Читать книгу Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы - Александр Трифонович Твардовский - Страница 44

Прощаемся мы с матерями

        Задолго до крайнего срока —

Еще в нашей юности ранней,

        Еще у родного порога,

Когда нам платочки, носочки

        Уложат их добрые руки,

А мы, опасаясь отсрочки,

        К назначенной рвемся разлуке.

Разлука еще безусловней

        Для них наступает попозже,

Когда мы о воле сыновней

        Спешим известить их по почте.

И карточки им посылая

        Каких-то девчонок безвестных,

От щедрой души позволяем

        Заочно любить их невесток.

А там – за невестками – внуки…

        И вдруг назовет телеграмма

Для самой последней разлуки

        Ту старую бабушку мамой.

В краю, куда их вывезли гуртом,

Где ни села вблизи, не то что города,

На севере, тайгою запертом,

Всего там было – холода и голода.

Но непременно вспоминала мать,

Чуть речь зайдет про все про то, что минуло,

Как не хотелось там ей помирать, —

Уж очень было кладбище немилое.

Кругом леса без края и конца —

Что видит глаз – глухие, нелюдимые.

А на погосте том – ни деревца,

Ни даже тебе прутика единого.

Так-сяк, не в ряд нарытая земля

Меж вековыми пнями да корягами,

И хоть бы где подальше от жилья,

А то – могилки сразу за бараками.

И ей, бывало, виделись во сне

Не столько дом и двор со всеми справами,

А взгорок тот в родимой стороне

С крестами под березами кудрявыми.

Такая то краса и благодать,

Вдали большак, дымит пыльца дорожная.

– Проснусь, проснусь, – рассказывала мать, —

А за стеною – кладбище таежное…

Теперь над ней березы, хоть не те,

Что снились за тайгою чужедальнею.

Досталось прописаться в тесноте

На вечную квартиру коммунальную.

И не в обиде. И не все ль равно,

Какою метой вечность сверху мечена.

А тех берез кудрявых – их давно

На свете нету. Сниться больше нечему.

Как не спеша садовники орудуют

Над ямой, заготовленной для дерева:

На корни грунт не сваливают грудою,

По горсточке отмеривают.

Как будто птицам корм из рук,

Крошат его для яблони.

И обойдут приствольный круг

Вслед за лопатой граблями…

Но как могильщики – рывком —

Давай, давай без передышки, —

Едва свалился первый ком,

И вот уже не слышно крышки.

Они минутой дорожат,

У них иной пожарный на́вык:

Как будто откопать спешат,

А не закапывают навек.

Спешат, – меж двух затяжек строк, —

Песок, гнилушки, битый камень

Кой-как содвинуть в бугорок,

Чтоб завалить его венками…

Но ту сноровку не порочь, —

Оправдан этот спех рабочий:

Ведь ты им сам готов помочь,

Чтоб только все – еще короче.

– Ты откуда эту песню,

Мать, на старость запасла?

– Не откуда – все оттуда,

Где у матери росла.

Все из той своей родимой

Приднепровской стороны,

Из далекой-предалекой,

Деревенской старины.

Там считалось, что прощалась

Навек с матерью родной,

Если замуж выходила

Девка на берег другой.

Перевозчик-водогребщик,

Парень молодой,

Перевези меня на ту сторону,

Сторону – домой…

Давней молодости слезы.

Не до тех девичьих слез,

Как иные перевозы

В жизни видеть привелось.

Как с земли родного края

Вдаль спровадила пора.

Там текла река другая —

Шире нашего Днепра.

В том краю леса темнее,

Зимы дольше и лютей,

Даже снег визжал больнее

Под полозьями саней.

Но была, пускай не пета,

Песня в памяти жива.

Были эти на край света

Завезенные слова.

Перевозчик-водогребщик,

Парень молодой,

Перевези меня на ту сторону,

Сторону – домой…

Отжитое – пережито,

А с кого какой же спрос?

Да уже неподалеку

И последний перевоз.

Перевозчик-водогребщик,

Старичок седой,

Перевези меня на ту сторону,

Сторону – домой…

В самый угол шалаша,

Где остывшая солома,

Забирается душа,

Чтоб одной побыть ей дома;

Отдышаться от затей

И обязанностей ложных,

От пустых речей, статей

И хлопот пустопорожних;

И не видеть их лица —

Резвых слуг любой эпохи:

Краснобая-подлеца,

Молчаливого пройдохи;

Полномочного скота,

Групповода-обормота,

Прикрепленного шута

И внештатного сексота…

Дайте, дайте в шалаше,

Удрученной злым недугом,

Отдохнуть живой душе

И хотя б собраться с духом…

День прошел, и в неполном покое

Стихнул город, вдыхая сквозь сон

Запах свежей натоптанной хвои —

Запах праздников и похорон.

Сумрак полночи мартовской серый.

Что за ним – за рассветной чертой —

Просто день или целая эра

Заступает уже на постой?

Июль – макушка лета, —

Напомнила газета,

Но прежде всех газет —

Дневного убыль света;

Но прежде малой этой,

Скрытнейшей из примет, —

Ку-ку, ку-ку – макушка —

Отстукала кукушка

Прощальный свой привет.

А с липового цвета,

Считай, что песня спета,

Считай, пол-лета нет, —

Июль – макушка лета.

Просыпаюсь по-летнему

Ради доброго дня.

Только день все заметнее

Отстает от меня.

За неясными окнами,

Словно тот, да не тот,

Он над елками мокрыми

Неохотно встает.

Медлит высветить мглистую

Дымку – сам не богат.

И со мною не выстоит,

Первым канет в закат.

Приготовься заранее

До конца претерпеть

Все его отставания,

Что размечены впредь.

Есть имена и есть такие даты, —

Они нетленной сущности полны.

Мы в буднях перед ними виноваты, —

Не замолить по праздникам вины.

И славословья музыкою громкой

Не заглушить их памяти святой.

И в наших будут жить они потомках,

Что, может, нас оставят за чертой.

Листва отпылала,

        опала, и запахом поздним

Настоян осинник —

        гарькавым и легкоморозным.

Последними пали

        неблеклые листья сирени.

И садики стали

        беднее, светлей и смиренней.

Как пот,

        остывает горячего лета усталость.

Ах, добрая осень,

        такую бы добрую старость:

Чтоб вовсе она

        не казалась досрочной, случайной

И все завершалось,

        как нынешний год урожайный;

Чтоб малые только

        ее возвещали недуги

И шла бы она

        под уклон безо всякой натуги.

Но только в забвенье

        тревоги и боли насущной

Доступны утехи

        и этой мечты простодушной.

Я знаю, никакой моей вины

В том, что другие не пришли с войны,

В том, что они – кто старше, кто моложе —

Остались там, и не о том же речь,

Что я их мог, но не сумел сберечь, —

Речь не о том, но все же, все же, все же…

Стой, говорю: всему помеха —

То, что, к перу садясь за стол,

Ты страсти мелочной успеха

На этот раз не поборол.

Ты не свободен был. И даже

Стремился славу подкрепить,

Чтоб не стоять у ней на страже,

Как за жену, спокойным быть.

Прочь этот прах, расчет порочный,

Не надо платы никакой —

Ни той, посмертной, ни построчной, —

А только б сладить со строкой.

А только б некий луч словесный

Узреть, не зримый никому,

Извлечь его из тьмы безвестной

И удивиться самому.

И вздрогнуть, веря и не веря

Внезапной радости своей,

Боясь находки, как потери,

Что с каждым разом все больней.