Читать книгу Тайны Востока - Александр Ушаков - Страница 7

Постоянно беседуя с приятелями о Великой французской революции, Ататюрк стал интересоваться историей своего народа и с восторгом слушал рассказы Тевфик-бея о борьбе новых османов, как называли первых турецких революционеров, за конституцию.

Ататюрк, не имевший специальных знаний, конечно, вряд ли видел разницу между абсолютной и конституционной монархией, да по большому счету и не эти пока еще совершенно отвлеченные для него величины, интересовали его, а люди, которые первыми осмелились выступить против власти.

Начитавшись революционных поэтов, он мечтал о подвигах и, конечно, хотел слышать о них! Революция, борьба, жертвы, – вот что в первую очередь привлекало юношу. Разумеется, новые османы должны были походить на созданных его горячим воображением романических героев без страха и упрека. Иначе просто не могло быть: ведь ими руководил Намык Кемаль, так любимый им!

И Кемаль с восторгом слушал о том, как новые османы готовили покушение на великого визиря Али-пашу, олицетворявшего главное имперское зло. Но предатель выдал смельчаков, и все они были вынуждены бежать за границу. Но борьбы не прекратили и в конце концов все же уговорили султана принять конституцию!

Конечно, знай Тевфик-бей побольше, Кемаль услышал бы от него совсем другую историю и узнал бы о том, как самый выдающийся государственный деятель того времени Мидхат-паша после нескольких государственных переворотов, дорогого ему стоивших, возвел на престол тридцатичетырехлетнего сына наложницы бывшего султана Абдул Хамида II, обещавшего в обмен на султанский трон даровать стране конституцию. Узнал бы он и о том, как, едва опоясавшись мечом, Абдул Хамид сразу же забыл все свои обещания и только после того, как на Ближнем Востоке вспыхнул кризис 1875–1877 годов и Абдул Хамид дал согласие на проведение в Стамбуле международной конференции по обсуждению условий мира между воевавшими сторонами и проведению реформ в империи, султан выбрал из двух зол меньшее и даровал стране конституцию.

Ну и, конечно, он узнал бы о том, как, изгнав из страны Мидхат-пашу и разогнав совершенно не нужный ему парламент, Абдул Хамид установил самое страшное в истории Османской империи правление. Никто, включая даже самых высокопоставленных чиновников, не был в те годы защищен в ней от насилий, утраты имущества, свободы, а нередко и самой жизни. Люди исчезали ночью, и не всегда было даже понятно, за что их брали. В министерствах и ведомствах ряды чиновников редели буквально на глазах, а многие молодые офицеры армии и флота заплатили за свои либеральные убеждения жизнью.

Десятки, если не сотни тысяч султанских шпионов работали в армии, учебных учреждениях, в чиновничьих палатах и даже в семьях. И на основании их доносов султан каждый день отдавал приказы об арестах, ссылках и тайных убийствах. «Темные улицы застыли от страха, – описывал в своих мемуарах известный писатель Халид Зия те страшные времена. – Чтобы перейти из одной части города в другую, нужна большая смелость… Шпионы, шпионы, шпионы… Все без разбора боялись друг друга: отцы – детей, мужья – жен. Открытых главарей сыска уже знали, и при виде одних их теней головы всех уходили в плечи, и все старались куда-нибудь укрыться…»

При страдавшем маниакальной подозрительностью султане иначе не могло и быть! Спрятавшись в своем дворце, он постоянно менял здания и комнаты, отведенные ему для сна. Великолепный стрелок, султан нажимал на курок при каждом подозрительным шорохе, и нередко пули попадали в слуг или идущих к нему на прием чиновников. В своей подозрительности султан дошел до того, что даже на территории дворца его сопровождала целая армия телохранителей, состоявшая из албанцев, лазов, курдов, арабов и черногорцев, а сам дворец был окружен войсковыми казармами с особо преданными ему частями.

Из своего добровольного заточения Абдул Хамид выходил только по пятницам, когда ездил молиться в Святую Софию. Но, несмотря на свое затворничество, Абдул Хамид пока еще крепко держал нити управления огромной империей в своих руках. Но, увы, Тевфик-бей или не знал всего этого, или же просто побоялся говорить со своим учеником на тему, которая могла стоить ему головы…

После окончания военного училища Ататюрк попал на курсы генерального штаба. И был несказанно рад этому. Офицеры, окончившие курсы, получали звание капитана и своеобразный пропуск в военную номенклатуру империи. И все же пребывание в этих классах оказалось для него далеко не таким безмятежным, каким представлялось ему в годы пребывания в военной школе. Именно здесь он начал уже по-настоящему увлекаться политикой, к которой проявлял столь большой интерес еще в училище и которая оказалась его призванием.

Ататюрк стал много читать, благо в классах можно было достать практически любую запрещенную цензурой литературу. И поначалу он читал все подряд: от бульварных романов до «Духа законов» Шарля Монтескье и социологических трактатов Джона Милля, но постепенно стал отдавать предпочтение истории. Особенно военной. С огромным интересом изучал он биографии и подвиги выдающихся полководцев, среди которых за военный гений сразу же стал выделять Наполеона. Не ослабевал его интерес и к современной турецкой литературе, и наряду с Намыком Кемалем его все больше привлекал достигший вершин своего таланта Тевфик Фикрет.

Конечно, он не мог знать все о тех революционных процессах, которые уже вовсю развивались в Османской империи. Но, как и всякий одаренный человек, не мог не чувствовать приближение нового времени и, не пожелав оставаться в стороне от охвативших страну революционных настроений, решился на отчаянный по тем временам шаг и создал тайное общество «Родина». Ну а чтобы лучше понять, какой опасности он подвергался, достаточно еще раз вспомнить о тех «застывших от страха» улицах и всех тех, кто заплатил за свои либеральные убеждения свободой, а зачастую и жизнью.

Тем не менее Ататюрк и окружавшие его молодые патриоты пошли на риск и стали выпускать бюллетень, в котором со свойственным молодости радикализмом обличали окружавшую их жизнь. «Мы, – говорил позже Ататюрк, – уже начинали понимать, что имеются пороки в управлении страной. Нас охватило страстное желание поведать о нашем открытии, и мы создали рукописную газету. На нашем курсе существовала маленькая организация. Я входил в состав ее руководства и написал большую часть статей для нее…»

Его «революционная деятельность» могла закончиться самым печальным образом уже в самом начале, когда в комнату, где Кемаль с двумя приятелями готовил очередной номер газеты, неожиданно вошел начальник курсов Риза-паша. Он мог бы не только выгнать вольнодумцев, скрывавшихся в стенах вверенного ему султаном учреждения, но и «упечь» их в места не столь отдаленные. Однако он ограничился лишь отеческим внушением, подвергая тем самым страшной опасности и себя самого: кого-кого, а султанских шпионов хватало и в подведомственных ему классах…

Безнаказанно прошла для Кемаля и его весьма опасная по тем временам просьба к преподавателю по тактике прочитать несколько лекций о методах ведения «герильи», как тогда называли партизанскую войну, которую вот уже столько лет вели против империи болгарские и македонские повстанцы. Тот не только не донес на него, но и провел несколько занятий по подготовленному Кемалем плану гипотетических военных действий против партизанских отрядов, нападавших на столицу из Анатолии.

Напряженная учеба, издание газеты, руководство «Ватаном» и ночные прогулки не проходили даром, и Кемаль постоянно находился в возбужденном состоянии. «Во время учебы на курсах генерального штаба, – много лет спустя скажет он своей приемной дочери и верной спутнице последних лет жизни Афет Инан, – мое внутреннее «я» испытывало душевную тревогу. Я постоянно ощущал в себе столкновение чувств, смысл и сущность которых еще не всегда мог понять и которым не мог придать ни положительного, ни отрицательного значения». Измученный бесконечными мыслями, он почти перестал спать и только под утро впадал в забытье. «Поднимаюсь, – вспоминал он, – но самочувствие не в порядке. Голова и тело утомлены. Товарищи, с которыми встречаюсь в классе, гораздо живее и здоровее меня…»

Каково было его отношение к главному виновнику всех бед империи – султану, о котором он в своей газете, несмотря на беспощадную критику высших чиновников, не написал ни единого плохого слова? Как это ни странно, снисходительное! По всей видимости, и Кемаль, и его приятели все еще верили в расхожую у многих народов сказку о «хорошем царе и плохих министрах».

Другое дело, что вера в «хорошего султана» слабела у него с каждым днем, и со временем он постепенно превратится в глазах Кемаля из этакого обманутого нехорошими министрами владыки в одного из истинных виновников ослабления государства.

Ну а если он порою очень резко и высказывался против Абдул Хамида, то его выпады носили скорее личностный характер и до отрицания султаната как политической системы ему было еще очень далеко.

А в последний год пребывания на курсах с Кемалем приключилась весьма интересная история. В один прекрасный вечер он вместе со своим близким приятелем Али Фуадом отправился в облюбованное ими кафе на открытом воздухе и, усевшись за столик, попросил подать виски с содовой в бокалах для лимонада. И можно себе представить их изумление, когда в кафе появился хорошо знакомый им директор Харбие вместе… с главным шпионом султана Фетхим-пашой и его помощником полковником Гани. Фетхим-паша попробовал поданный молодым людям «лимонад» и, по достоинству оценив его… пригласил Кемаля и его спутника поужинать с ним в ресторане.

В казарму они вернулись поздно и явно навеселе. Но когда потребовавший от них объяснений дежурный офицер узнал, с кем «веселились» его подчиненные, то у него сразу же отпала всяческая охота поднимать шум. Ну а о чем Фетхим-паша беседовал в тот памятный вечер с двумя подозрительными молодыми людьми, так навсегда и осталось тайной. Ни Али Фуад, ни сам Кемаль никогда не рассказывали о той встрече, а ставший благодаря своим доносам генералом в двадцать пять лет Фетхим-паша тоже не смог пролить свет на всю эту историю, поскольку в 1908 году был в буквальном смысле разорван на куски озверевшей толпой в Бурсе. Хотя предположить, зачем главному шпиону надо было тратить вечер на двух молодых и весьма перспективных людей, можно.

Революционная деятельность Ататюрка не прошла для него даром – по доносу шпиона и по обвинению в издании подпольной газеты и создании тайной организации он оказался в тюремной камере, в которой ему было суждено провести целый месяц.

О многом передумал он в долгие часы своего заточения, с утра до ночи меряя шагами свое тесное узилище, в котором царили вечный полумрак и страшная грязь. И только здесь, в тюремной камере, до Кемаля в полной мере дошло то, что, по сути, именно так и жили миллионы турок, даже если они и не находились за толстыми тюремными стенами. И точно такой же тюрьмой являлась для них вся империя! И надо как можно скорее разрушить эти пока еще непробиваемые, но уже начинавшие давать трещины стены.

И почему бы это не сделать ему? Он молод, образован, любит свою родину и готов на многое. Если только… ему дадут выйти из этой мышеловки! А если не дадут? Ататюрк не был трусливым человеком, но порою ему становилось не по себе. А что если это действительно конец и он уже никогда не выйдет из этой страшной тюрьмы? Как ни ряди, он злейший враг самого султана, ну а как тот расправляется со своими врагами, ему было хорошо известно.

Но, как видно, не напрасно молила Зюбейде-ханым Всевышнего, услышал Тот ее страстные мольбы, и, к великой радости и не менее великому изумлению Кемаля, его выпустили из тюрьмы. Правда, перед самой «амнистией» он прошел через новое унижение, представ перед самим Измаилом Хаккы-пашой. Когда Кемаля ввели в комнату, сидевший за большим столом генерал кивком отпустил конвойных и сквозь линзы своих очков в золотой оправе уставился на вздумавшего вольнодумствовать и только уже поэтому не нравившегося ему Кемаля с таким зловещим видом, словно собирался расстрелять его в собственном кабинете. И, говоря откровенно, расстрелял бы! Ведь именно в таких, как этот Кемаль, он видел вызов, а возможно, даже и приговор всему тому, что было ему так дорого.

Даже не пытаясь скрыть своей неприязни к застывшему по стойке «смирно» молодому человеку, он долго и нудно говорил о том, что великий и мудрый султан сделал все, чтобы он получил прекрасное образование и высокий офицерский чин, а он отплатил своему благодетелю черной неблагодарностью. И уж кому-кому, а ему, молодому и способному, следовало бы направить все свои помыслы на служение султану и империи, а не на расшатывание ее устоев. Да и зачем будущему руководителю турецкой армии нужны какие-то подозрительные газетенки и стишки давно просившихся на виселицу рифмоплетов, не говоря уже о крамольных речах в присутствии еще не окрепших умов, склонных в силу своей легкомысленности к смуте и неповиновению?

Да и личная жизнь молодого офицера не вызывала у инспектора особого восторга, и на протяжении своей нудной речи он несколько раз упомянул о ресторанах и кафе, в которых так любил бывать Кемаль. Чего он вообще хочет, в конце концов, задал риторический вопрос Измаил-паша, в упор глядя на не проронившего ни единого слова Кемаля. Навсегда похоронить себя в той камере, откуда его только что привели? Если так, то ему можно пойти навстречу!

Выдержав долгую паузу, Измаил-паша наконец проскрипел, что его величество так бы, наверное, и сделал, если бы Кемаль не был так молод, а значит, и легкомыслен. И на этот раз он прощен. Конечно, у его величества были совсем другие виды на его будущее, ему нужны способные люди, но Кемаль сам испортил себе карьеру, и теперь вместо ожидавшей его Македонии он отправится в Сирию. Его величество, повысил голос Измаил-паша, очень надеется на то, что молодой офицер сделает надлежащие выводы и впредь будет вести себя куда благоразумнее, дабы своим отныне и навсегда в высшей степени примерным поведением заслужить прощение.

При этом он ни словом не обмолвился о том, что все это время командующий сухопутными войсками Риза-паша по просьбе отца Али Фуада делал все возможное, чтобы не только вырвать молодых людей из застенков, но и сохранить за ними уже намеченные для них места на Балканах. Но во второй раз, зловеще блеснул золотой оправой инспектор, ни на какое снисхождение он пусть не рассчитывает! И если до его величества дойдет хотя бы малейший слух о его вольнодумии, Кемаль сразу же вернется в уже знакомую ему камеру. И на этот раз навсегда!

С непроницаемым лицом слушал Ататюрк разглагольствования этого чиновника от армии, который еще больше убедил его в том, что именно такие люди и довели некогда могучую и непобедимую империю до того жалкого состояния, в каком она пребывала сейчас.

Выслушав приговор о своей ссылке и так и не проронив ни слова, Кемаль щелкнул каблуками и поспешил… к выпущенному раньше него Али Фуаду, где друзья с присоединившимся к ним Мюфитом Оздешем, тоже отправлявшимся в Африку, отвели душу за бутылкой виски.

На следующий день друзья отправились на австрийском судне в Бейрут, и Кемаль долго не уходил с палубы, в глубокой задумчивости наблюдая за таявшими в ночи огнями продолжавшего жить своей жизнью Стамбула. Первые шаги в его капитанской жизни особого оптимизма не вызывали. «Они оказались, – заметит он позже, – шагами не в жизнь, а в тюрьму…»

Что ждало его в Сирии? Служба в каком-нибудь захолустном гарнизоне или настоящая армейская школа, так необходимая каждому молодому офицеру? А потом? Очередное звание, если его, конечно, ему дадут, и новый гарнизон? И неужели он, испугавшись слов этого брюзги в позолоченных очках, больше не будет заниматься манившей к себе политикой, которая, как он убедился на собственном опыте, была далеко не игрой, а серьезным и крайне опасным делом?

Кемаль поморщился. Ну, нет! Не бояться надо всех этих султанских пристяжных, а бороться с ними, чего бы это ему ни стоило. Бросать политику он не собирался, и не только из-за все увеличивавшегося интереса к ней. Армия армией, но, как он уже успел узнать из истории, только высокая политика возводила людей на совершенно иной уровень и только политик мог стать носителем национальной идеи и вершителем общенародной судьбы! Кто бы сейчас помнил того же Наполеона, если бы он так и остался пусть и прославленным, но всего-навсего полководцем? Конечно, с Наполеоном он себя пока еще не сравнивал, но в своем высоком предназначении не сомневался…

Пройдут годы, и Ататюрк делами докажет свою высокую миссию, создав Турецкую республику и спася нацию от уничтожения. О нем будет написано множество книг, в которых их авторы так или иначе осветят многие аспекты его титанической деятельности, но никто и никогда уже не ответит на вопрос: почему султан пощадил одного из тех, кто вызывал у него оказавшуюся для многих смертельной ненависть…