Читать книгу Формула - Александр Тихорецкий - Страница 3

Все произошло стремительно, как во сне. Жизнь, еще секунду назад яркая, полная, беспечная, вдруг опрокинулась, внезапно и безжалостно обнажив изнанку; осколки осязания разлетелись и сложились размыто-хронологической последовательностью. Справа, в ложбинке, в узенькой полоске далекого темного леса зашелся грохотом пулемет, немыслимо, хищно, бешено дотянулся, разорвался в животе пронзительной болью, и мир качнулся перед глазами, разламываясь на потемневшее небо, клочья облаков, рыжие метелки замерзшего кустарника на воздушно-голубоватом снегу. Боль тяжело толкнулась в паху, наполнила рот железистой слюной; внезапно Бельский понял, что упал, что лежит, запрокинув голову и раскинув руки, и над ним, вспарывая огромную, рыхловато-ленивую перину пространства, тонко посвистывают пули.

— Серега, ты что? Зацепило? Куда тебя? — голос Мамаева донесся приглушенно, словно издалека. — Я сейчас…

Через мгновение Бельский увидел рядом его круглое бородатое лицо, папаху, каким-то чудом державшуюся на голове. Еще вчера он подшучивал над этой папахой, над всеми атрибутами казацкой удали, будто проекциями шаржей, перекочевавшими к командиру, но сейчас все это отодвинулось в сторону, стало далеким и бесцветным. Сейчас лицо Мамаева показалось ему чужим, незнакомым, как будто они встретились впервые.

— Что? Говори, братуха, не молчи. Ранен? — руки, невероятно сильные, заботливые, приподняли и перевернули Бельского, затем так же бережно положили обратно. — Ничего, ничего, — что-то в голосе Мамаева изменилось, дрогнуло. — Все хорошо будет… Ты только не раскисай… Слышишь, что говорю? Не раскисай только… Сейчас машину пригоню, уедем отсюда, на хрен, — последние слова командир проговорил уже отползая куда-то за бугор, за сухие колосья прошлогоднего жнивья.

Бельский попытался проводить его взглядом, но понял, что сделать этого не может, — тело стало непослушным, будто ватным, боль, капля за каплей, заполняла, разливалась. Теперь она была похожа на невидимку, чутко сторожившего каждый его вздох, каждое движение; пульсировала в висках, тяжко ворочалась в животе, подступала к горлу тошнотворной волной. Внезапно Бельский почувствовал себя брошенным, забытым, отрезанным от мира; небо стало невыносимо огромным, навалилось со всех сторон, он невольно закрыл глаза.

Всему виной был минометная батарея противника, нагло и жестоко терзающая обстрелами близлежащие поселки. Все попытки артиллерии накрыть ее заканчивались неудачей — поднаторевшие в диверсионной войне «укропы» раз за разом снимались с позиций, расчетливо-дерзкой бравадой, волчьей неуязвимостью приводя ополченцев в бессильную ярость. Наступившие холода сковали распутицу, нападения участились, последнее унесло две жизни. Это переполнило чашу терпения, и меры по ликвидации «летучих голландцев» (именно так стали называть диверсантов) были переведены в разряд первоочередных и важнейших. Бельскому пришла в голову остроумная идея захватить врага врасплох, еще до начала обстрела, он принялся составлять план, что-то вроде математической модели, учитывающей все (даты нападений, координаты позиций, время и длительность, количество залпов), с точностью до часа и километра определяющей вероятность очередного инцидента. Модель, низведенная до уровня инструкции, напоминала что-то среднее между календарем и игрой в морской бой, вызывала смех и иронию. Но ничего лучшего никто предложить не смог, и план был принят к исполнению.

В результате было создано мобильное подразделение, состоящее из нескольких групп, в задачу которых входило круглосуточное дежурство и плановые (и внеплановые, конечно, – в случае атаки) выезды в места предполагаемых акций. Возглавивший подразделение Мамаев вытребовал в свое распоряжение микроавтобусы, вооруженные пулеметами, машины сопровождения, способные в случае чего быстро отрезать путь отхода, и дело пошло. С каждым днем круг сужался. Словно почувствовав охоту за собой, враг стал совершать все больше ошибок, было сорвано несколько обстрелов. Мамаев довольно потирал руки, возмездие казалось делом нескольких дней.

Сегодняшняя экспедиция, в которой принял участие и Бельский (играющий тренер), была вполне себе штатной, входила в комплекс мероприятий, но что-то пошло не так, видимо, они угодили в засаду. Да, видимо, математика не так уж и коррелирует с жизнью, остаются, остаются каверны, пустоши. Интересно, где он прокололся? Впрочем, какая сейчас разница? Их перехитрили, так бывает; их перехитрили, и он Сергей Александрович Бельский, академик и лауреат, бизнесмен и меценат, мэтр и светский лев лежит сейчас на снегу, безвольно раскинув руки и запрокинув голову в небо, считает облака. Боже, как глупо? Ерунда! Не глупее жизни! Не глупее судьбы, заплетающей эту самую жизнь в такие иезуитские колосья. И тем не менее. Его ранили в первом же бою! В первом же! Значит, он так и не стал хитрым и прожженным, злым и расчетливым. И что же сейчас этому: радоваться? горевать?

Нет, все-таки глупо! Почему он здесь? Ради чего променял столичный комфорт на возможность умереть? Эти-то ребята, Мамаев и иже с ним, хотя бы знают, за что сражаются, — это их земля, здесь их дома, семьи, могилы и так далее, по списку. А он? он? Странно, он так ни разу и не задумался над этим. Может, традиция? зов крови? — оба его деда сражались, били немца. Нет, тоже не сходится — тогда была агрессия, «Вставай, страна огромная!», коммунистическая идеология. Может, и у него — идеология? Какая-нибудь неосознанная, латентная? Вроде бы нет, — он абсолютно не ориентировался в пестрой чехарде партий и движений, их программ и лозунгов. Может быть, тщеславие? Ерунда, куда уж ему больше славы… Идея русского мира? Вот это уже как-то ближе, но все равно — рыхло, размыто…

Из вязкого тумана его вывел горячий шепот Мамаева.

— Давай сюда… Здесь он…

Бельский повернул голову и увидел подползающего командира. Интересно, с кем это он разговаривает? Ах, да, с Колей! Бельский и позабыть успел, что с ними была еще одна машина. Что это с ним? Никогда не страдал он провалами в памяти! Да, еще одна машина, старенькая, видавшая виды «восьмерка», без крышки багажника, и вся в отметинах от пуль. Незаменимая вещь. Легкая, быстрая, в любой момент готовая превратиться в летучую огневую точку, этакую современную тачанку, — искалеченный багажник служил пулеметным гнездом. В ней и разъезжал этот Коля, правая рука Мамаева, и еще один боец, имени которого Бельский не помнил. Что с памятью?

— Серега, ты как? — расширенные зрачки Мамаева метнулись перед Бельским, пропали. — Потерпи, братишка, мы сейчас… Ни подъехать, ни подойти — бьет, паскуда, прицельно… Давай его сюда… — Это уже Коле? Бельский почувствовал, как его приподнимают, укладывают на какую-то материю. Боль рванулась, он едва сдержал стон. Зачем все это? Ах, да! Чтобы перенести. Зачем? Он ранен…

Провал-воскресение обморока, над ухом — шумное, хриплое дыхание, сквозь него — голос:

— Ждали нас тут, суки… Вон с того подлеска лупят, видишь? Пристреляли здесь все… Дождались нас — и дали. Серега сразу лег, я даже и дернуться не успел.

Это голос Мамаева. Он что, оправдывается, что ли? Вот это зря. Это же война, тут каждый — сам за себя. Тут только Бельский понял, что ему холодно. Он увидел над собой громаду неба, услышал двух человек, почувствовал спиной, сквозь одежду мерзлую бугристость земли.

— Все, приехали! — в голосе Мамаева — удовлетворение, облегчение. — Давай быстрее, а то начнут сейчас из миномета крыть. На счет раз… — Бельский снова увидел близко его лицо, возбужденные, навыкате глаза, услышал горячий, торопливый шепот: — Все, Сережа, будем уезжать. Потерпи еще чуть-чуть, скоро дома будем…

Снова сильные руки поднимают, несут; небо сменяется грязно-серым потолком — салон их микроавтобуса. Мощный корпус «Утеса» сдвинут в сторону, уступая место ему — это почет! самый настоящий почет!

— Так удобно? Лежи, лежи… — они обращаются с ним, как с ребенком. Бельский растянул губы в улыбке, собирая весь свой сарказм. Он уже хотел сказать что-нибудь язвительное этим мальчишкам, этим вчерашним юнцам, под стол пешком ходившим, когда он уже защитил диссертацию, но тут пол под спиной неожиданно вздрогнул, и обрушилась боль, страшная, со всего размаха. Навалилась, захлестнула тьма, он провалился в беспамятство…