Читать книгу Василий Тёркин - Александр Трифонович Твардовский - Страница 6

Тёркин ранен

Оглавление

На могилы, рвы, канавы,

На клубки колючки ржавой,

На поля, холмы – дырявой,

Изувеченной земли,

На болотный лес корявый,

На кусты – снега легли.


И густой позёмкой белой

Ветер поле заволок.

Вьюга в трубах обгорелых

Загудела у дорог.


И в снегах непроходимых

Эти мирные края

В эту памятную зиму

Орудийным пахли дымом,

Не людским дымком жилья.


И в лесах, на мёрзлой груде,

По землянкам без огней,

Возле танков и орудий

И простуженных коней

На войне встречали люди

Долгий счёт ночей и дней.


И лихой, нещадной стужи

Не бранили, как ни зла:

Лишь бы немцу было хуже,

О себе ли речь там шла!


И желал наш добрый парень:

Пусть помёрзнет немец-барин,

Немец-барин не привык,

Русский стерпит – он мужик.


Шумным хлопом рукавичным,

Топотнёй по целине

Спозаранку день обычный

Начинался на войне.


Чуть вился дымок несмелый,

Оживал костёр с трудом,

В закоптелый бак гремела

Из ведра вода со льдом.


Утомлённые ночлегом,

Шли бойцы из всех берлог

Греться бегом, мыться снегом,

Снегом жёстким, как песок.


А потом – гуськом по стёжке,

Соблюдая свой черёд,

Котелки забрав и ложки,

К кухням шёл за взводом взвод.


Суп досыта, чай до пота, —

Жизнь как жизнь.

И опять война – работа:

– Становись!


* * *

Вслед за ротой на опушку

Тёркин движется с катушкой,

Разворачивает снасть, —

Приказали делать связь.


Рота головы пригнула.

Снег чернеет от огня.

Тёркин крутит; – Тула, Тула!

Тула, слышишь ты меня?


Подмигнув бойцам украдкой:

Мол, у нас да не пойдёт, —

Дунул в трубку для порядку,

Командиру подаёт.


Командиру всё в привычку, —

Голос в горсточку, как спичку

Трубку книзу, лёг бочком,

Чтоб позёмкой не задуло.

Всё в порядке.

– Тула, Тула,

Помогите огоньком…


Не расскажешь, не опишешь,

Что́ за жизнь, когда в бою

За чужим огнём расслышишь

Артиллерию свою.


Воздух круто завивая,

С недалёкой огневой

Ахнет, ахнет полковая,

Запоёт над головой.


А с позиций отдалённых,

Сразу будто бы не в лад,

Ухнет вдруг дивизионной

Доброй матушки снаряд.


И пойдёт, пойдёт на славу,

Как из горна, жаром дуть,

С воем, с визгом шепелявым

Расчищать пехоте путь,

Бить, ломать и жечь в окружку.

Деревушка? – Деревушку.

Дом – так дом. Блиндаж – блиндаж.

Врёшь, не высидишь – отдашь!


А ещё остался кто там,

Запорошенный песком?

Погоди, встаёт пехота,

Дай достать тебя штыком.


Вслед за ротою стрелковой

Тёркин дальше тянет провод.

Взвод – за валом огневым,

Тёркин с ходу – вслед за взводом,

Топит провод, точно в воду,

Жив-здоров и невредим.


Вдруг из кустиков корявых,

Взрытых, вспаханных кругом, —

Чох! – снаряд за вспышкой ржавой.

Тёркин тотчас в снег – ничком.


Вдался вглубь, лежит – не дышит,

Сам не знает: жив, убит?

Всей спиной, всей кожей слышит,

Как снаряд в снегу шипит…


Хвост овечий – сердце бьётся.

Расстаётся с телом дух.

«Что ж он, чёрт, лежит – не рвётся,

Ждать мне больше недосуг».


Приподнялся – глянул косо.

Он почти у самых ног —

Гладкий, круглый, тупоносый,

И над ним – сырой дымок.


Сколько б душ рванул на выброс

Вот такой дурак слепой

Неизвестного калибра —

С поросёнка на убой.


Оглянулся воровато,

Подивился – смех и грех:

Все кругом лежат ребята,

Закопавшись носом в снег.


Тёркин встал, такой ли ухарь,

Отряхнулся, принял вид:

– Хватит, хлопцы, землю нюхать,

Не годится, – говорит.


Сам стоит с воронкой рядом

И у хлопцев на виду,

Обратясь к тому снаряду,

Справил малую нужду…


Видит Тёркин погребушку —

Не оттуда ль пушка бьёт?

Передал бойцам катушку:

– Вы – вперёд. А я – в обход.


С ходу двинул в дверь гранатой.

Спрыгнул вниз, пропал в дыму.

– Офицеры и солдаты,

Выходи по одному!..


Тишина. Полоска света.

Что там дальше – поглядим.

Никого, похоже, нету.

Никого. И я один.


Гул разрывов, словно в бочке,

Отдаётся в глубине.

Дело дрянь: другие точки

Бьют по занятой. По мне.


Бьют неплохо, спору нету,

Добрым словом помяни

Хоть за то, что погреб этот

Прочно сделали они.


Прочно сделали, надёжно —

Тут не то что воевать,

Тут, ребята, чай пить можно,

Стенгазету выпускать.


Осмотрелся, точно в хате:

Печка тёплая в углу,

Вдоль стены идут полати,

Банки, склянки на полу.


Непривычный, непохожий

Дух обжитого жилья:

Табаку, одёжи, кожи

И солдатского белья.


Снова сунутся? Ну что же,

В обороне нынче – я…

На прицеле вход и выход,

Две гранаты под рукой.


Смолк огонь. И стало тихо.

И идут – один, другой…


Тёркин, стой. Дыши ровнее.

Тёркин, ближе подпусти.

Тёркин, целься. Бей вернее,

Тёркин. Сердце, не части.


Рассказать бы вам, ребята,

Хоть не верь глазам своим,

Как немецкого солдата

В двух шагах видал живым.


Подходил он в чем-то белом,

Наклонившись от огня,

И как будто дело делал:

Шёл ко мне – убить меня.


В этот ровик, точно с печки,

Стал спускаться на заду…

Тёркин, друг, не дай осечки.

Пропадёшь, – имей в виду.


За секунду до разрыва,

Знать, хотел подать пример:

Прямо в ровик спрыгнул живо

В полушубке офицер.


И поднялся незадетый,

Цельный. Ждём за косяком.

Офицер – из пистолета,

Тёркин – в мягкое – штыком.


Сам присел, присел тихонько.

Повело его легонько.

Тронул правое плечо.

Ранен. Мокро. Горячо.


И рукой коснулся пола;

Кровь, – чужая иль своя?


Тут как даст вблизи тяжёлый,

Аж подвинулась земля!


Вслед за ним другой ударил,

И темнее стало вдруг.


«Это – наши, – понял парень, —

Наши бьют, – теперь каюк».


Оглушённый тяжким гулом,

Тёркин никнет головой.

Тула, Тула, что ж ты, Тула,

Тут же свой боец живой.


Он сидит за стенкой дзота,

Кровь течёт, рукав набряк.

Тула, Тула, неохота

Помирать ему вот так.


На полу в холодной яме

Неохота нипочём

Гибнуть с мокрыми ногами,

Со своим больным плечом.


Жалко жизни той, приманки,

Малость хочется пожить,

Хоть погреться на лежанке,

Хоть портянки просушить…


Тёркин сник. Тоска согнула.

Тула, Тула… Что ж ты, Тула?

Тула, Тула. Это ж я…

Тула… Родина моя!..


* * *

А тем часом издалёка,

Глухо, как из-под земли,

Ровный, дружный, тяжкий рокот

Надвигался, рос. С востока

Танки шли.


Низкогрудый, плоскодонный,

Отягчённый сам собой,

С пушкой, в душу наведённой,

Стращен танк, идущий в бой.


А за грохотом и громом,

За бронёй стальной сидят,

По местам сидят, как дома,

Трое-четверо знакомых

Наших стриженых ребят.


И пускай в бою впервые,

Но ребята – свет пройди,

Ловят в щели смотровые

Кромку поля впереди.


Видят – вздыбился разбитый,

Развороченный накат.

Крепко бито. Цель накрыта.

Ну, а вдруг как там сидят!


Может быть, притих до срока

У орудия расчёт?

Развернись машина боком —

Бронебойным припечёт.


Или немец с автоматом,

Лезть наружу не дурак,

Там следит за нашим братом,

Выжидает. Как не так.


Двое вслед за командиром

Вниз – с гранатой – вдоль стены.

Тишина. – Углы темны…


– Хлопцы, занята квартира, —

Слышат вдруг из глубины.


Не обман, не вражьи шутки,

Голос вправдашный, родной:

– Пособите. Вот уж сутки

Точка данная за мной…


В темноте, в углу каморки,

На полу боец в крови.

Кто такой? Но смолкнул Тёркин,

Как там хочешь, так зови.


Он лежит с лицом землистым,

Не моргнёт, хоть глаз коли.

В самый срок его танкисты

Подобрали, повезли.


Шла машина в снежной дымке,

Ехал Тёркин без дорог.

И держал его в обнимку

Хлопец – башенный стрелок.


Укрывал своей одёжей,

Грел дыханьем. Не беда,

Что в глаза его, быть может,

Не увидит никогда…


Свет пройди, – нигде не сыщешь,

Не случалось видеть мне

Дружбы той святей и чище,

Что бывает на войне.


Василий Тёркин

Подняться наверх