Читать книгу Из штрафников в разведку - Александр Терентьев - Страница 10

Сколько бы ты ни читал книжек о войне, сколько бы ни смотрел фильмов, на деле она все равно окажется другой: более страшной, порой более обыденной, и всегда – несравненно более кровавой.

Народная мудрость безгранична, но и она порой любит приврать для красного словца. «Смелого пуля боится», «На войне в первую очередь гибнут лучшие» – все это вранье. Пуле решительно плевать, куда ее послал глаз стрелка и сгоревший в гильзе порох – она просто летит. Может в небеса умчаться, может в ствол дерева ударить, а может и чью-то голову насквозь пробить, смешивая осколки костей с мозгами и кровью…

Если отбросить глупые красивости, то на войне в первую очередь гибнут плохо подготовленные, физически слабые и просто бестолковые. Гибнут, конечно, и самые опытные, бывалые бойцы, но реже. Вообще же война – это, по сути, большая и жутковатая лотерея, главный выигрыш в которой называется «жизнь». А в любой лотерее, как известно, принцип один: авось кому-то и повезет!

…Оказывается, это невероятно трудно – сделать несколько простых движений, оттолкнуться от бруствера окопа и бежать вперед с винтовкой наперевес. Там впереди содрогается от разрывов земля, с противным шелестом шлепаются и глухо рвутся мины, свистят пули; там все горит, дымится, и лупят пулеметы, пронизывая сектора обстрела рваными нитями трассеров. Невозможно поверить, что там, среди грохочущего и свистящего ада, может уцелеть хоть что-то живое. Верь не верь, но взводный орет, поднимая бойцов в атаку, и надо собраться, сжать зубы и выбраться из ячейки, вскочить и бежать! Надо – иначе пулю получишь уже наверняка от своих: за трусость и невыполнение приказа.

Свою первую атаку Алексей запомнил плохо. Как прибыли на передний край и занимали ячейки в траншеях, как, пытаясь унять стук крови в висках и противную дрожь во всем теле, ждали сигнальную ракету, помнил. Как взводный зычно прокричал: «Взвод, за мной, в атаку!!!» – помнил. А вот то, что было дальше, смазалось, смешалось в памяти в набор туманных обрывочных картинок.

Из окопа Миронов выскочил вместе со всеми и ринулся вперед, подхватывая общее «ура!», рванувшееся из сотни глоток. Правда, «ура» сразу же переросло в бессмысленное, чисто русское «а-а– а-а…!», и затем уже каждый кричал что-то свое, малопонятное, яростное, но чаще всего матерное. Разинутые в крике рты, перекошенные яростью лица, смесь азарта, безумия и страха в глазах – и все это на фоне огненно-черного марева разрывов мин и трескотни винтовок, автоматов и пулеметов.

Лешка буквально летел вперед и не чувствовал своего тела – казалось, если сейчас он оттолкнется посильнее, то запросто сможет не только обогнать всех, бегущих рядом, но и прямо в траншею к немцам запрыгнуть первым. Кто-то падал то справа, то слева, кто-то дико орал – уже от боли, но уцелевшие все так же бежали к первым рядам немецких окопов, до которых оставались считаные метры.

Миронов несколько раз стрелял на бегу, но так и не понял, попал ли хоть раз. Да и что там можно было понять среди грохота и дыма в суматохе сумасшедшего бега. Потом был бруствер немецкого окопа и прыжок. Лешка вскочил в траншею, споткнулся, ударился плечом в доски обшивки и тут же увидел его – своего первого немца. Миронов мгновенно развернул ствол винтовки и нажал на спусковой крючок – выстрела не было.

И тогда Алексей рванулся вперед и изо всех сил ударил отпрянувшего в ужасе немца штыком. В первое мгновение Лешке даже показалось, что он промахнулся – настолько легко штык вошел в чужое тело, прятавшееся под мешковатым мундирчиком грязно-мышиного цвета. Алексей дернул винтовку на себя – как учили, – чтобы выдернуть штык, но у него почему-то ничего не получилось. Тогда Миронов, не раздумывая, бросил свою трехлинейку и подхватил автомат немца. Краем глаза засек еще одну серую фигуру и наискось полоснул из автомата. Вроде попал. Побежал дальше и тут же чуть не пристрелил одного из своих. Чертыхнулся, прислушался – и вдруг понял, что все, наверное, уже закончилось – лишь где-то поодаль бухнул разрыв гранаты и звучали еще редкие выстрелы…

– Ну, ты его и саданул… – Костылев, командир Лешкиного отделения, недоверчиво покачал головой и, наступив убитому на грудь, с силой дернул винтовку на себя. – Во, ты вместе со штыком и ствол в него загнал! Силен, парень! Мушка промеж ребер застряла, потому и вытянуть не мог.

Алексей передернул затвор – патронов в магазине не было.

– Пока бежали, расстрелял все, – с усмешкой констатировал Костылев. – Потому как дурак ты, Миронов, и больше ничего. Наперед считать привыкай и перезаряжать вовремя, а не когда фриц тебе под нос стволом тычет. Я так думаю, немец твой только-только успел в автомате рожок сменить, тут ты его и прищучил! Молодец, лихо ты его! А ручонки-то, смотрю, трясутся. Это фигня – у меня, вон, тоже ходуном ходят. После драки всегда так – привыкнешь… Ничего, сейчас наши еще подтянутся, закрепимся, а вечером жратву привезут – оно под наркомовские-то хорошо пойдет! Да еще и порции выбывших нам достанутся – думаю, третью часть роты фрицы точно выбили…

То ли у командования были другие планы, то ли немцы больно уж всерьез разозлились из-за потери части позиций, но вместо нашего подкрепления на заметно поредевшую роту обрушился густой минометный обстрел. После обстрела настырной волной поперли гитлеровцы и выбили-таки штрафников. По словам командира роты, такая картина была довольно частым явлением.

– Эта свистопляска, мать ее растак, еще с первой зимы тянется, – досадливо сплюнув, заявил капитан Ребров, командовавший переменным составом уже не первой роты. – В феврале сорок второго, говорят, тут такая мясорубка была – мама не горюй! По две-три атаки днем, ночью – снова вперед! Народу столько положили, что иногда после боя по полю пройти было трудно – что шаг, то труп. Одно слово: невезуха. Вот и мы бьемся, бьемся, а эта чертова Русса как заколдованная: мы к ней, а она, зараза, от нас!

Комроты Ребров, крепкий, чуть сутуловатый мужик лет тридцати с умными и злыми глазами, Миронову понравился сразу: еще в пехотном училище Алексей научился почти безошибочно отличать серьезных и знающих командиров от самодуров и просто бестолковых болтунов.

При первом знакомстве с прибывшим пополнением капитан не спеша прошелся вдоль строя, цепко вглядываясь в лица новых подчиненных, затем произнес короткую речь.

– Товарищи бойцы переменного состава! Мне плевать, за что каждый из вас попал в мою роту – с этой минуты вы не преступники, не воры и прочая шушера-шпана, а обычные воины Красной армии. И чтобы я слова «штрафник» не слышал. Обращаться ко мне и другим командирам постоянного состава по уставу: «товарищ капитан» и так далее. Никаких «гражданин начальник» – повторяю, здесь вам не лагерь, а обычное воинское подразделение. Ну, или почти обычное – просто нам бывает потруднее, чем остальным. Зато есть больше возможности отличиться и свою вину искупить. Тут, мужики, все по-честному: пролил кровь – значит, смыл все грехи. Ну, а если кому придется и голову сложить, так на то и война… Теперь о дисциплине: мое слово – закон! Приказы не обсуждаются, а выполняются. За неисполнение – расстрел. Трусов и прочих гадов буду расстреливать лично! Любителей водку без меры жрать это тоже касается! И последнее: если кто все-таки думает, что он очень хитрый и попробует какие-то лагерные порядки здесь установить, то предупреждаю – и бугор, и пахан тут есть и будет только один! Это капитан Ребров! Все, вольно, разойдись!

Довольно быстро Миронов и думать забыл, что он воюет в штрафной роте. Действительно, почти обычная воинская часть, все как и положено по штату: командир, два заместителя – по строевой и по политической части, старшина, санинструктор, писарь и три взвода переменного состава. То, что бойцы роты являются именно переменным составом, подтверждалось очень даже просто и более чем наглядно: после каждого боя примерно треть, а то и больше, списывалась в «безвозвратные потери», а на смену убитым и выбывшим по ранению присылалось новое пополнение. Да, потери порой были большие, но, как сказал комроты, «на то и война»…

Время от времени Алексей вспоминал совет старлея опасаться Серого и его корешей-уголовников, но проблема разрешилась, к тайному удовольствию Лешки, даже быстрее, чем он мог предполагать: в первых же боях двое погибли, а третьего просто и буднично расстреляли перед строем за трусость. Сам же Серый считался пропавшим без вести, хотя кто-то из бойцов уверял, что своими глазами видел, как пахана в клочья разнесло немецкой миной. Бояться стало попросту некого, и Миронов, вздохнув с облегчением, постарался выбросить из памяти все, связанное с погибшими уголовниками.

Уже недели через две Лешка по праву мог считать себя бывалым бойцом, не раз и не два понюхавшим пороха. И самым удивительным для Миронова было то, что за все время почти непрерывных боев его ни разу всерьез не задели ни пули, ни осколки! Рядом постоянно гибли его товарищи, кто-то получал легкое ранение и, сопровождаемый откровенно завистливыми взглядами штрафников, отбывал в тыл, в госпиталь, а Лешка был как заговоренный.

О легком ранении мечтали все. Это означало снятие судимости и отправку в обычную воинскую часть, где шансов уцелеть было куда больше. Но даже не это было главным – о ранении мечтали, чтобы попасть в госпиталь. Госпиталь! Там, в относительном удалении от передовой, можно было смыть с себя копоть, грязь и пот и вдоволь отоспаться – на настоящей кровати с чистым бельем и подушкой! Там работали чистенькие медсестрички, а не такой же, как и ты, вонючий и замученный, шатающийся от усталости и недосыпа санинструктор. Госпиталь казался недостижимой мечтой, настоящим раем среди грязи, крови и грохота войны.

Сейчас Миронов с едкой усмешкой вспоминал свои прежние мысли о войне, когда он сравнивал ее с «черным туманом». Для детской сказки оно бы в самый раз, а вот для реальной жизни… Какой, к чертям собачьим, туман, если война – это прежде всего тяжелая, черная работа. И бесконечная усталость, перерастающая в тупую апатию, когда не остается ни эмоций, ни желаний, и в голове бьется лишь одна серенькая мыслишка: «Надоело все – сил нет! Скорей бы уже убило, что ли…»

– Миронов… Миронов, да проснись же ты! – Алексей с усилием приоткрыл глаза и, пытаясь стряхнуть сонную одурь, непонимающе смотрел на разбудившего его бойца. – Давай, поднимайся – там тебя командир взвода требует. Да шевели ты копытами, а то он уже полчаса орет, мол, где этот герой!

– Да иду уже, иду. – Лешка поднялся, кое-как оправил гимнастерку, одеревеневшими пальцами застегнул крючки воротничка и, мысленно перебирая свои прегрешения, недоуменно спросил: – На кой черт я ему сдался? Что он еще там говорил?

– Все остальное товарищ младший лейтенант говорили матом, – довольно хохотнул боец и легонько подтолкнул Алексея в спину, – но я так думаю, что клизму он сейчас тебе пропишет по полной. Знаешь такой деликатный инструмент медицинской направленности? Серьезная штука, между прочим!

В полутьме землянки самую малость оробевший Миронов командира взвода разглядел не сразу – сначала услышал голос.

– Ну что, Миронов, добегался? – тоном, не обещающим ничего хорошего, начал комвзвода Шарипов и, увидев растерянность на Лешкином лице, вдруг насмешливо прищурился и подмигнул: – Ладно, не робей, пехота, расстрел отменяется! Товарищи красноармейцы, сегодня у нашего боевого товарища день рождения: аж восемнадцать годков стукнуло. Эх, Миронов, какой же ты еще зеленый… В общем, от имени и по поручению командования и от себя лично мы все тебя поздравляем! И желаем… В общем, я тебе просто скажу: если смерти – то мгновенной, если раны – небольшой!

– Товарищ младший лейтенант, ребята… – вконец растерялся Алексей и никак не мог найти нужные слова, чтобы сказать, как это все для него неожиданно и все такое – как-то так уж получалось в их семье, что с днем рождения вот так, по-настоящему, его никогда и не поздравляли. – Спасибо! Спасибо, мужики!

– А вот это тебе от нас всех небольшой подарок, – Шарипов подбросил на ладони нож в красивых кожаных ножнах. – Владей, джигит! У настоящего мужчины должен быть хороший нож – чтоб фрицев резать быстро и красиво, если вдруг нос к носу встретиться доведется.

А подарок был хорош! Миронов по достоинству оценил и удобную рукоятку из кости, обтянутую шершавой кожей, и длинный узкий клинок, отливающий чуть голубоватым блеском, и кожаные ножны. Были в ноже и строгая красота, и надежность, и некая хищность – несомненно, сработал этот истинно боевой нож настоящий мастер.

Пока длилось небольшое застолье, Алексей успел еще раз пять поблагодарить товарищей за неожиданный праздник и принять на грудь граммов триста. Что, в общем-то, было с его стороны поступком весьма опрометчивым, поскольку до этого Миронов никогда еще больше ста пятидесяти не выпивал – не привык еще, да, честно говоря, и не нравилась ему горькая и жгучая водка. Закончился «торжественный прием» весьма прозаически: один из бойцов увел едва переставлявшего ноги Лешку спать, а комвзвода Шарипов, провожая именинника сочувствующим взглядом, пыхнул «беломориной» и негромко произнес с затаенной грустью:

– Я ж говорил: зеленый еще – ему еще лимонад пить надо бы…