мало. Дела оживляются в обеденный перерыв и вечером с пяти до девяти. В оставшееся время мы трепемся, и Шмулик немного рассказывает о себе. Киббуцник с севера, служил в армии в боевых частях, после ранения остался на базе заниматься мелким ремонтом – в киббуц возвращаться не хотелось. Его стали нанимать бывшие сослуживцы и их знакомые, и постепенно дело пошло. Когда во время последнего кризиса работы не стало, пришлось идти искать убежище в Хоум Центр. Узнав Шмулика чуть поближе, я понял, что копирайтер, придумавший рекламу «Спросите Дуду из Хоум Центра» – просто гений. Он апеллирует к давно ушедшему прошлому, к ностальгическим временам, когда ни у кого ничего не было, кроме пары трусов да застиранной рубашки, и не запирали двери, и еще совсем не старый, но уже не молодой киббуцник готов протянуть руку оттуда в современный мир капитала и наживы, где каждый еврей стремиться обкузьмить рядом стоящего товарища. Дуду во всем разбирается, Дуду готов помочь, Дуду готов объяснить, Дуду – свой парень из киббуца, который не обманет.

К счастью для меня, Шмулик согласился поработать еще месяц. Он рассказывает мне всю подноготную Хоум Центра. Никогда бы не подумал, что у нас можно получить скидку, то есть я за красивые глаза могу скостить вам процентов пять, чтобы не ушли без покупки. В этом весь смысл, чтобы не ушли без покупки – решив купить какую-нибудь мелочь, вы почти наверняка добавите к ней еще и еще.

– Время от времени Марципан будет просить тебя сделать заказ для своих знакомых – не отказывайся, – Шмулик смотрит в сторону, – в этом и состоят правила игры.

К концу месяца я выучиваю все нужные слова, и отличаю краску для внутренних работ от краски для внешних. Я могу помочь выбрать кисти или валик, разбираюсь в грунтовке и штукатурке, и могу убедительно разъяснить, что растворители не стоит принимать внутрь. Мои друзья дружно интересуются ценой побелки, олифы и купороса, но я не обижаюсь – они еще придут ко мне на поклон, когда соберутся делать ремонт. А вообще, отдел красок – самый скучный отдел нашего магазина, сюда не заходят просто так поглазеть на товары, если только на Шмулика, которому слава Дуду поперек горла. Сюда заходят исключительно по делу.

Может показаться странным, но у меня довольно много свободного времени, чтобы учиться уму-разуму. Практически с первого дня я нахожу себе культовый предмет поклонения – это ВЕЕР. Веером называется каталог цветов, сотни полосок ламинированной бумаги, скреплены вместе и раскрашены всеми цветами радуги. Каждый оттенок имеет свой номер и название. Названия до того романтические и вычурные, что хочется заплакать: Aegean Sea[1], Amber Light[2], Autumn Sky[3], Avant Garde[4]

Можно продолжать бесконечно. Каталог цветов завораживает, как завораживают неизведанные страны. В свободное время я люблю перебирать веер, названия оттенков, как названия городов и весей, играют воображением. Особенно много голубого: Blue Emotion[5], Blue Lullaby[6], Blue Madonna[7].

В самом конце натыкаюсь на Xerxes[8] Blue, подумать только! Попробуйте «загуглить» слово Xerxes. Попробуйте, ей-Богу, не пожалеете! Найдете «Ахашвероша» – да-да, того самого злобного пуримского персонажа. Я снимаю шляпу перед гением всех времен и народов, который сумел такое выдумать: «Цвет ахашверошевый синий!!»

Моя фантазия играет: я представляю себе голубые мантии восточных султанов и персидских королей, сидящих прозрачным утром у бассейна, от поверхности которого отражаются голубые туники прекрасных дев. Для меня звучит музыка красок: Moody Mist[9], Emerald Garden[10], Exotic Bloom[11], Winter Twig[12].

Я погружаюсь в сказочный выдуманный волшебный мир, из которого меня выдергивает Шмулик – начинается очередная лекция, или к нам в отдел забредает случайный покупатель. Случайный, потому что сами граждане евреи стены красить желают все меньше и меньше, а подрядчики покупают краски в оптовых магазинах, где получают скидки побольше нашей. Даже Шмулик-Дуду иногда за целый день ничего не может продать.

Мы сидим напротив отдела инструментов. Инструменты – это не краски, туда заходят просто так, поглазеть, как и в отдел автопринадлежностей. Сохранился еще реликтовый вид мужика, который тянется делать все своими руками, кто любит хороший инструмент, готов полезть за него в минус в банке, а то и своровать какую мелочь. Шмулик все видит, но предпочитает закрывать глаза, он вообще какой-то странный тип не от мира сего: скорее христианин, чем еврей. Он готов простить всех и вся, даже когда воруют кисти из его отдела. Нас постоянно, на каждом собрании, призывают бороться с воровством. Я тоже всегда стесняюсь подойти к спрятавшему какой-нибудь мелкий предмет воришке и призвать его к порядку. Но однажды меня осеняет: я вижу, как неприкрыто суют в карманы отвертки, и когда вор подходит к кассе, я громко, на весь Хоум Центр, кричу по селектору: «Работник безопасности, подойдите к четвертой кассе!» Виктор в белой униформе и желтой жилетке, помахивая магнитометром, приближается к месту действия. У вора нервы не выдерживают, и он выкладывает кассирше упрятанное без всякого скандала или напоминания. Марципан на собрании хвалит нас за находчивость. Подается это примерно так: «Русская мафия борется с воровством».

Неотвратимо приближается день, когда меня покинет Шмулик, и я останусь один на один с дошлым израильским покупателем, которому важна не цена, а скидка, и сознание того, что он хоть по мелочи, но урвал что-нибудь на халяву. Я уже вызубрил все названия на банках и научился пользоваться раздвижным лифтом, потому что этого требует техника безопасности. Я знаю, как привести в дейстие машину для смешивания красок, подключенную к компьютеру. Закажите у меня все, что угодно, и через пару минут сбудется ваша мечта: Slight Embrace[13], Spring Song[14], Silent Bliss[15].

Мои первые персональные клиенты появились в тот день, когда Шмулик взял отпуск, и я остался в лавочке один. В ангар вошли трое и решительно направились в моем направлении. Мое сердце радостно подпрыгнуло. То есть, это совсем-таки не избитый оборот речи – я действительно чувствую охотничий азарт в тот самый момент, когда ко мне приближается верная добыча. Я уже кое-что понимаю в клиентах и определяю для себя эту троицу так: молодая пара, снявшая сильно запущенную квартиру, и работник, которого они по дешевке наняли что-то наспех подремонтировать. Логика такова: серьезный ремонтник сам купит и привезет все материалы, у него есть деньги, и задаток он берет лишь для того, чтобы заказчик не отказался. А у нанятого на улице арабского хлопца денег нет, и доверить их ему боятся, поэтому приходится идти с ним в магазин и все покупать.

– С добрым утром, – ласково встречаю я своих первых покупателей, пялясь на три кольца, торчащие из пупка высоко над линией розовых штанов, – чем могу служить?

– Он скажет тебе, что ему надо, – кивает на парня, – а мы краску пойдем выберем, каталог есть?

– Держите, – протягиваю им свою любимую игрушку – веер.

– И можно выбрать любой цвет?

– Конечно.

– Без дополнительной стоимости?

– Да, я могу изготовить любой выбранный оттенок на месте без дополнительной оплаты.

Смотрят на меня и пытаются сообразить, где подвох.

– То есть мы не можем просто купить закрытую банку с понравившемся цветом?

– У нас есть несколько базовых цветов, а остальные мы смешиваем вон в той машине. Мне достаточно кода, чтобы ввести в компьютер, а машина сама сделает остальное.

Мой честный вид и прямой взгляд убеждает их, что все чисто, никакого надувательства. Девушка уже занялась веером, перебирает лепестки цветика-семицветика, то есть тысячецветика. Я поворачиваюсь к работнику и спрашиваю, что ему надо. Судя по списку, он свое дело знает – заказывает полный набор материалов для мелкого косметического ремонта квартиры: очистить, заделать, покрасить.

– Орли, не все ли тебе равно, какой цвет? По мне, так пусть белый будет, – не прошло и трех минут, как у парня кончилось терпение.

– Раз уж та же цена, то хотелось бы выбрать для бабушки что-нибудь покрасивее, белый ей будет напоминать больницу.

– Да ладно тебе, врач сказал, что ей месяца три-четыре осталось.

– Слушай, братишка, тебе жалко? Не можешь старушке спокойно дать умереть, а потом уже деньги делить? Нас наследников всего трое…

– Какой там трое! Ладно еще, что она только внукам дом завещала, так расплодилось-то сколько!

– Орен, ты что, совсем дурак? Ты завещание только что читал!

– Ну, читал. И что?

– А то, что она завещала внукам, живущим в Израиле. А тем, кто уехал – нет.

– Да ты что!? Не может быть!!

– Адвокату позвони. Или звонка жалко?

– Ну… дела!.. И как это я не понял.

– Я уже узнавала в муниципалитете: на участке можно построить дом на пятнадцать квартир, это значит, с подрядчика можно потребовать шесть. Ты только представь – по две новые квартиры в центре.

– Это ж… по полмиллиона на каждого, а то и больше. – Орен со страстью чешет подмышку. Одет он по летней израильской моде в белую майку со штрипками и мятые шорты до колен со множеством оттопыренных карманов. На ногах огромные кроссовки, а на голове бейсболка с лого последней моды.

Эх, думаю, Достоевского бы сюда, только вот помер давно Федор Михайлович, да и не поехал бы он в Израиль – нет в нашей стране легальных казино. Я заканчиваю со списком и подхожу к Орли.

– Grandma's[16], – говорю я ей и показываю нужный лепесток. – Хороший цвет. – Я беру лепесток и прикладываю его к ее розовым штанам, – видите, тот же самый оттенок.

– Уалла-а!! – вопит Орли в восторге, – как ты угадал!? Я на него с самого начала смотрю, только вот сомневаюсь, не будет ли слишком темный.

– Будет светлее, чем кажется здесь, это из-за освещения.

– Давай, гони! – решает Орли, и сразу же направляется к выходу из отдела, – а я сделаю кружок, осмотрюсь.

Она оставляет брата надзирать за приготовлением краски, а я забираю свой веер и иду к машине.

– Сколько надо? – спрашиваю.

– Большое ведро, двадцать килограмм.

– Много, останется же, – вступает Орен, – ты говорил, что всего пятнадцать надо.

– Надо, чтобы осталось, а то при смешивании никогда не получается то же самое.

Хлопец прав, не получается.

– Надо, – подтверждаю, – если еще подкрасить когда понадобиться, то будет запас.

– Да не нужен запас, это так… на время, пока… (Пока бабанька не помрет, – мысленно заканчиваю за него фразу.)

– Знаешь, вообще-то у нас не принято, но я сделаю тебе скидку в три процента.

– На краску?

– На все, ты много купил, – делаю паузу, – только для тебя.

– Ладно, давай двадцать, – соглашается Орен, – только побыстрее, а то мы спешим, нам еще в больницу ехать.

Я подхожу к машине и с важностью жреца начинаю священнодействовать: набираю в компьютере код 6133Р, соответствующий Grandma's. В ответ получаю набор ингредиентов. Их всего два, но лезть надо на самую верхотуру. Приходится идти за лифтом в другой конец зала. Примадонна Шмулик по селектору потребовал бы доставить лифт к нему, но мне до такой наглости еще далеко. По дороге встречаю Орли, заполняющую другую тележку разными мелочами.

– Что, уже готово? – разочарованно спрашивает она.

– Нет, я за лифтом, займет минут десять-пятнадцать.

– Ты не спеши, – Орли покровительственно хлопает меня по плечу, как обычно хлопают Шмулика-Дуду, – я еще не закончила.

Орен в мое отсутствие раздраженно ходит по отделу кругами. Медленно, чтобы никого не задавить, еду в передвижной люльке обратно к себе. В окне под потолком замечаю силуэт вечно бдящего Марципана. Еще через десять минут все готово, и, наскоро обтерев руки (краска-таки воняет и пачкается), я возглавляю маленькую процессию в кассу. Чтобы клиент получил обещанную скидку, я должен лично уведомить кассира и дать ему свою еще девственную пластиковую карточку. Орли со своей тележкой направляется для быстроты к другой кассе.

– Алло-алло! – останавливает ее Орен. – Иди сюда!

– Ну что еще?

– Я получил скидку! Три процента! Мы же вместе, может, тебе тоже полагается.

– Эй, – это он мне, – как насчет скидки и для нее?

– Конечно, – я расплываюсь в улыбке, – такой красивой девушке еще и не то полагается, – делаю ей знак встать за братом в ту же кассу.

Орли цветет, Орен преисполнен сознания собственной значимости – покупательская идиллия. А если посмотреть на ситуацию с точки зрения продавца, то по отношению к своим коллегам я сделал довольно-таки грязный трюк (уроки Шмулика не прошли даром) – вся сумма покупок Орли будет из-за скидки записана на меня вне зависимости от того, из какого закоулка Хоум Центра она это выудила. Для утра буднего дня мой улов весьма не плох – больше тысячи.

После расчета Марциано останавливает Орли у центральной кассы и вручает ей красный купон на пятьдесят шекелей, действующий только в нашем отделении.

– Спасибо, что купили в Хоум Центре! Приходите к нам еще!

Придет, думаю, никуда не денется. За халявные полсотни – хоть на край света.

– Молодец, хорошее начало, – хвалит меня Марципан. – Только не думай, одна удачная сделка еще ни о чем не говорит. Иди, продолжай в том же духе.

– Делаешь успехи? Ну-ну… – Борис поворачивается и бредет в сторону опостылевшего поста у входа в ангар. Я провожаю взглядом его долговязую фигуру. Он до сих пор считает, что я перешел ему дорогу, и не может простить.

Когда я возвращаюсь обратно в отдел, от моего возбуждения не остается и следа. Я принимаюсь отмывать смеситель от краски. Адреналин из моего организма давно улетучился, и я, протирая насухо машину, вспоминаю свой редуктор высокого давления со шпилечным клапаном, который, несмотря на все испытания на надежность и бесконечную наработку на отказ, лишь возмущенно шипел в ответ сжатым воздухом.

Через неделю мы провожаем Шмулика. Вечеринка за счет Хоум Центра роскошью не блещет: на составленных столах батарея всевозможных легких напитков и озябшие за день утренние бурекасы[17].

Шмулик приносит домашний пирог, от которого в считанные минуты не остается ни крошки. На столе появляется одинокая бутылка белого вина, но пьют мои сотрудники слабо, так, дежурный «лехаим» в честь Шмулика. Народ устал и откровенно ждет сигнала разойтись по домам. Вики, запинаясь, читает по бумажке стихотворное посвящение собственного сочинения с потугами на юмор, где обыгрывается образ Дуду. Шмулик кисло и натужно улыбается. Нурит вручает ценный подарок: вычурная ваза, которой дитя малое может испугаться в темноте, но Нурит очень гордится наклейкой модного магазина. Поднимается Марциано, а я думаю про себя: «Сейчас мы окончательно подохнем от скуки.»

– Знаешь, Шмулик, – просто и без затей говорит Марципан, – нам будет тебя не хватать. Мне очень жаль, что ты от нас уходишь, но я тебя понимаю – лучше работать с сыновьями, чем на чужого дядю. Дай тебе Бог удачи во всех твоих делах, а если что, помни – наша дверь всегда для тебя открыта. Я хочу попросить тебя об одном последнем одолжении: давай мы все сфотографируемся на память.

Весь наш небольшой коллектив как будто очнулся от спячки: стащили в одно место все картонные чучела Дуду, чтобы сниматься среди них. Среди Дуду-леса девочки обнимают имперсонатора Дуду Шмулика. Марципан щелкает камерой. Когда веселье и децибелы достигают апогея, Марципан кивает мне головой, мол, поснимай теперь ты. Я беру у него фотоаппарат, а сам он жадно бросается в гущу событий обниматься с девицами.

С завтрашнего дня отдел красок становится моим безо всяких скидок.

* * *

Когда из Москвы попадаешь прямо в уездный город N, то испытываешь довольно странное чувство: «…Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря…» Почти про нас сказано. Почти, потому что верно лишь про море и про провинцию, а насчет империи… Ну как бы получше выразиться: если судить по времени, уделяемому нам в мировых новостях, то мы – несомненно империя. А поглядишь на наших, не к ночи помянуть, народных избранников – им и бананы собирать не доверишь. В первое время у нас было довольно сильное ощущение попадания в глухую провинцию (только море и спасало), а потом это чувство как-то ушло. Ушло исключительно благодаря Инне: она как в Москве мышей резала, так здесь и продолжает. Лаборатория у них «для тех, кому за сорок», и коренному населению лучше туда не соваться – скормят крысам и морским свинкам. Но не спешите ухмыляться, потому что лаборатория-то принадлежит всемирно известному концерну, и если их акция совершает какой-нибудь замысловатый кульбит в Нью-Йорке, то тянет за собой всю израильскую биржу. И зарплата у Инны, может, и не по высоким технологиям проходит, но квартальные премии и бонусы – как из пушки. У нее даже опции есть, целых сто штук, и я с некоторых пор стал весьма-таки ревниво следить за поведением нашей «народной акции» – как она на доллар упадет, так я наглядно вижу, что у моей будущей машины открутили колесо.

В Москве мы не были знакомы даже с соседями по подъезду, а теперь мне кажется, что я знаю всех жителей нашего славного города N. Статистика о количестве пропавших без вести москвичей всегда была закрытой темой, да и кого волнует, что товарищ М. (нет, про М. писать нельзя, это гражданин В.), проживающий в Зюзине, ушел из дома и не вернулся. Вот если бы его волки съели в Зюзинском лесу, тогда – понятный интерес, не к нему – к волкам. А в уездном городе N, да и вообще в Израиле, стоит кому-нибудь пропасть, как поднимается гвалт на всю страну.

Недавно один парнишка (как вы уже догадались, из нашего города N) попал в лавину в Валь Торренсе. Странная, почти детективная история, которая развивалась практически в прямом эфире. Саги, так его звали, поехал с подругой кататься на лыжах. Но обычных склонов для простых смертных им было мало, поэтому они наняли вертолет и частного инструктора, чтобы их забросили куда-то на границу с Италией, где можно прокатиться по целине. Целина, она как… (ну, вы поняли), и первая группа – она и единственная, кто после прошедшего снегопада свеженьким нетронутым снегом наслаждается, и цена за целину соответствующая. По непонятной причине Саги свернул в сторону и попал на лавиноопасный склон. Инструктор мгновенно остановил всю группу, он отчаянно ругался Саги вслед, но было поздно. Через полчаса на месте был вертолет итальянских спасателей, набросившихся на лягушатника-француза. Еще через пару минут приземлился французский вертолет, и макаронникам-итальянцам показали кузькину мать. Надо ли говорить, что одновременно со спасателями налетели репортеры с обеих сторон открытой итало-французской границы.

После первоначальной стычки граждане объединенной Европы побратались и занялись-таки поисками израильтянина. На экране сменялись кадры закутанной зачем-то в одеяло красавицы Яэль, подруги Саги, пытающейся отвернуться от камеры; поисковых собак в живописных попонках, облаивающих друг друга по-французски и по-итальянски; разноцветная цепочка спасателей, втыкающих в спрессованный снег длинные гнущиеся шесты; панорама сверкающих под ярким зимним солнцем Альп, равнодушно взирающих на суету людей; покореженные множественными переломами вывихнутые стволы деревьев в том месте, где лавина ударилась о дно ущелья. Сигнал от радиомаячка дает надежду, что, может быть, еще не поздно, и есть хоть какой-то шанс, но альпийское эхо разносит в прямом эфире вскрик Яэль, когда находят захлебнувшееся снегом тело.

Вертолеты новостей, сверкая брюхом на солнце, отваливают – им больше не интересно. Набирает силу новый скандал про похождения арестованного французами русского олигарха. Население уездного города N взбудоражено. Все чувствуют себя причастными, и молодежь собирается у дома родителей Саги, сидят и курят на лестнице, ведущей в пентхаус. Несколько лет назад Яэль стала королевой израильской красоты, и ее встречают в аэропорту все каналы телевидения, параллельно передающие откровения подвыпившего лыжного инструктора, озабоченного исключительно потерей богатой клиентуры. Яэль поочередно тычут в лицо микрофон, и ей приходится раз за разом опровергать домыслы о размолвке, разбитом сердце и чуть ли не самоубийстве на почве ревности. Она сквозь слезы говорит, что любила Саги, и что они собирались летом пожениться.

О мертвых плохо не говорят. Из газетного интервью с Яэль в пятничном номере мы узнаем, каким замечательным, талантливым и отзывчивым парнем был Саги. Яэль рассказывает, что решила отказаться от карьеры модели и потратить полученные за конкурс красоты деньги на образование в университете, о том, как встретилась там с Саги, о страшной личной трагедии, ведь он погиб практически у нее на глазах. У нас в Хоум Центре статью не обсуждали, как это обычно происходит. Мы вообще обходили тему Саги молчанием. Наверное, нам было неловко друг перед другом: для всех нас он был обычным клептоманом из богатой семьи.

В том же номере газеты прославился еще один наш сосед, который в третий раз выиграл в Лото. Некоторые, как я, например, и за всю жизнь ничего не выигрывают, а этому удача так и перла. За один год – три раза первый приз. Правда, он ни разу не получал всю сумму один, а постоянно делил деньги с другими счастливчиками, но три раза – это уж слишком по всем меркам. Недалеко от нас расположен киоск, в котором заполнялись бланки лотереи, и владелец будки тоже купается в лучах славы, сетуя на скаредность выигравшего, который по традиции должен давать хозяину чаевые. Киоскер пытается рекламировать свой маленький бизнес и привлечь клиентов, упирая на «везучесть места». Дедулька сетует, что раздал все деньги детям, внукам, просто знакомым, и у него ничего не осталось. Он жалуется, что новые соседи из богатого района смотрят на него косо и не заходят в гости, несмотря на постоянно открытую дверь дома, что его душат налогами, неслыханными на прежнем месте. Он клянет тот час, когда его стали считать миллионером. Но… продолжает каждую неделю играть все в ту же игру.

Я постепенно привыкаю к своему новому коллективу, а коллектив медленно привыкает ко мне. Год моей работы в Хоум Центре проходит так быстро, что меня застает врасплох заявление Марципана о выдвижении моей кандидатуры на звание лучшего работника фирмы. А через некоторое время мне на общем собрании с поцелуями в щечку и трясением рук вручают конверт. Вскрываю его, по выработавшейся привычке, в сортире, где никто не подсмотрит. Мгновенно калькулятор в моей голове начинает перегреваться: инкины опции перемножаю на текущий курс акций, вычитаю начальную стоимость, пытаюсь представить с кровью выдранный налог. Прибавляю полученный результат к сумме, указанной прописью на чеке. Мерещится небольшая трехлетняя кобылка корейского производства.

Тщательно проверяем дома мою туалетную арифметику: на новую машину не хватит, но можно приобрести подержанную в лизинговой фирме. Как настоящий израильтянин, я «иду в народ» искать совета у своих сотрудников. Я уже знаю, что мой жестоковыйный народ, тортами его не корми, обожает давать советы и дружно помогать неразумным ближним, когда ему это ничего не стоит. К обеду примерно начинаю понимать, что я – это идеальный лох. Я ничего не смыслю в подержанных тачках, и меня можно взять тепленьким прямо с постели. После нескольких дней «помощи зала» вырисовывается схема предстоящей покупки: надо искать протекцию или, как у нас говорят, «витамин Пи». Когда слухи о моих мытарствах доходят до Марципана, он милостиво передает мне через Нурит, что я могу к нему зайти. Получаю от щедрот кофе и кокосовое печенье. Марципан справляется о жене и детях, потом набирает номер и ласково беседует с кем-то на другом конце.

– Как для меня, – резюмирует Марциано, – он у нас «работник года». Не волнуйся, – это он мне, – завтра тебе привезут машину прямо сюда.

«По щучьему велению, по моему хотению…»

Утром меня ждет на стоянке моя мечта: серебристый, сверкающий свежей полировкой трехлетний «Юндай» с какими-то жалкими сорока тысячами километров на спидометре. После короткой поездки на почту, чтобы оформить документы, я, по традиции, отправляюсь за тортами. Я обращаюсь со словами благодарности к коллективу, который мне как брат родной, имея в виду лично Марципана. Я прямо говорю им в лицо, какие они все хорошие, и как я горжусь честью работать среди них. А поскольку я «интеллигентный молодой человек», то речь моя полна многозначительной иносказательности.

И все-таки я не зря расточал комплименты – мне дарят «Большой Атлас Израиля». Мы с Инной вырываем его вечером друг у друга из рук и, перебивая друг друга, спорим, куда будет наша первая самостоятельная поездка. Инна с гордостью сообщает, что отказалась от очередной автобусной экскурии «Клуба Путешественников», изрядно нам надоевшего громким визгом детей и туповатыми массовиками-затейниками, копирующими друг у друга одни и те же шутки, загадки и затейки.

Обычно я паркую свою серебристую кобылку в укромном углу на самом дальнем месте, чтобы не испоганил израильский агрессор своей грязной дверью ее полированный бочок: «подальше положишь – поближе возьмешь». Я готов гордо дефилировать через всю стоянку в жару, под дождем и в темноте.

– Владимир Ильич, можно вас на минутку?

Цепенею на мгновение.

Потому что лет этак… несколько меня по батюшке никто не называл. Оглядываю вылезшего из стоящей рядом видавшей виды «Мазды» мужика с бородой, в черных пальто и шляпе. Я не разбираюсь в разных религиозных заморочках, для меня – все досы[18] на один манер. У меня выработалась за время, проведенное в Хоум Центре, некоторая хватка, умение оценивать людей. Иногда я даже не могу объяснить, на чем это основано, какие-то неуловимые черточки. Но сейчас я не могу определить ничего.

– Мы… э-э-э… знакомы? – спрашиваю, отчаянно пытаясь вспомнить обстоятельства, при которых мог видеть этого типа.

– Не знакомы, Владимир Ильич, не пытайтесь вспомнить.

– Откуда вы меня знаете?

– Позвольте вам все объяснить, но понадобится некоторое время. Поэтому давайте-ка я приглашу вас в ресторан.

– Но… – У меня мелькает мысль, что он может быть из ФСБ. Уехал-то я в Венгрию по турпутевке, а не в Израиль на ПМЖ.

– Я знаю, что конец недели, и вас ждет дома жена. Позвоните ей и придумайте какую-нибудь отговорку, работу, что ли, срочную, ревизию…

– И почему я должен это делать?

– Конечно, не должны, Владимир Ильич, просто…

– Что, просто?

– Я прошу вас уделить мне пару часов и обязуюсь компенсировать вам это – ну хотя бы просто хорошей едой. Мне нужно вам кое-что рассказать.

– Шантаж?

– Ну что вы, Владимир Ильич.

Инна меня сегодня не ждет – у них там какой-то очередной междусобойчик на работе, без мужей, и мне оставлен обед в холодильнике.

– Здесь неподалеку есть сносный ресторан, «Жако», вас устроит?

– «Жако»?! – я не могу поверить своим ушам, ведь там подают морских гадов, не то чтобы считающихся кошерными.

– Теперь все нормальмно, нет когнитивного диссонанса? – парень забрасывает в багажник реквизит: пальто, шляпу, парик с пейсами, накладную бороду.

– Зачем этот маскарад?

– Терпение, Владимир Ильич, вы креветки любите?

Хорошие креветки – моя страсть. За креветки в соусе «рокфор» я не задумываясь могу продать любой секрет шпилечного клапана для редуктора высокого давления.

– Сдаюсь, – говорю. – А вас как зовут?

– Марио.

– Тогда, зовите меня Влади, как все, а не Владимиром Ильичом. – А то неловко как-то, меня уже давно так никто не зовет. А вы откуда?

– Я все вам объясню… Влади. Наберитесь чуть-чуть терпения.

Едем недолго, минут десять, и в моей голове вертится лишь одна знаменитая фраза: «Никогда не заговаривайте с незнакомцами». Полдневный народ уже схлынул, а до вечера еще далеко, и мы практически одни, если не считать пары посетителей, занятых десертом. По всему видно, что Марио здесь не в первый раз, также как и я. По праву хозяина он выбирает вино и, перед тем как окончательно решить, делает паузу – смотрит на меня и ждет одобрения. «Шардоне Гамла»[19] я всегда готов одобрить.

Когда официанты, заполнив стол салатами, отходят, я отпиваю вина и вопросительно смотрю на Марио. Но он не торопится, режет горячий хлеб, берет понемногу салатов, смакует «Шардоне». Он очень хорошо говорит по-русски, чисто и без акцента, но у меня создалось впечатление, что его русский – не родной. То же самое и с ивритом – нечто неуловимое, не могу определить, но он явно не родился в Израиле.

– Я представляю «Ложу Профессионалов», – он смотрит на меня пристально. – Вы о ней что-нибудь знаете, Владимир Ильич?

– Влади, – поправляю его. – О «Масонской Ложе» я что-то там слышал, а вот «Ложи Профессионалов» – не припомню. Или это одно и то же?

– Вы ведь Профессионал, Влади? – Марио пропустил мой сарказм мимо ушей.

– Хе, был когда-то.

– А сейчас?

– Сейчас я краску замешиваю и кисти продаю с валиками.

– И как, идет?

– Вроде бы идет…

– А что не так? – Марио с бокалом в руке откинулся на спинку стула и рассматривает меня.

– М-да, – беру свой бокал и пью вино мелкими глотками.

«Уважаемый редактор, может, лучше про реактор…» в смысле – про редуктор, тот самый, шипящий на отказ. Задумывался ли я о том, что дальше? Спрашивал ли я сам себя, хочу ли я до пенсии краски продавать? Откровенно, как на духу – не спрашивал, наверное, просто боялся спросить. Я ведь уже давно плюнул на то, что мои разработки никому ни в России, ни в Израиле не нужны. И, я так подозреваю, ни в какой другой стране тоже. А мой собеседник как бы ненароком спросил. И тут меня посещает простая мысль: либо он шпион, либо представитель какой-нибудь безопасности (не той, которая у нас на входе в магазин), но в любом случае, дело-то скорее всего нечисто. Как он сказал: «Ложа Профессионалов»? Ну что за чушь! Скорее всего, меня-таки достала ФСБ за то, что от подлодок без разрешения на ПМЖ сбежал. Только долго что-то искали, ведь шесть лет уже прошло.

– Марио, – ставлю бокал на стол, – давайте начистоту: что вам от меня надо? И зачем вам было рядиться в черное пальто?

Реакция его, прямо скажу – нулевая:

– Как вы относитесь к паранормальным явлениям, Влади?

– Не знаю, – я растерялся. Такого вопроса я никак не ожидал. – А что вы имеете в виду?

– Экстрасенсорные способности.

Понятия, что мой собеседник от меня хочет, у меня нет никакого, и теперь я ловлю себя на том, что меня это начинает раздражать. Сдерживаю себя, потому что соображаю: неспроста это все. Решаю не играть в игрушки и говорить откровенно – кто его ведает, откуда взялся этот Марио.

– Честно говоря, не знаю, не сталкивался.

– А про других-то что думаете?

– Пишут много, а где правда, и где шарлатанство? Откровенно, я не слишком в это верю. Наверное, что-то есть.

На секунду мне показалось, что Марио улыбнулся впервые за все время.

– Если я вам, Влади, скажу, что вы – весьма сильный экстрасенс, то вы мне, конечно, не поверите?

– Не поверю, – сказал я твердо, как только мог, чтобы не оставлять и капли сомнения.

– Значит, вы просто продаете краски, – пробормотал Марио, как бы ни к кому не обращаясь, и замолчал.

Он подозвал официанта и попросил пополнить салаты, которые мы доели, и еще хлеба. Я отметил, что вкусы у нас во многом совпадают: острые восточные кушанья остались нетронутыми, а зеленая тхина, кабачки в соевом соусе, жареные баклажаны, селедка – все исчезло. Мне стало ясно, что «пара часов» было лишь оборотом речи.

– Скажите, Влади, вы не подвергаете сомнению факт существования экстрасенсов?

– Не подвергаю, – говорю. И думаю, что было бы как-то глупо подвергать.

– Хорошо, я тоже согласен, что шарлатанов больше, чем действительно способных людей. Но они ведь есть?

– Есть, наверное…

– Есть, есть. – Марио впервые проявляет некое подобие нетерпения. – Разные есть таланты. Вы про Ури Геллера, конечно, слышали?

– Который ложки гнет?

– Он самый. Действительно гнет, – добавляет Марио, видя мой скепсис, – только таких людей мало. И вообще, универсалы встречаются редко, гораздо чаще бывает, что проявляется лишь очень узкий, я бы сказал, специфический талант, как у вас.

– И какой же это талант?

– Краски. Вы, Влади, Продавец Красок.

– Ну да, я продавец красок.

– Вы не поняли – продав кому-то краску, вы с легкостью можете изменить его судьбу.

– И как именно, в какую сторону?

– Как именно – я не знаю, и, скорее всего, никто не сможет определить. А вот в какую сторону… Хороший вопрос! В любую сторону.

– И что, по-вашему, я могу человека убить или осчастливить?

– Да вы это уже сделали и, поверьте мне, не один раз.

– Не поверю.

– И тем не менее – это так.

– Убил, да?

Марио смотрит на меня очень серьезно и отводит взгляд. Он берет бутылку и разливает вино.

– Убил, Влади Ильич, – говорит он тихо.

– И скольких это, по-вашему, я убил? – спрашиваю с издевкой.

– Насколько я знаю, шестерых, но может быть и больше.

– Послушайте, Марио, или как вас там! – ору на весь ресторан. – Хватит дурить мне мозги! И нечего плести всякую чушь про убийства. Или вы хотите, чтобы я вам поверил?!

– Влади, как расследователь «Ложи Профессионалов», – Марио поморщился, впервые за вечер он ошибся, не нашел в своем запасе подходящего слова (я подумал, что он имел в виду investigator), – я обнаружил девятнадцать случаев вашего воздействия. Счет: тринадцать – шесть. Поверьте мне, вы сделали это неосознанно, и никто не может вас ни в чем обвинить, в том числе, и вы сами не должны себя корить.

– Еще не хватало в чем-то меня обвинять!

– Поймите: поэтому я здесь, поэтому мы с вами сидим и разговариваем. Дело-то серьезное, Влади, никто шутки шутить не собирается.

– А кого я спас?

– Бабушка все еще жива. И, судя по всему, проживет до ста двадцати, дай ей Бог здоровья.

– Какая еще бабушка?

– Брата с сестрой помните? Орли и Орена?

Марио громко хрюкает прямо в «Шардоне», и официанты бросаются вытирать брызги на столе. Хрюкает он оттого, что любовался моей физиономией.

Ни хрена себе, думаю! Вот это номер! Начинаю соображать: наверное, это какой-то трюк или какая-то невозможная и непонятная подстава. Ну как мне забыть эту живописную парочку, Орена и Орли? Они же мои первые клиенты. Но каким образом Марио мог о них прознать? Мысли читает?

– Извините, Влади, – Марио все еще смеется, – не смог удержаться. Теперь вы готовы меня выслушать?

– Это розыгрыш?

– О, Господи, да не розыгрыш! Вы готовы выслушать меня, Влади Ильич?

Киваю, что мне остается делать.

– Как правило, – начинает он, – никто не представляет, что обладает какими-то необычными способностями. И это вполне естественно. Потом начинают накапливаться факты, странные такие факты, которые трудно объяснить. Когда фактов, скажем так, набирается слишком много, становится ясно, что работает Профессионал. Я приведу вам самые распространенные профессии: повар, кондитер, парикмахер, художник…

– Заряженная картина?

– Не смейтесь, как раз картина может обладать очень сильным воздействием…

– Так повар может просто отравить!

– Да не об этом речь, Влади. Повар может и вылечить, и приговорить к смерти, безо всякого отравления, как и любой Профессионал, как и вы. Возьмите, например, ювелиров. На мой взгляд, ювелиры выделяются даже среди профессионалов.

– Почему?

– Из-за силы, заложенной в крохотном камне.

– Ха!

– Не смейтесь, почитайте на досуге историю знаменитых алмазов, а потом подумайте. Возьмите алмаз «Хоуп», например – все, кто имел несчастье к нему прикоснуться, не только владельцы, вплоть до посыльного, перевозившего камень, так или иначе пострадали. А алмаз «Шах», слышали?

– Который в «Алмазном фонде»?

– Тот самый, помните историю?

– Не то чтобы…

– В Тегеране убили Грибоедова, и «во искупление» Николаю Первому в 1849 году привезли огромной ценности дары, в том числе и алмаз «Шах». Дьявольская восточная хитрость. После этого уже более полутора веков Москва с упрямством, достойным лучшего применения, стоит на стороне Тегерана, не считаясь ни с каким здравым смыслом… Сколько богатств и произведений искусства было продано большевиками на запад, а алмаз «Шах» остался в России. Подумайте на досуге. Поищите в Интернете про алмазы. Гильдия Ювелиров всегда была одной из самых влиятельных.

– В знаменитые картины и знаменитые бриллианты я готов поверить. Но чем моя скромная персона может навредить, валик продать?

– Хотя бы и валик. Кстати, поздравляю, Продавец Красок нам известен только один за всю историю Ложи, один во всем мире – и это вы.

– Марио, послушайте… – начинаю я и не знаю, как продолжить.

– Что?

– Я – рациональный человек и не верю в разные там сказки и небылицы. Или вы меня убедите – с фактами убедите в существовании того, о чем вы говорите, или – спасибо за обед, было приятно познакомиться.

– Не кипятитесь, Влади Ильич! Не в фактах дело, не бывает голых фактов.

Марио наклоняется под стол и выуживает из портфеля картонную папку с газетными вырезками. Каждая вырезка покоится в отдельном пластиковом конверте. На папке жирным черным фломастером выведены мои ФИО: Шпильман Владимир Ильич, а на обороте обложки приклеена моя фотография в красном комбинезоне Хоум Центра.

– Те-те-тесь… – пытаюсь произнести сквозь безудержный смех.

– Что это вас так насмешило?

– Те-тесемок ботиночных не хватает.

– Чего? – недоуменно спрашивает Марио.

– «Дело Корейко Александра Ивановича». Ботиночные тесемки…

Марио недоуменно на меня смотрит.

– Вы ведь не из России, Марио? Где вы научились так хорошо говорить на чужом языке?

– Занимался, с Учителем.

– Бросьте, я лет десять занимался с учителем английским: читаю свободно, понимаю почти все по телевизору, а говорю не очень. Никакой учитель не может так научить, но, в то же время вы не из России, это не совсем сразу, но заметно.

– Влади, разумно предположить, что в «Ложе Профессионалов» есть профессиональный Учитель Языков.

– И он помашет руками вокруг вашей головы, и вы заговорите по-русски?

– Я не имею в виду обычного учителя. Вспомните, иногда так бывает, что из какой-нибудь сельской школы в забытой Богом дыре начинают выходить один за одним ученые и политики. А то вдруг все дети в округе прекрасно успевают по биологии, или физике, или географии – не важно. Да еще влюблены в своего Учителя, все поголовно, вплоть до отпетых хулиганов. Знакомо? Никогда не задумывались, почему так происходит?

Марио ждал моего ответа, но я только пожал плечами.

– Просто появляется настоящий Профессионал, Учитель, который может научить любого ученика чему угодно.

– Так-таки чему угодно?

– Практически, да.

– Это гипноз?

– В том-то и дело, что нет. Феномен Профессионалов не раскрыт. Они могут появиться и проявиться в любой профессии, в любом возрасте, в любой стране. Например, Летчик может посадить самолет, у которого кончилось топливо, отказали двигатели, сломано шасси. Он инстинктивно сделает так, что самолет останется цел. Спроси его потом «как» – он не ответит.

– «На одном моторе и на одном крыле»?

– Именно. Кстати, мне недавно довелось услышать, что был такой случай в Израиле, когда посадили F-15 с оторванным крылом. Или Тренер: вдруг из какой-нибудь Тьмутаракани-за-горами выходят борцы и один за другим завоевывают медали на чемпионатах мира, или гимнасты, или фехтовальщики, или еще кто.

– Самородок появился?

– Вот-вот, самородок! Только никакой это не самородок, а Профессионал. Вы Куклачева видели?

– Который с кошками?

– Он самый. Вы представляете, что такое дрессированная кошка?

– Нет.

– И не удивительно, никто в мире не представляет, кроме Куклачева. Он – Дрессировщик Кошек, единственный и неповторимый. Знаете, что он сказал в одном из интервью: «Кошки делают только то, что хотят!» Это же гениальная фраза. И у самого Куклачева каждая кошка делает исключительно то, что ей, кошке, нравится. А как, спрашивается, Куклачев знает, что нравится этой самой кошке?

– Интересно. Ну а спорт, например, великие спортсмены?

– Я вас разочарую, наверное, но считанные единицы.

– Интересно, кто?

– Могу назвать одного – Пеле. Вы видели его игру?

– Практически нет. Так, пару эпизодов по телевизору.

– Много потеряли. В пятьдесят девятом году он забил гол века, обошел четверых игроков Ювентуса и вратаря, даже не опустив мяч на землю. Стадион настолько разбушевался, что матч прервали на десять минут.

– А Марадонна?

Марио криво улыбается, и я начинаю понимать, что на иврите он говорил с едва уловимым аргентинским акцентом.

– Нет. Марадонна – нет.

– Почему? Он же великий футболист.

– Я не говорю о том, что происходит с ним сейчас, но помните его знаменитый гол англичанам, забитый рукой? С настоящим Профессионалом такое невозможно.

– И вы, Марио, ищете профессионалов?

– Именно. Иногда это бывает очень легко, а в вашем случае понадобилось несколько месяцев.

– Почему, интересно?

– Потому что раньше никто не встречал Продавца Красок.

– И все-таки я вам не верю.

– Влади Ильич, я объясню, постараюсь, по крайней мере, а там – ваше дело. – Марио откинулся на стуле. – Первым признаком того, что где-то работает Профессионал, является большое количество необъяснимых, из ряда вон выходящих случаев. Или нарушение всех законов статистики. Я не говорю о простых совпадениях. Какова вероятность выигрыша первого приза в лото?

– Один на несколько миллионов.

– А два раза?

– Перемножить надо, триллионные доли получаются. Но бывает же?

– А три раза?

– Квадрильоны, квинтиллионы, черт его знает… Марио, вы на что намекаете?

– Я не проверял в других странах, но за всю историю лотерей в Израиле был только один такой человек, и выиграл он три раза всего за год с небольшим. Житель, между прочим, достославного города N, и ваш, между прочим, клиент.

– Ну, знаете, у меня есть много клиентов в нашем городке. А как патриот своего города я не советовал бы вам над ним смеяться.

– Вот в том-то и дело, что у вас есть много клиентов. Так я вас и нашел.

– Не понимаю.

– А вы припомните, какую краску вы продали этому господину.

Марио полистал пластиковые конверты и положил передо мной знакомую статью из центральной газеты, которую я когда-то читал. Я вспомнил, что в той же газете был репортаж про погибшего в Альпах Саги. Я вновь смотрел на фото пожилого человека с резкой складкой у губ. Он пришел среди дня с внуком лет четырех. Ему нужна была краска, чтобы покрасить маленький домик для детей, который он сбил из старых поддонов, подобранных на Лаг-Ба-Омер[20] возле супермаркета и предназначенных к ритуальному сожжению на костре. Как добрая половина моих покупателей, как истинный израильтянин, он посетовал, что всю жизнь играет в лотерею, но кроме нескольких грошей, ничего не выигрывал.

Я вспомнил номер краски, что я ввел в компьютер: 1034Т.

– Golden Rain[21], – произнес я очень тихо.

– Что-что? Как вы сказали?

– Golden Rain…

Меня как током ударило… Я вижу расширяющиеся зрачки Марио, несмотря на то, что внешне его возбуждение никак нe проявляется. Он берет со стола бокал и допивает остатки «Шардоне».

– Совпадение, – говорю, и тянусь к стакану попить водички.

– Может быть, – Марио убирает статью обратно и достает другую. – Полюбуйтесь, из того же номера!

Подсознательно я уже чувствую, что она появится, но сознание отталкивает приближающийся момент. Я даже понял, почему Марио выбрал именно эту статью: интервью с Яэль о гибели Саги. Они пришли выбирать краску для их новой совместной квартиры. Представьте: первая красавица и топ-модель, одетая в домашний свитер и потертые джинсы, и Саги, на морде которого одновременно написана гордость обладания драгоценным бриллиантом и досада, стыд за бедноватую оправу.

Посреди зимы я вижу свежий загар на коже будущих молодоженов, горный загар лыжного курорта, Альпийских вершин, свежего снега. Яэль сосредоточенно перебирает листки веера-каталога, Саги занят своим любимым делом – ищет, что бы стянуть.

У меня хорошая память на лица и на номера: OW42P. «Alpine Echo[22]»

Марио смотрит на меня торжествующе.

– Но они же ничего так и не купили! Просто поморочили мне голову и ушли.

– Может быть, это и не столь важно… Вы же помните номер, который они выбрали, вы же его посоветовали. Может, этого и достаточно, я же сказал, никто не знает, на что именно воздействует Профессионал.

Почему из всех нежно-салатовых оттенков я выбрал именно Alpine Echo? Мог же я сказать Teardrop[23], да мало ли что еще можно подобрать: Frosted Ice[24], Pine Bud[25], Washed Needles[26].

Я могу с легкостью подобрать еще десяток-другой разных названий оттенков, отличающихся друг от друга крайне мало. Почему именно Alpine Echo? Вы испытывали ощущение полной беспомощности и безотчетного ужаса, рушащегося потолка и уходящего из-под ног пола одновременно, кошмарного сновидения и не менее дикой действительности, когда проснешься?

Я вспоминаю, как еще ребенком слушал рассказ своего деда о случае из его жизни в общежитии. Это было где-то во второй половине двадцатых годов: большая комната с железными кроватями вдоль стен, крашеные белой масляной краской тумбочки с выдвижным ящиком сверху и дверцей внизу, десяток студентов, делящих помещение, полчища клопов, от которых нет спасения ночью. Кто-то изобретает метод борьбы с насекомыми: надо отодвинуть кровать от стены и поставить все ножки в консервные банки с водой. Но едва заполночь раздается нечеловеческий крик. Один из студентов, плотно завернувшись в одеяло, падает с кровати в проем у стены. Конечно, его с шутками да прибаутками вытаскивают, но до утра уже никто не спит. Упавший с кровати студент скулит, как подбитый щенок, дрожит крупной дрожью, с трудом удается влить в него лишь горячий чай. Дед говорил, что схитрил тогда – подлил водки в пол-литровую кружку с чаем, которым поил своего товарища. А к утру тот, пьяный в дым, рассказал, наконец, свою историю:

«Я заснул, и приснилось мне, что я умер. Все родственники приходят со мной прощаться, но я не верю и пытаюсь с ними заговорить. Я не верю, что я умер, потому что все говорят со мной, как с живым. Похороны приближаются, меня кладут в гроб и везут на кладбище, старухи читают молитвы и крестятся, остальные боятся креститься, но опасаются проклятья священника. Крышку прибивают гвоздями, и гроб опускают в могилу, комья земли стучат по крышке. Здесь я просыпаюсь, я знаю, что проснулся, но не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Я чувствую, что похоронен заживо, и тут мне становится по-настоящему страшно. Я кричу, и тут меня спасают ангелы, мои товарищи».

Ночью нам было смешно, говорил дед, а утром все увидели, что Петр (так его звали) – совсем седой. Он был жгучий брюнет, вороново крыло, а в одночасье превратился в старика. Через год он спился и умер.

– Неплохо, – заявляет Марио. – Даже весьма стильно: «Alpine Echo»!

– Глупости! Глупости! И еще раз глупости!

– Мне было довольно трудно вас найти, Влади, ведь я не представлял, что имею дело с Продавцом Красок. Но взгляните на еще одну статью, она должна вам сказать о многом.

Марио вновь шуршит целлофаном и вытаскивает на свет мелкие листочки местной газетенки города N, которую нам каждую неделю суют в почтовый ящик. Если не считать объявлений о купле-продаже, читать ее опасно для здоровья.

– Благодаря этому я вас нашел.

Читаю заголовок: «Помощь приходит оттуда». И ниже: «Умерший дядя знает, о чем говорит». Уже, думаю, интересно, привет с того света. Начинаю разбирать довольно мелкий и неопрятный шрифт. Женщина, которой, судя по нечеткому фото, где-то за сорок, весьма откровенно рассказывает о своих бесчисленных попытках завести ребенка. Она подробно описывает все мытарства и процедуры, которые ей пришлось пройти; как она боролась за оплату лечения; как все специалисты советовали ей отступиться и пойти на усыновление; как она дошла до грани помешательства, потери работы и развода с мужем. Она никогда не верила в потусторонние силы, но под конец сдалась и обратилась к женщине-медиуму.

– Чушь какая-то. Марио, зачем вам это понадобилось? Опять глупости, и не смешно.

– А кто сказал, что смешно? Вы же не анекдот читаете, а случай из жизни, который имеет к вам непосредственное отношение.

– Ребенка ей я не делал, это уж точно.

– Это как сказать! – Марио усмехается.

– Да бросьте вы, ведь действительно не смешно!

– Я вас прошу, Влади, дочитайте до конца. А там поговорим.

Вздыхаю и продираюсь дальше.

Медиум поведала ей, что ее недавно умерший дядя передает ей способ забеременеть: она должна сделать ремонт в квартире и особое внимание уделить детской комнате. Оборудовать ее так, как будто она уже ждет ребенка, купить подходящую мебель, ковер, выбрать краску для стен и потолка, занавески, другие детали интерьера. Прощаясь, она посоветовала:

«Не обязательно покупать все самое дорогое, главное – все должно идти от сердца. Выбирая любую деталь, просто думайте о ребенке, как об уже свершившемся факте. Пойдите туда, где можно приобрести все сразу. Пойдите в будний день, чтобы было не много покупателей, и вам уделят столько внимания, сколько потребуется».

Отрываюсь от текста и смотрю на Марио.

– Она ведь к вам тоже заходила? Помните номер краски?

– Не может быть!! – вскакиваю и едва не переворачиваю стол.

– Сознавайтесь уже, Влади Ильич…

– 6081Р, – выдыхаю, – «Infant smile[27]».

* * *

Я, наверное, на какое-то время отключился от действительности, потому что, когда я снова включился, на столе появился кофе, яблочный штрудель и бренди. Первым делом опрокидываю бренди и запускаю вслед добрый глоток горячего кофе. Слегка прихожу в себя. Марио делает официанту знак повторить. Смотрит на меня внимательно, но ничего не говорит, явно ждет, что теперь ход за мной.

– Валяйте про ложу, – говорю. – Зачем она вообще нужна?

– Напрасно, Влади, «Ложа Профессионалов» нужна прежде всего вам, для вашей защиты.

– От кого?

– Найдутся желающие, отбоя не будет.

– Ребенка заделать да миллион слупить? Конкурента убрать? Счастья пожелать?

– Для начала, Влади, любое из перечисленного стоит немалых денег на, скажем так, «сером рынке», а попросту – в криминальной сфере. Подумайте, ведь возможности у вас неограниченные. Но это еще не все, вами могут заинтересоваться и государственные службы.

– На кой черт я им нужен?

– Подумайте немного, поразмыслите, пофантазируйте. Красочку для танка подобрать, для самолетика, лодочки подводной, – усмехается. – Что бы вы посоветовали, а?

– Ну для танка «Cracked shell[28]» хорошо подойдет. Номер 5084Т.

– С юмором у вас все нормально.

– Конечно, танки в темно-розовый цвет не красят.

– А все-таки, если серьезно?

– «Delusion[29]». 90104T.

Марио смотрит на меня так, что хмель из головы улетучивается мгновенно.

– А вы опасный человек, Влади Ильич. С вами Третью Мировую можно начинать.

– Марио, вы меня извините, но хватит дурака валять – давайте лучше про ложу.

– «Ложа Профессионалов» призвана защитить таких, как вы.

– От кого?

– От любого, кто захочет вас использовать.

– Мафия?

– Не только. Вы сейчас, не задумавшись ни на секунду, выдали такое, за что любая армия, любая разведка сделает абсолютно все.

– Что значит, все?

– Все – это значит, что ни перед чем не остановится. Не будут препятствием ни законы, ни человеческие жизни.

– Почему?

– Опять не хотите чуть-чуть задуматься? «Delusion». Покрасить такой краской вашего благословения самолет, и он может стать невидимым для радаров и без всяких высоких технологий.

– И ничего, что будет фиолетовым отдавать?

Марио снова пропускает мою иронию мимо ущей:

– «Golden rain», «Alpine echo», «Infant smile». Все ваши рекомендации чудесно сработали, просто замечательно. Не находите? «Alpine echo» даже не у вас купили. Так почему же не годится «Delusion»? Еще более элегантно, чем прежде. Снимаю свою черную шляпу вместе с пальто.

– Вы не сказали, зачем вы вырядились под хасида?

– Не под хасида, впрочем, это не важно. Что бы вы ответили, если бы кто-нибудь спросил вас о том, кто заходил к вам в отдел?

– Дос какой-то.

– Вы бы меня опознали потом?

– Вряд ли.

– Вот для этого и вырядился, простая предосторожность, да и не полезет никто, не заподозрят, не обратят внимания на какого-то доса. Я ведь заходил к вам в отдел несколько дней назад, не помните?

– Нет, не припомню.

– Видите.

– Ну, хорошо, а чем это ложа может мне помочь?

– Прежде всего, предупредить, чтобы вы были осторожны.

– Людей не убивал, да?

– Ложу это не интересует, это на вашей совести, а не Ложи.

– Ложе абсолютно все равно, буду ли я помогать бедным или убивать их? Так получается?

– Именно так.

– Звучит довольно дико.

– Почему?

– Ну, существует же мораль, заповеди, в конце концов.

– Влади Ильич, не смешите мои тапочки, как говорят в Одессе. Вы марксистско-ленинскую этику в институте проходили? Что там написано большими буквами, а? «Все этично, что идет на пользу большевикам». А то, что большевикам на пользу не идет – преследуется по революционному закону. И остальной мир от них почти ничем не отличается, только маскируется лучше.

– Все-таки, какая связь с Ложей?

– Профессионалы – никакие не супермены, а обычные люди. Вы ведь не Джеймс Бонд?

– Да не похож.

– Вот-вот, вы также и не Гарри Поттер, чтобы фехтовать на волшебных палочках. Но профессионалы могут больше, чем простые люди. И их очень легко использовать в разных целях, неважно каких: добрых или злых. Их сила, направленная определенным образом, может изменить мир, но, как правило, эти люди не способны себя защитить. Ложа призвана их защитить.

– От кого?

– От мафии, от государств, разведок, сект, церкви…

– Все в одну кучу? А если я, скажем, захочу послужить своей стране?

– Пожалуйста, только последствия такого шага могут быть для вас непредсказуемыми.

– Почему?

– Если придете сами, то сто против одного, что вам не поверят и посадят в психушку. А если вас кто-нибудь вычислит, как я, например, то вы запросто можете исчезнуть.

– Хм…

– Все спецслужбы интересуются паранормальными явлениями, и эти отделы одни из самых засекреченных.

– Марио, вы действительно думаете, что я могу на что-то влиять?

– Я уверен в этом.

– Почему? Ведь могут же быть совпадения… В голове не укладывается.

– Влади, я проверял выходящих от вас покупателей – краска несет в себе заряд, это факт.

– Вы сами только что говорили совершенно другое про факты.

– Я вас проверял, есть способы.

– Какие, если не секрет?

– Я был, то есть, я и сейчас являюсь довольно хорошим лозоходцем. В Ложе придумали мне специальную рамку, которая реагирует на паранормальные объекты, конечно, только в моих руках. Если кто-то другой возьмет ее в руки, то ничего не будет, из чистой предосторожности.

– И Ложу действительно не интересует, как именно я намерен использовать свои возможности?

– Действительно нет. Вам будет предоставлена любая помощь вне зависимости от того, убиваете ли вы людей или лечите. Забыли: ваш личный счет тринадцать – шесть.

Смотрю на Марио недоверчиво:

– И все свои заключения вы сделали на основе того, что… э… участники были моими клиентами?

– Рамка, Влади Ильич, рамка, как правило, не врет. И, поверьте моему слову, – ваш счет считается весьма и весьма положительным… На одного мерзавца у вас двое хороших людей. Бывает и наоборот, и еще намного хуже.

– И я могу решать, кто мерзавец?

– Можете, Влади. Почему бы и нет – вы не хуже других.

– То есть как?

– Да так. Мы все время встречаем людей и решаем для себя: мерзавец он или приличный человек. Только последствия вашего решения имеют несколько большее значение для означенной личности.

– И она-таки может умереть?

– Сколько вашей душе угодно!

– И вы можете объяснить, как это происходит?

– Я же говорил: никто не знает.

– Но у вас есть гипотеза?

– Эк вы загнули… Ну, есть, конечно. Я думаю, что все дело ввероятности. Вы просто очень сильно повышаете вероятность какого-либо события. Выигрыша в лотерею, несчастного случая, других происшествий.

– Зачатия, например?

– С формальной точки зрения, это тоже лишь событие с определенной вероятностью. Улавливаете?

– В голове не укладывается. И еще вопрос: Ложа же может действовать в своих целях?

– Использовать вас?

– Да.

– Только если вы выразите желание.

– Но кто все-таки определяет добро или зло?

– А вы сами, Влади Ильич! Вы что, хотите, чтобы кто-то разделил для вас все человечество на светлых и темных, на правых и неправых, на своих и врагов, на добрых и злых? Нет, дорогой мой, вы сами будете это делать. Постоянно, каждый день. И вы будете помнить, что от вас может зависеть жизнь и смерть. И вы не будете знать, какая судьба настигнет вашего клиента. Вы можете изо всех сил притворяться, но искреннее подспудное ваше мнение вынесет приговор независимо от вашего сознания. Хотите вы этого или нет.

– А если не хочу?

– Очень просто: не продавайте краски.

– Но ведь должен же я как-то зарабатывать?

– Идите в сторожа.

– Был уже…

– Так не жалуйтесь.

Я замолкаю. Странный у нас какой-то разговор получается: с одной стороны, я не склонен верить ни одному его слову; с другой – сбить Марио с толку невозможно, у него на любое мое возражение готов ответ. И, должен сознаться, его доводы не лишены логики. Странной такой логики, но в какие-то моменты я ловлю себя на том, что он меня убеждает, и я готов ему поверить.

– Марио, а почему я должен вам верить, что вы из какой-то там Ложи Профессионалов? Вы с тем же успехом можете быть из мафии или из спецслужб.

– Чуть-чуть подумайте, Влади. Если бы ваши подозрения имели под собой почву, то не сидели бы мы в ресторане и не беседовали, как два приятеля, а схватили бы вас на улице и притащили в какой-нибудь грязный подвал, где прежде всего избили бы до полусмерти.

– Зачем же бить, если я нужен живой.

– Я же сказал «до полусмерти». Это прием такой – сломать человека с самого начала. А задача Ложи, как раз наоборот, вам помочь.

– И какой у Ложи интерес мне помогать?

– А вот когда вы, Влади Ильич, с Ложей познакомитесь, если захотите, конечно, тогда вы и поймете.

И опять, несмотря на все сопротивление организма, накатывает какое-то странное ощущение, что Марио не шутит, что все его слова – правда. Верю ли я в раздвоение личности? Хороший вопрос. Скорее всего – не верю, но я физически чувствую это раздвоение.

– Я могу взять вашу папку и с ней ознакомиться?

– Да, конечно, пожалуйста! Только папка эта – ваша, а не моя. – Марио делает универсальный знак официанту, показывая, что он просит счет. – Обратите внимание, Влади Ильич, на совсем курьезные события: самолет падает на крышу дома, две машины сталкиваются посреди ночи на пустой дороге. Посмотрите на досуге.

– Вы дадите мне свой телефон? Я смогу с вами связаться?

– Извините, нет. В этом нет ничего личного, лишь правила конспирации.

– В шпионов играем?

– Поверьте, нет. Так будет лучше, прежде всего для вас. Я свяжусь с вами сам.

– Спасибо за обед… или ужин, – я замечаю, что на улице успело стемнеть.

– Представьте, Влади, – говорит он напоследок, – вы пришли на работу в плохом расположении духа: с похмелья, или с женой поругались, и подходит к вам клиент, до которого вам совсем нет дела, и раздражается, что вы не хотите уделить ему внимание. Запомните, вы с легкостью можете его убить.