Читать книгу Продавец красок (сборник) - Александр Тарнорудер - Страница 3

Однако, тенденция.

Уснуть я не могу, то ли из-за того, что утром спал почти до двенадцати, то ли потому, что мысли всякие лезут в голову. А главная мысль: «Как ко всей этой истории относиться?» Хорошо, конечно, весело посмеяться и побалагурить, а если за этим действительно что-то стоит? И откуда только взялся этот Марио на мою голову, со своей дурацкой папкой. Ведь не один-два-три – многовато пунктиков насчитывается. Так как: тенденция или не тенденция? Без стакана, как говорится, не разберешься. «О!!», – думаю, это уже не мысль, а идея. Встаю потихоньку, чтобы Инну не разбудить, и заливаю пару ледяных кубиков чистой и прозрачной, как слеза, из морозилки. Включаю комп, и пока он грузится, ловлю себя на том, что братцы-кубики уже одиноко дренькают о стекло. Покрываю их снова и даю себе слово больше так не делать.

Принимаюсь дополнять таблицу, которую забросили на полпути. Начинать с негатива как-то не хочется. Итак, что мы имеем в плюсе:

Grandma's.

Старушка излечилась от рака.

Cupid Green. Одинокая женщина находит мужчину своей мечты.

Golden Rain. Пенсионер три раза выигрывает в лотерею первый приз.

Infant Smile. Женщина сумела забеременеть, несмотря на приговор врачей.

Engaging. Слепая женщина находит спутника и призвание в жизни.

Kind Sky. Народный миллионер выживает в авиакатастрофе.

Intimate Evening. Одинокая пенсионерка из мошава находит друга.

High Up, Angel Blue. Женщина чудом выжила в авиакатастрофе в Таиланде.

Smooth Way. Женщина осталась практически невредима в разбитом вагоне.

Bells Of Holland. Женщина излечилась от наркомании.

Всего десять строчек получилось, а Марио почему-то говорил о тринадцати. Наверно, он ошибся. Или у него где-то есть еще материалы, которые он просто не положил в папку. Перехожу к отрицательной части:

Alpine Echo.

Попал в снежную лавину в Альпах, Клептоман из богатой семьи.

Lady Di. Погибла в автокатастрофе, врезалась в опору моста. Побила сестру.

Crushed Rock. Самолет врезается в дом, и на голову падает каминная труба. Нагло оставил жену на стоянке одну.

Turned Earth. Погиб во время землетрясения в Перу. Скандалил на пустом месте и требовал скидку.

Sleepy Pink. Заснул за рулем и погиб в аварии. Хамло из больницы, бил жену и обидел Вики. Berry Wine. Ехал с вечеринки и погиб в аварии. Приставал к шестилетней девочке.

Stormy Sea. Утонул при катастрофе парома. Женился и имел любовницу.

Есть о чем задуматься. Я, конечно, не люблю, когда обижают детей и женщин, но не убивать же за это. Скажешь иногда в сердцах: «Чтоб ты сдох, паскуда!» А если тебя подслушает в это время тот, кто принимает решение? И паскуда сдохнет. Кто прокурор, что вынес приговор, а кто исполнитель? И виноват ли исполнитель, Аннушка небезызвестная? Как Марио сказал: «Повышение вероятности события». Является ли преступлением повышение вероятности события, разлитие масла, например? Иди разберись. Если просто наступить человеку на ногу грязным сапогом, а он после этого впадает в раздраженное состояние и попадает под трамвай безо всякой Аннушки, это как? Ведь наступивший ему на ногу, получается, вероятность-то и повысил. Или, скажем, сделали женщине прическу неудачную, обкорнали в парикмахерской – идет она домой, и на красный свет не реагирует. Парикмахера казнить, или как? С Инной чего случись… Так попадись мне этот парикмахер в магазине: получит Xerxes[55] Blue в сочетании с Bubbles[56] – это уж по меньшей мере, можно еще и Wood Box[57] добавить, для надежности.

«Жених» этот, Stormy Sea, кому он мешал? Ходил парень одновременно за двумя девками: одна – дома, другая – в подсобке или на складе, так весь ангар потешался. За спиной у Нурит смеялись, конечно, но вида не подавали. Не знаю, что Нурит себе думала, да только выйди она после такого quicky из туалета, как туда в момент Марципан шмыгал. Лишил я, выходит дело, всех сотоварищей бесплатного зрелища и вечной темы для пересудов. И что молодые и красивые девчонки на таких плюгавых вешаются, за что любят? Нурит, как узнала про свадьбу, неделю на работе не появлялась, а потом, глядим, опять хахаль начал ходить, как ни в чем не бывало.

Правильно в народе говорят: «Не клянись с рюмкой в руке». Разволновался я что-то, зря слово себе давал. Одно утешение, в отсутствие свидетелей самому себя прощать как-то не зазорно, глаза не колет. Ощущение, только странное какое-то, полного непонимания, что происходит.

Вспомнилась весна восемьдесят третьего… У нас в КБ объявили, что очередные испытания будут на Черном море, а не на Белом. Что сразу началось! Белое-то море всем уже поперек горла, а тут путевки на курорт чутьли не на месяц. Какие страсти разгорелись за места на испытаниях! Только напрасно копья ломались и жопы лизались – андроповский указ помните, о «повышении дисциплины»? Вот-вот, заперли всех на базе под Севастополем, а в городе военные патрули командировочных по пляжам да по кафе вылавливают. Но не в том суть, начинаем свою ИСС-ку запускать с мышами – все дохлые всплывают. И глубина-то небольшая, семьдесят метров всего, а дохнут, сволочи. На Белом море все отлично было, мы победителями на испытания ехали. Устинов хотел достижениями перед Политбюро похвастаться – из-за этого Черное-то море и выбрали. А мы со своими мышами были кем-то вроде клоунов в программе, чтобы господ позабавить. От этой забавы, правда, наше финансирование зависело, поэтому, сами понимаете: дирекция, партком. Первый отдел себя выше всех ставит – того и гляди в саботаже и измене обвинят, а мыши дохнут, проклятые. Кессонка вроде, а точно сказать никто не может. Надо мышей в Москву срочно отправлять, Инке в институт. Договорились, конечно, с гражданской авиацией. Привозим в Симферополь ящик с мышами, обложенными сухим льдом, прямо на летное поле, а летчик в последний момент видит, что из ящика белый дымок через щели пробивается.

– Вы что, – говорит, – оху-ли, мужики! Сухой лед в самолет! Я еще жить хочу!

– А что делать, – спрашиваем, – мы же хотели, как лучше.

– Что за груз-то?

Показываем ему накладную: «Секретно. Мышь белая мертвая – 27 шт.» Вижу, пилоту нашему как-то плохо становится – не верит. По поводу прибытия Полибюро в Крыму чрезвычайное положение объявили, аэропорт – зона повышенного внимания.

– Не повезу, – говорит, – в другое время, может, и взял бы, а сейчас, вы уж извините, мужики.

Не знаю, что и предпринять, нам мышей позарез отправить надо. Дело жизни и смерти.

– Слушай, а что нам делать-то? Ведь это правда мыши, я тебе могу ящик открыть, сам посмотри. Возьми вот, в подарок от подводников, – даю летчику плоскую фляжку из титана на пол-литра спирта, полную, конечно.

– Сухой лед, – говорит, – никак не могу. Идите в буфет, скажите, Игорь послал, заполните ящик обычным льдом – тогда возьму.

– Протечет ведь.

– Хрен с ним, пусть течет. Соображать-то надо, мужики, углекислый газ – и в самолет.

Сдержал слово, взял мышей в Москву. Инна под утро позвонила: кессонка, нет никаких сомнений.

Вот тогда нам по-настоящему плохо стало. Мы же на Белом море все сто раз проверили да откалибровали, а как сюда приехали – дохнут, подлые, от кессонки. Давай, думаю, снимем еще раз график подъема, делать-то все равно нечего. И правда, подъем быстрее идет, чем нужно, вот и дохнут. До главного показа остается всего три дня, а у нас нет ни одного положительного результата, и, что самое противное, не понимаем, в чем дело. Сидим дни и ночи на кофе. Хороший, думаю, отдых получился на берегу Черного моря, после него нам другой конец необъятной родины светит.

Что больше всего злило – это ощущение полной беспомощности и непонимание ситуации. За два дня настроение стало хуже не бывает, даже черный юмор иссяк. Нас двое в группе было лиц еврейской национальности: Владимир Ильич и Натан Моисеевич, Натик и Владик. Я его тогда по молодости Мойшевичем дразнил. Пошли мы с ним вечером прогуляться по пирсу, Натан и говорит:

– Плохо, что Андропов к власти пришел. Видишь, как они с дисциплиной закручивать стали, как при Сталине. Вы все молодые еще, справитесь как-нибудь. Я надеялся хоть одним глазком на Мертвое море посмотреть, а теперь и пенсии, небось, не видать, на Колыме. – А у самого на глазах слезы.

Меня в тот момент как молнией ударило.

– Мойшевич!! – ору на весь пирс. – Ты – гений!! Я знаю, что происходит! Мы идиоты все! Нас всех на Соловки надо за тупость!

Он на меня смотрит и говорит:

– Ильич, ты не шути так.

– Натик, мы все – мудаки! Ты, старый еврейский дурак, извини меня, молодого еврейского осла. Ты подумай, что ты сейчас сказал, насчет Мертвого моря! Соображаешь?!

Натан Моисеевич останавливается и говорит тихо:

– Соленость…

– Ну конечно! Мы же всегда на Белое море ездили, а тут…

– Надо перекалибровать с учетом плотности воды, а на это потребуется несколько месяцев испытаний, гражданин молодой еврейский осел.

– Придется рискнуть и выставить регулировку наглазок.

– У нас осталась завтра одна последняя попытка, молодой человек. Возьметесь всех угробить? Ильич, ты что? Ты забыл, что на каждом винтике пломба стоит? Ты нашу последнюю соломину хочешь сжечь?

– Почему соломину?

– Ильич, сам посуди: ты кто? Разработчик, инженер из КБ. Ты представил изделие на гос. испытания по утвержденной программе. Изделие эту программу прошло, о чем есть подписи и печати. После твоей подписи еще два десятка стоит. Как только разбирательство начнется, все друг на друга валить станут. А наша очередь в ад отнюдь не первая, ведь на что угодно можно прицел навести: заводской брак, нештатная транспортировка, неправильное складирование, отсутствие надлежащего инструктажа, а ты хочешь сам себе веревку свить да намылить – регулировки поменять. С ума, что ли, сошел?

– Тайком можно, чтобы никто не видел. Да и не говорить никому, я-то знаю, куда отвертку сунуть, чтобы пломбы не повредить.

Мойшевич смотрит на меня и улыбается:

– Знаешь, Владик, я как-то раз во времена оные забрался в окно второго этажа, чтобы привязать рыболовной леской перо самописца. Мы гос. испытания проходили.

– Прошли?

– Прошли.

– Так что?

– Я уж по-стариковски на шухере постою.

Последний глоток пью за Натана Моисеевича, светлая ему память. Ему не довелось дожить до пенсии, через год после нашего триумфального возвращения с Черного моря он умер от инфаркта.

Я вспомнил то жаркое лето восемьдесят третьего, потому что двадцать с лишним лет так остро не испытывал тех же чувств страха и непонимания. Был путч в девяносто первом, Белый Дом в девяносто третьем, дефолт в девяносто восьмом, где нам с Инной нечего было терять. Вот и сейчас я не понимаю, что происходит. С одной стороны, факты – упрямая вещь, и есть вполне определенная корреляция между названием краски, которую купили мои клиенты, и их судьбой. Ведь нельзя же отмахнуться от того, что Lady Di врезалась на машине, как принцесса Диана, в опору моста, а Alpine Echo погиб в лавине в тех самых Альпах, a Turned Earth – от землетрясения в Перу, а Stormy Sea – утонул в Таиланде. И все эти типы вызвали во мне, если не омерзение, это уж слишком, то неприятие, брезгливость, чтоли. Да и не стал бы я их убивать. А если, действительно, все дело в вероятности, кому как повезет?

Свихнуться можно от ощущения беспомощности.

Ловлю себя на том, что глаза слипаются, и бреду обратно в постель. Утром Инна уходит рано, она в полседьмого ждет на углу развозку, а Хоум Центр начинает работу с девяти, поэтому мы по утрам не встречаемся. Какой идиот придумал, что «утро вечера мудренее»? Наверно, все-таки, мудрЁнее, ошибочка вышла. Могу ли я посоветовать кому-нибудь Summer Storm[58]?

А если мой клиент возьмет, да и выберет Thunderstorm[59]?

Придет ко мне, скажем, депрессивный элемент и купит Silk Knot[60].

Повеситься гражданин может запросто после такого выбора. Умрет ли Mt. Smokey[61] от рака легких, вот в чем вопрос? Пойдет ли на дно Atlantis[62] вместе со всей семьей? Сгорит ли осенью дом, окрашенный в Autumn Ashes[63]?

Поскольку сегодня воскресенье, то меня ждет на обед фаршированная ветчиной пита, а не алюминиевый подносик с обедом из инниной столовой. Ночью я слегка переусердствовал, поэтому крепкий кофе совершенно необходим. Однако общая заторможенность организма идет на пользу, лениво двигаю плавниками по квартире. После легкого завтрака спускаюсь вниз и обхожу вокруг гнедой. Ничего подозрительного не замечаю. Хотя на работу ехать мне всего минут пятнадцать, выхожу я по старой автобусной привычке за полчаса. Если задерживаюсь, то срабатывает какой-то странный внутренний триггер, и я начинаю нервничать. Непонятно почему. Пятнадцать минут – это еще с небольшим запасом, а если светофоры зеленые, то дорога занимает всего десять. Когда я работал в охранной фирме, такая предусмотрительность была оправдана, потому что за опоздание даже на минуту срезали четверть часа. Но в Хоум Центре такого нет, платят строго за отработанные часы, а привычка осталась. Сегодня мне, напротив, хочется почему-то потянуть время. Я осторожно выезжаю из грубо оштукатуренного стойла между столбами и останавливаюсь у тротуара, чтобы пропустить соседей. Они в знак признательности, что я их сегодня не задавил, делают мне дежурный взмах рукой.

У первого же светофора меня встречает нервная какофония клаксонов, и я в очередной раз радуюсь, что наш ангар находится на выезде из города, и основная пробка стоит мне навстречу. Как всегда после первых дождей, перекрестки полны битого стекла, хрустящего под колесами. Каждый такой хруст воспринимаю, как будто я наступил на осколок босой ногой. Еду не торопясь, правда, и не слишком медленно, но все равно чувствую, что действую на нервы спешащим попутным водителям. Я могу не останавливаться у контрольной будки, но торможу и опускаю стекло, чтобы поздороваться с Феликсом.

Посередине разлинованного прямоугольниками пространства меня посещает мысль, что сегодня мне почему-то совсем не хочется парковать свою машину в дальнем углу. Надо сказать, что по негласному правилу сотрудникам не рекомендуется занимать места перед самым входом в наш ангар. Это из-за тех самых посетителей, которые удавятся за место в первом ряду. Мне в первый ряд не надо, поэтому выбираю место отдаленное, но с обзором, чтобы из дверей гнедую было видно. Всегда приятно входить с улицы в ангар. Летом он прохладен по сравнению со средней израильской температурой, а зимой у нас теплее, чем снаружи. Но сегодня ангар, вместо приятного утреннего тепла, обдает меня затхлым ощущением нежилого помещения. Впрочем, может быть, эта затхлость всегда присутствует по воскресеньям, когда включают вентиляцию после субботнего выходного.

Полное освещение включается ровно за минуту до открытия, а пока между полками царит полумрак, и бродят тени моих сотрудников. Работники, бравируя своей избранностью, гордо проходят мимо ранних покупателей, переминающихся возле дверей. В воскресенье утром не покупают краску. Оживление у меня наступит лишь к концу недели, когда сподручнее делать ремонт. Парочка каталогов-вееров поджидает меня около смесительной машины, но сегодня мне не хочется играть в цвета. Хочется прикрыть глаза, когда ярко вспыхивают лампы после нескольких сполохов беспорядочного мерцания.

Мои мысли крутятся вокруг Марио: кто он, откуда взялся? Пытаюсь представить его по памяти: несколько узкое лицо, еще более сужающееся к подбородку; светло-каштановые волосы, короткая, но не слишком, стрижка; серые глаза; обычное такое, ничем не выделяющееся лицо человека, которому можно дать от тридцати до сорока пяти. Рост около ста семидесяти, фигура скорее скорее худощавая, чем плотная. Одет в черные брюки и белую рубашку, и еще на нем была жилетка. На номер его «Мазды» я, конечно, не обратил внимания. Портфель коричневой кожи, что он бросил под стол, был весьма даже потрепанный. И ни телефона, ни адреса.

Напрасно я сегодня надеялся на благословенные воскресные утренние часы отдыха. Забастовка школьных учителей внесла свои коррективы в размеренное течение жизни, и прямо с открытием магазина в мою епархию вторгается живописная парочка. Хорошего ничего не жду, поскольку видел их на стоянке. Мать лет сорока с дочкой-подростком поставила свой джип напротив входной двери на месте для инвалидов. Знака принадлежности к инвалидам, естественно, никакого нет. Тяжеловесность фигуры – намного выше средней, но последней моде на низко сидящие обтягивающие портки следует неукоснительно. В дочке уже видны материнские гены: и в комплекции, и в выборе одежды. Сразу понимаю, что покупать ничего не собираются, а притащились исключительно ради каталога-веера. Задача перед ними стоит, прямо скажем, не легкая – выбрать цвета для стены с облаками. Дохода мне с таких клиентов никакого, одна лишь головная боль. Сую им в руки веер, и ретируюсь в самый дальний угол, чтобы сами все выбрали да убрались побыстрее.

После получасовых дебатов мамка начинает с надеждой бросать взгляды в мою сторону. Еще три дня тому назад я с гордостью ждал, когда наступит мой звездный момент – меня попросят помочь в выборе краски. А сегодня мне не в радость любимое развлечение, я отдаю себе отчет в том, что мне совсем не симпатичны эти покупатели, и я не хочу иметь с ними дела.

Дочка явно взяла бразды правления в свои руки. Поскольку комната ее – она и хозяйка. Вот только опыта маловато, ну а с нахальным молодецким напором у нее все нормально. Мне предлагается одобрить ее выбор, а я не знаю что мне и делать. Я боюсь Mermaid Flower[64], я никак не могу рекомендовать North Wind[65].

Я шарахаюсь от Heaven's Gate[66], как от самого черта. Little Girl Blue[67] звучит как будто невинно, но кто знает, какой смысл может крыться за таким названием, потому что завтра кто-нибудь вроде Стивена Кинга напишет новый триллер, и моя юная клиентка очутится посреди жестокой сексуальной драмы.

Советую покрасить стену в Cloud Wisp[68] в надежде, что не найдется какой-нибудь гадости за кадром. Соглашаются – теперь дело за цветом облаков. Ну до чего богатый у нас выбор – душа радуется. Можно посоветовать: Piano Keys[69], Milky Way[70], Swan Wing[71].

Я чую непосредтвенную опасность только в Ash White[72]. Но кто может поручиться, что Sky Cloud[73] не встретится где-нибудь на пути в Турцию, и дребезжащий чартер не рухнет в море. Девочка-таки выбирает Sky Cloud – практически наверняка из-за слов в сочетании: «Sky» и «Cloud». Уже на выходе, расставшись с веером, она вспоминает, что еще одну стену в комнате надо разрисовать розовыми сердечками. Процесс повторяется по-новой, потому что розовых цветов тоже хоть отбавляй: Single Petal[74], Lilac Mist[75], Fairyland[76].

Можно насчитать добрую сотню розовых цветов, я не преувеличиваю. Кончается розовая радуга жизнеутверждающим Healthy Glow[77], за которым следует Sunbaked[78], который я по понятным причинам советовать не могу. Останавливаются они на Inca Red[79].

Никакой дурной ассоциации в голову не приходит, кроме того факта, что инки канули в лету. Интересно, чем же их привлекло название Inca Red? Почему не Remember Rose[80] или Cactus Berry[81]?

Мне лично подошла бы совсем нейтральная Terracota[82] – было бы гораздо спокойнее.

Не нравится мне Sky Cloud. Не могу сказать, почему, но не нравится – и все.

Когда они уходят, я смотрю им вслед и вижу тяжело трудящиеся ягодичные мышцы, перемещающие тела по направлению к выходу из ангара. С некоторого расстояния две фигуры настолько похожи, что маленькая напоминает матрешку, вынутую из большой. Мне начинает казаться, что я попал в один из фильмов Феллини, настолько сюрреалистична картина.

Я принимаюсь наводить порядок в подведомственном царстве: поправлять криво висящие кисти, подравнивать пушистые ряды валиков. Я представляю, что не шаловливая рука посетителя нарушила стройные ряды моих подданных, а сами они, не выдержав очередной субботней скуки, устроили в отсутствие монарха маленький дворцовый путч. У меня на глазах разворачивается забавный мультик, в котором спрятавшаяся между полками девочка просыпается субботним утром и не может выбраться наружу. Она, естественно, пугается и начинает плакать, и тогда все вокруг оживает: ведра поют и пляшут на полках и машут шляпами-крышками, кисти окунаются в краски и начинают рисовать чудесную сказку.

В ней носящий кроваво красную-мантию (забудьте о подбое) злобный король по прозвищу Red Devil[83] живет в темно зеленом замке Arboretum[84]. Его юная дочь Little Angel[85] с нежнейшим персиковым личиком влюблена в простого юношу по имени Aztec[86], живущего в доме из красного кирпича. Девушку днем и ночью охраняет бледно-зеленое чудовище Bean Sprout[87].

Aztec посылает свою верную сову по имени Night Owl[88] во дворец, чтобы передать Little Angel записку с планом побега. Верный королю, закованный в стальные доспехи, рыцарь Gray Knight[89] перехватывает записку и приказывает наемному убийце Pale Amparo[90], носящему ботфорты изумрудного цвета, уничтожить юношу. Но добрый волшебник Old Lamppost[91], никогда не снимающий свой знаменитый маренговый плащ, дарит Aztecу волшебное заклинание Blue Spell[92] в виде голубого шарфа, при помощи которого юноша побеждает коварного рыцаря и его приспешников. Теперь ему остается перехитрить чудовище Bean Sprout. Aztec надевает темно-синий Blue Ribbon[93] и становится невидимым. Он пробирается в замок и похищает принцессу. Им помогает старый слуга Lazy Phlox[94] с фиолетовым от постоянной дегустации королевского вина носом. Они прыгают на легкий розовый плот Floating Petal[95], и темно-серая мрачная река Feather River[96] несет их прочь от замка. Начальник стражи с каменным лицом цвета грозы по кличке Quarry Pebble[97] возглавляет погоню за беглецами. На реку плотной светло-серой завесой спускается волшебное облако Sky Cloud. В сплошном тумане корабль преследователей налетает на темный утес River Rock[98] и разбивается в щепки. Quarry Pebble с командой головорезов камнем идет ко дну.

Сказка кончается тем, что Aztec и Little Angel играют свадьбу: им светит солнце яркими лучами Amber Light[99], им поет волшебная фиолетовая птица Paradise Bird[100], Evening Breeze[101] наполняет алые паруса королевской яхты Coralline[102], на которой они уплывают навстречу своему счастью.

Sky Cloud. Не зря мне мерещился какой-то подвох с этим названием. Теперь-то я понимаю его истинный смысл. Вот только что я могу поделать? На чем основана моя неприязнь к моим утренним посетителям? На их безвкусии в одежде? Или на том, что они могут позволить себе купить дорогой навороченный джип? А может, это мое благородное негодование, что они нагло заняли предназначенное для инвалидов место?

А не наплевать ли тебе, Шпильман, на все это? Какое тебе дело до того, кто твои клиенты? Ты даже не знаешь, соберутся ли они вообще перекрашивать стены, уже не говоря про Sky Cloud.

Что же мне теперь предпринять? Записывать имена покупателей и просить номерок телефона, чтобы потом проверить, что с ними сталось? Если мне показать чью-нибудь фотографию, то я легко могу вспомнить, что у меня купили, или что я посоветовал. А так, безо всего, я безусловно не смогу восстановить по памяти своих клиентов за все время работы. Или уже начать записывать?

А что, если Sky Cloud уже добавлен к моему послужному списку? Внять совету Марио и переквалифицироваться обратно в охранники? Так что же мне делать: продавать краски или проситься в другой отдел? А если Марио ошибся, и я не Продавец Красок, а просто Продавец? Украдет кто-нибудь, скажем, электрическую лампочку, а она возьми и сделай ему короткое замыкание, пожар в доме, в котором еще и жена, и двое детей… Хорошее получается наказание за мелкое воровство, посильнее будет, чем руку на площади рубить.

Мои мысли постепенно возвращаются к Марио, к последней его фразе, которую он бросил перед тем, как мы расстались. Как он сказал, «…вы с легкостью можете его убить…» Убить за нахальство, за наглость, за мелкое воровство, за грубость… Убить за то, что мне кто-то не нравится, за плохое настроение, за депрессию, за похмелье, за ссору с женой…

Люди придумали вероятность… Придумали принцип неопределенности… А нормальному человеку хочется, с одной стороны – невероятности, а с другой стороны – определенности. У меня же вообще полный кавардак в голове образовался: и невероятность, и неопределенность.

Еще вчера любимая игрушка и предмет поклонения – веер – вызывает отвращение и тревогу. Пока нет покупателей, я иду прогуляться по ангару. Практически все мои коллеги заняты одним и тем же – наводят порядок после пятничного нашествия. Для всех остальных пятница – это желанный день отдыха, когда можно пробежаться по магазинам, а для нас – нашествие гуннов. Но делать нечего, именно в пятницу и по вечерам мы и зарабатываем себе на пропитание. Бесконечные ряды полок десятиметровой высоты. Тысячи, десятки тысяч разных вещей-товаров, ждущих своей участи. Стоп-стоп… Или это вещи с легкостью могут определить участь своих новых хозяев?

Почему противный бледно-розовый Grandma's (глупая шутка продавца) вылечивает, а благородный кремовый Sleepy Pink, не имеющий ничего общего с пошлым розовым, приводит к тому, что и в могилу класть нечего? Каким образом блеклый никчемный Infant Smile, чуть более оранжевый, чем Grandma's, приносит счастье, а один из красивейших темных розовых оттенков, спокойный и нейтральный Berry Wine – летальный исход?

Sky Cloud – один из самых интересных цветов. В нем угадываются оттенки серого, голубого, фиолетового. Он будет играть в зависимости от освещения, от времени дня. Может быть, у моей юной ничего не купившей покупательницы не такой уж плохой вкус. Или взять братьев Давиди: моя идиотская насмешка над Дани с этим голубеньким Kind Sky против очень насыщенного красивого и богатого серого Crushed Rock, убившего его брата Давида.

Невероятность и неопределенность…

На обед меня ожидает сюрприз – пита-маритима. Инна постаралась. В салат «Маритима» входят мелко порезанные соломкой ветчина, твердый желтый сыр, свежий и соленый огурчики, приправленные майонезом и капелькой дижонской горчицы на кончике ножа. Рецепт мы позаимствовали в Эстонии в одноименном ресторане: после обеда мы спустились в бар и из меню на эстонском языке смело заказали по коктейлю «Маритима». Каково же было удивление, когда официант положил перед нами по небольшой трезубой вилке на длинной ручке, после чего принес бокалы, в которых вместо фирменного напитка находился означенный салат. Мы переглянулись, рассмеялись и заказали пива, – что нам оставалось делать, не показывать же публично, что дурные русские туристы не понимают чухонского языка.