Читать книгу Из штрафников в разведку - Александр Терентьев - Страница 4

Война тяжелой грозовой тучей ворочалась и громыхала на западе, но тень ее непостижимым образом распространялась на всю страну – «с южных гор до северных морей» и от Бреста до далекого Владивостока. Сводки Совинформбюро не радовали – то и дело в них звучало: «тяжелые оборонительные бои» и «наши войска оставили». Далее звучали названия известных городов и множества населенных пунктов, о которых Алексей слышал впервые в жизни, – украинских, белорусских, прибалтийских. Когда шестнадцатого июля немцы взяли Смоленск, Миронов-старший только сплюнул и коротко выругался.

– Прет, сволочь! Если и дальше так пойдет, то скоро и до нас доберется. Сколько ж драпать-то будем, а? О чем они там думают, мать их за ногу?! Эшелон за эшелоном за Урал гоним… Эвакуированных, видел, сколько?

Лешка видел. И эшелоны, и толпы эвакуированных, на лицах которых читались испуг, страшная усталость и какая-то особенная печать знания того, что можно понять, лишь побывав под настоящим обстрелом или бомбежкой. Белогорск за все это время бомбили всего раза три-четыре, и Лешка бегал смотреть на здоровенные воронки и несколько разрушенных домов, хотя главной целью немецких летчиков были, конечно же, железная дорога, паровозоремонтное депо и многочисленные склады.

– Я тут с мастером знакомым переговорил, – отец ловко свернул махорочную самокрутку, прикурил, пыхнул сладковатым дымом и продолжил: – Там у них завод эвакуируется. В общем, я договорился – он и тебя в списки внесет. Поедешь. Там же потом и работать будешь – место найдется. Может, и доучишься в какой школе вечерней…

– А ты как же? Я без тебя не поеду!

– А тебя никто и не спрашивает! – повысил голос Миронов. – Не поедет он… Поедешь как миленький, только ветер в ушах засвищет! А я пока здесь остаюсь – депо в любом случае до последнего работать будет. Без дороги и паровозов нынче никак, сам понимаешь. На то мне и бронь дадена. А то стал бы я тут в мазуте ковыряться. Давно бы уже… Вон, считай, совсем зеленых пацанов попризывали, а много они навоюют? Ни ума, ни понятия настоящего!

Слова отца вызвали у Алексея воспоминания не самые приятные. Примерно в середине июля они с Гришкой все-таки смогли пробиться к военкому. План был прост: если не возьмут добровольцами на фронт, то хотя бы попробовать получить направление в военное училище. Несмотря на гениальную простоту, план провалился с треском. Немолодой капитан с воспаленными от недосыпа глазами, донельзя издерганный и явно ненавидящий весь мир, чуть ли не в шею вытолкал «добровольцев» из забитых народом военкоматовских коридоров, да еще и наорал на маявшегося около центральных дверей солдатика: «Петренко, зараза, если ты ко мне еще хотя бы одного сопляка пропустишь, я тебя лично пристрелю! Тут вам не детский сад, понимаешь, а военное учреждение!»

Вскоре Гришка с матерью эвакуировались куда-то в Казахстан, а Алексей продолжил трудиться в депо, куда его пристроил отец. Правда, поскольку зачислили Лешку разнорабочим, то с отцом они виделись не так уж и часто. Миронов-старший пропадал в ремонтных цехах, а Алексей все больше погрузкой-разгрузкой занимался. Дома ночевали через раз – все чаще оставались на ночь прямо в депо. И удобнее, и проще. Опять же, здорово выручала столовая для своих рабочих – кормили пусть и не больно сытно, но хоть какой приварок к карточкам. Карточки на продукты ввели уже в июле, но отоварить их было не так и просто – везде очередь, толкучка, а порой и до драки дело доходило. Лешка несколько раз добросовестно отстоял свое в очередях и теперь совершенно искренне ненавидел любую толпу.

Примерно через неделю после разговора об эвакуации отец вручил Алексею собственноручно сшитый вещмешок, почему-то именуемый в народе сидором, и объявил, что эшелон его знакомого отправляется завтра вечером.

– Тут харчей немного – сколько было, собрал. Ну, бельишко-рубашки, само собой. Денег тоже мало – на всякую ерунду не трать. Документы отдельно держи и чтоб всегда при себе, понял? А то еще примут за дезертира, да и к стенке – сейчас с этим строго. Провожать не приду – в смену мне. Вот так вот, сына… Ты там, смотри, не балуй, ну и вообще… – Миронов-старший неопределенно повел ладонью, потом досадливо махнул рукой и принялся скручивать очередную самокрутку.

Лешка бездумно смотрел на темные от невымываемого машинного масла пальцы отца, колдовавшего с газетным лоскутком и махоркой, и вдруг отчетливо понял, что этот вечер вполне может оказаться последним, когда они с отцом вместе. По-настоящему последним – война, и никто ведь не знает, что с ними будет завтра…

Алексею захотелось обнять отца и, как в детстве, прижаться лбом к теплому плечу, вдохнуть привычный запах – отцовские рубашки всегда так здорово пахли прокаленной солнцем материей, табаком и чуть-чуть крепким мужицким потом. Не обнял – застеснялся нахлынувшей излишней чувствительности. Не принято было в их семье обмениваться нежностями – это для малышей и девчонок еще как-то годится, а мужикам такие вещи вроде и не к лицу. Поэтому Лешка просто подошел и положил ладонь на отцовское плечо. Чуть сжал пальцы и негромко сказал:

– Ты это… не беспокойся. Все нормально будет. Я, как устроюсь, напишу.

– Ну, вот и договорились. Езжай, сына, – и мне так спокойнее будет…

На следующий день Алексей прибыл на вокзал около семи вечера. Эшелон должен был отправиться в восемь – или, говоря по-военному, в двадцать ноль-ноль. Но война давно уже внесла свои коррективы во все расписания, так что поезд мог уйти как в семь, так и в десять – это уж как получится.

Лешка, придерживая на плече лямки вещмешка, пробирался между составами, то и дело спотыкаясь о рельсы, и все никак не мог найти свой эшелон. Станция даже в вечерние часы напоминала муравейник, в который сунули палку. Посвистывали паровозы, лязгали сцепки, то и дело прибывали и отправлялись составы, суетился народ. От всей этой вокзальной круговерти, казавшейся совершенно бессмысленной и бестолковой, Алексей слегка растерялся. Мелькнула предательская мысль послать всю эту эвакуацию к черту и вернуться домой, но Лешка представил себе недоуменное лицо отца и, обреченно вздохнув, упрямо поджал губы и поплелся дальше. Не хватало еще расплакаться и опозориться на весь белый свет! На фронт он собирался – тьфу, и больше ничего!

Алексей уже совсем было отчаялся, когда наконец-то услышал совсем рядом знакомую фамилию.

– Бондаренко, закончили с погрузкой? Сейчас и нас отправляют!

Лешка торопливо подбежал к толстячку в помятом пиджаке и в нелепой шляпе и начал сбивчиво пояснять: мол, я такой-то и что есть договоренность с товарищем Бондаренко насчет эвакуации и прочего. Толстяк, явно занятый гораздо более важными делами, мельком глянул на паренька и сердито буркнул:

– Миронов? Ну, и где ты болтался до сих пор? Отправляемся уже! Вон, лезь в ту теплушку, а потом разберемся! Ох, молодежь, ну прям беда с вами…

То, что с молодежью «прям беда», Алексей, сам того не желая, подтвердил на следующий же день. Миронов-младший отстал от поезда. Причем отстал глупо и совершенно по-детски: во время стоянки на какой-то очередной станции решил сбегать в привокзальный буфет – попробовать прикупить чего-нибудь из еды. И, если повезет, лимонада попить – захотелось вдруг страшно! Попил… Никакого лимонада в буфете, естественно, не оказалось, а пока Лешка метался по вокзалу и между составами, его эшелон ушел.

Проклиная свою беспечность и дурость, Миронов, по совету какой-то сердобольной тетки, рванулся обратно на вокзал. Должен же там быть милиционер, или дежурный, или любой другой начальник! Помогать гражданам – это их прямая обязанность. Вот пусть и помогают!

Пожилой милиционер с двумя треугольничками старшего милиционера в петлицах безразлично выслушал сбивчивые объяснения взмокшего от беготни паренька и сухо потребовал:

– Документы!

Пока милиционер, шевеля губами, просматривал бумаги, Алексей мысленно благодарил отца, приказавшего документы ни в коем случае не держать в вещмешке. Лешка представил свой сидор, благополучно путешествующий – в отличие от хозяина – в уютной теплушке, и едва не взвыл от отчаяния.

– Иди к дежурному, – милиционер равнодушно пожал плечами и вернул документы. – Он сейчас вроде на перроне где-то бегал. Может, что и придумает…

Дежурный придумал – без особых расспросов подсадил Миронова в удачно подвернувшийся состав с беженцами. Алексей забрался в вагон и тут же попал под опеку пожилой полной тетки в больничном халате далеко не первой свежести.

– Отстал от своих, хлопчик? То беда нэ велика – догонишь, – по-украински «гэкая», тетка указала Лешке место в уголке и, услышав «спасибо», вяло отмахнулась пухлой ладошкой: – Та нэма за що! Ось туточки и ложись. Ты ж, мабудь, голодный, а? Зараз я кашки тебэ – трохи осталося… Ой, война та клята, ой, лышенько! А мы с-под самого Киева идемо – почитай, мисяц вжэ! И скильки ще той дорози – хто знаемо…

Через полчаса Миронов-младший, совершенно осоловевший от нервотрепки, беготни и холодной каши, крепко спал, свернувшись калачиком в своем уголке. Последнее, что он успел расслышать сквозь наваливающийся сон, были тихие причитания тетки, горько сетовавшей на тяжелые времена.

Под мерный перестук колес снилось Лешке тихое летнее озеро. Вечернее солнце только-только скрылось за лесом, и все вокруг подернулось едва заметной нежнейшей зеленоватой дымкой. И только небо оставалось блекло-синим, а на опушке яркими заплатами белели россыпи цветущей черемухи, заполнявшей все вокруг своим одуряющим горьковато-теплым запахом…