Читать книгу Возвращение - Александр Вендеров - Страница 4

На следующий день заметно похолодало. Когда Алеся проснулась, небо уже было затянуто тучами и дул холодный северо-западный ветер. Нужно заново познакомиться с деревней. Ведь с тех пор, как Алеся уехала поступать в университет, прошло без малого девятнадцать лет, и многое здесь переменилось. Она, конечно, приезжала в Сулиды и позже, но осознанное желание пройти по всей деревне и посмотреть, что тут осталось по-прежнему и что безвозвратно ушло, возникло у Алеси впервые.

В десятом часу утра пришёл Максим Авдошкин. Алеся не сразу его узнала. На неё смотрел человек лет сорока пяти, а ведь на самом деле они ровесники, Максим даже на полгода младше. Вокруг глаз и на лбу залегли глубокие уже морщины, на лице короткая, но в то же время неухоженная рыжеватая борода, одежда грязная, а во рту нет передних зубов ни снизу, ни сверху.

– Здорово, Алеся Николавна! – сказал Максим, входя в дом. – Узнала?

– Максим? Тебя трудно узнать…

– Ну так жизнь у меня трудная. Как ты сама?

Алеся в общих словах рассказала, как она сама и что привело её в Сулиды. Тут она заметила, что от Максима крепко пахнет перегаром. Несмотря на утренний час, Максим был уже навеселе. Неужели это тот самый человек, к которому когда-то так влекло и с которым хотелось проводить все дни напролёт? Она иначе себе его нынешнего представляла!

– Максим, что-то у тебя подозрительно блестят глаза. Утро ведь, где успел?

– Да и хрен с ним! В запое я, Алеська, понимаешь? Но я уже сказал: пить завяжу. Я теперь человек семейный.

– Егор упоминал, что у тебя любимая женщина есть и скоро ребёнок будет. Я тебя поздравляю. А как мама?

– Болеет мама.

– А что с ней?

– Просто лежит в своей комнате и смотрит в потолок. Руки опустила, больше ничего не хочет.

– А врачи что говорят? Диагноз поставили?

– Щас такие врачи, что нихрена не поставят. Не верю я им! Ну а ты как, замужем? Дети есть?

– Детей нет, а замуж ходила два раза. Больше не пойду. Намучилась я с ними. Конечно, и сама виновата, ведь надо было с умом спутников жизни выбирать. Но теперь – ни за что!

– А у меня Зульфия. Люблю её очень! Да и подумать так: мне скоро тридцать шесть, пора свой угол иметь, свою семью.

– Она мусульманка?

– Да, из Узбекистана. Но она в России давно живёт. Сейчас распишемся и гражданство будем оформлять. А в октябре ей рожать.

– Ты счастлив?

– Да всё нормально… – Максим ушёл от прямого ответа.

Сели на крыльце, закурили. Поговорили ещё о жизни. Кто как жил, что делал, чего достиг. Максим рассказал, что сейчас не работает, только калымит. Работал два года в охотхозяйстве. Сначала на двух тракторах – на бульдозере и на «Беларусе». Но бульдозер сломался, а на «Беларус» посадили другого человека. Максима перевели кормить промысловых животных – лосей и кабанов. Потом его оттуда сократили. Работал он и на питомнике – начальник подставил так, чтобы уволить, а кого-то из своих взять. Устроился экскаваторщиком в Подмосковье, на строительство коттеджного посёлка. Через три недели сказали, что прямо сейчас экскаваторщики не нужны, что мы, мол, позвоним. Да так и не позвонили.

Алеся не то чтобы промолчала – она выразила сочувствие, однако не поверила, что хорошего специалиста, который умеет ездить на всевозможной технике, будут раз за разом увольнять. Не любит она спорить, а уж если ввязывается в спор, то, значит, дело касается благополучия или её, или самых близких, не иначе. Но как хорошо она знает зависимых людей! Они всегда возлагают ответственность за происходящие с ними неприятности на других людей, на стечение обстоятельств, на судьбу, на Бога – на кого и на что угодно, только не на себя. Да и обещать могут вполне искренне и даже в это верить. Вот Максим говорит: «Завяжу пить»! Не завяжет, к сожалению, даже если сам захочет.

Разговор стал принуждённым. Всё важное обсудили, и каждый пришёл к выводу, что очень разная у них жизнь. Максим сказал, что пойдёт на калым к тёте Маше Соловьёвой и ушёл, а Алеся оделась потеплее, чтобы обойти деревню. Над лесом в северо-западной стороне виднелась тёмная туча – должно быть, снеговая. Ветер усилился, а термометр показывал только четыре градуса по Цельсию. И это после вчерашних плюс тринадцати! Резко завернуло похолодание.

В Сулидах сто дворов. Из них зимуют от силы в половине. Есть и дачи. Люди приезжают большей частью из Смоленска и из Орши, но есть дачники и из Витебска, и из Минска, и из Москвы. Теперь, верно, не приедут те, кто живёт в Беларуси: восемнадцатого марта Россия перекрыла границу. Как правило, дачи – это родительские дома тех, кто родился здесь и вырос, а сейчас приезжает на лето или в отпуск. А есть и совсем брошенные дома. Жили когда-то в такой хате старики, после умерли. А наследники не смогли между собой договориться, продавать ли жильё, а если продавать, то за сколько и кому какая доля достанется. Или вот хата бабы Оли Зверевой. Хозяйка прожила больше девяноста лет и умерла в 2004 году. На следующий год дочери продали дом каким-то иностранцам, те прописались и с тех пор сюда не приезжали. Стоит домик и без окон, и без дверей, правда, внутри, как скоро узнает Алеся, много дров осталось. А сейчас Алеся, проходя мимо дома бабушки Оли, вспомнила, как хозяйка сидела здесь на завалинке с подругами. Те были моложе бабы Оли лет на пятнадцать – двадцать, но баба Валя и баба Саша умерли, об этом бабушка говорила. А баба Катя… Ей, должно быть, под девяносто. Жива ли она? Надо у Егора спросить. Или у кого ещё, если кто-то из односельчан встретится.

Холодно, неуютно на улице. Людей на дороге совсем нет. В детстве Алеся обязательно увидела бы, как кто-то идёт по улице даже при такой погоде. Да и вчера обратила внимание, что мимо прошли только три или четыре человека. Это за весь тёплый субботний вечер, притом во время школьных каникул. Значит, правда, что деревня вымирает. И людей, что уезжают, можно понять. Перспектив тут немного: скорее всего, тем, кто останется, предстоят годы тяжёлой работы за копейки, а после грошовая пенсия. Да Алеся и сама уехала! А вот интересно, если бы в деревне были возможности для самореализации, осталась бы она здесь жить? Алеся вспомнила деревню во Франции, в Нормандии, где побывала пятнадцать лет назад. Эх, если бы родные Сулиды были такими в смысле качества жизни и развития человека как специалиста в своей профессии, то можно и остаться.

Алеся шла по главной улице на юг, к выезду из деревни в сторону райцентра Красного. Одна из крайних хат – дом Ватутиных. Алеся помнила этих стариков. Дед Миша ездил на тракторе-погрузчике, баба Нина работала дояркой в совхозе. В совхозе почти все тут в советское время работали. За Сулидами, как ехать в соседнюю деревню Рамешки, до сих пор стоит полуразрушенная ферма. Там был скотный двор, где выращивали молодняк крупного рогатого скота. Когда тёлок осеменяли, их отправляли на молочную ферму в Новосёлки. Сюда же из Новосёлок завозили маленьких тёлочек, когда их отнимали от матери. Большая и новая была ферма. На самом крупном её здании – кормоцехе – белым кирпичом по красному было выложено число 1985. Стало быть, построили кормоцех в этом году. А через десять лет скотный двор закрылся. И тут же его стали растаскивать. А почему так? Алеся подумала и решила, что от бедности. Не пойдёт человек, у которого всё есть для хорошей, достойной жизни, воровать шифер, кирпичи или стекловату с крыши.

Вот и дом Ватутиных стоит разорённый. Видать, не продали его дети бабы Нины и деда Миши вовремя, а сами жить здесь не захотели. Да и продать-то за хорошую цену не так просто: недвижимость в этом медвежьем углу стоит дёшево. Алеся подошла к дому. Забора давно не было, даже прясла утащили. Ну кому понадобились старые прясла и штакетник? Может, ребята костры жгли… На террасе двери тоже не было. А что, если зайти? Алеся ощутила юношеский азарт, с каким, бывало, с подругами и друзьями лазили по огородам. Вспомнилось, как в девяносто седьмом у дяди Гриши целую грядку морковки утащили, а потом помыли её на колонке и ели у костра за клубом.

Алеся вошла в сени и осторожно ступала по полу, предварительно ощупывая ногой подгнившие уже доски. Дверь в комнату открыта, а пол за дверью разобран. Русскую печку не тронули, и она выглядела ещё довольно крепкой. Справа от двери тянулась одна половая доска, по которой в принципе можно было проскочить в большую комнату, но уж очень ненадёжной эта половица выглядела. «Не пойду», – решила Алеся. «Не хватало ещё ногу сломать в этой заброшенной хате»!

Вернувшись в сени, Алеся обнаружила лаз на чердак с крепкой лестницей. На чердаке, куда она, конечно же, влезла, не оказалось ничего интересного, зато в самих сенях обнаружился сундук, до половины наполненный пустыми бутылками. Почему не успели сдать? Умерли или раньше того в магазине стеклотару принимать перестали? Когда бутылки принимали и платили за них хотя и маленькие, но деньги, осколки стекла не валялись: у людей была причина обращаться с такой посудой бережно.

Вышла Алеся от Ватутиных с грустным чувством. Вся жизнь этих хотя и чужих, но знакомых людей здесь прошла, а что от неё осталось? Однако мы живы! И теперь нужно дойти до магазина. Еда дома есть ещё из Петербурга, а вот сигарет мало, надо запасы пополнить. Да и посмотреть, кто торгует! Сколько Алеся себя помнила, продавщицей была тётя Даша, но это было много лет назад. А теперь, возможно, и не она работает в магазине.

И действительно, за прилавком Алеся увидела незнакомую женщину лет пятидесяти пяти на вид. Продавщица представилась Евдокией («можно просто Дуся») и долго расспрашивала Алесю, кто она и откуда. Впрочем, и о себе рассказывала охотно. Она младшая сестра Анастасии Лаптевой, в прошлом году приехала в Сулиды из Дагестана на постоянное место жительства. Муж её Шихмирза Шихмирзаев по происхождению аварец, они сменили много мест жительства. Жили и в Пензенской области, где Дуся родилась, и в Астрахани, а в последние годы в селе рядом с Махачкалой. Теперь рассчитывают осесть тут. Шихмирза плохо видит, надо менять хрусталики.

– Дуся, скажи, пожалуйста, баба Катя Никитина жива ещё?

– Да, жива! И даже сама в магазин приходит. Видела, ей внучка с мужем новый дом построили?

– Обратила внимание. Старый, получается, снесли. А сколько же бабе Кате лет?

– Девяносто перед новым годом исполнилось. Алеся, а тебе сколько?

– Тридцать шесть мне. Родилась четырнадцатого декабря 1983 года.

– Значит, я старше тебя на десять лет и один день. У меня тринадцатого декабря день рождения, я с семьдесят третьего года.

– Серьёзно? – удивилась Алеся. – Я думала, что разница в возрасте несколько больше.

– Неужели я так старо выгляжу? – с некоторой обидой в голосе спросила Евдокия.

– Старше своих лет, – дипломатично отвечала Алеся. Она никогда и никому не льстила, однако указать, что старше своих лет годков на десять, было бы лишним.

Дуся вспомнила, как приезжала к сестре в восьмидесятые и девяностые годы и видела тогда маленькую Алесю. Последней это было удивительно: никак не могла вспомнить собеседницу. За час разговора Алеся узнала много нового о жителях Сулид. Кто на ком женился, кто развёлся, кто изменяет, кто прижил ребёнка на стороне, а кто бухает по-чёрному. И у Алеси возникло даже не представление, а твёрдое знание, что с Дусей надо держать ухо востро. Ведь такого рода люди – это сплетники, и даже, бывает, не по злобе, а потому что человек не может поступать иначе. Им скучно, хочется почесать язык, а к недостающей информации додумывают удобное им продолжение. Не успеешь повернуться, как ославят на все Сулиды!

Эту догадку, с такой ясностью явившуюся Алесе в магазине, подтвердил Егор:

– Смотри не очень-то откровенничай с Дусей, а ещё с дядей Колей Воронцовым. Помнишь его?

– Да, помню. Он на тракторе раньше работал.

– А как вышел на пенсию, так ходит по деревне и все сплетни собирает. Хуже бабы!

– А вот это, Егор, гендерные стереотипы. Ну почему женщина обязательно сплетница?

– Так любите вы языком почесать! Мужики не так, они обычно в себе свои мысли держат.

– А, может, это и плохо? Нет, язык попусту чесать и собирать синенькие и зелёненькие, конечно, плохо. Но, с другой стороны, установки, которые навязывает общество, мне совсем не нравятся. Женщина – значит, должна быть слабой и ведомой, должна рожать детей и жить ради семьи. Даже смысл праздника восьмого марта перевёрнут с ног на голову.

Алеся говорила так, как привыкла рассказывать партнёрам по туристическому бизнесу о преимуществах сотрудничества с их компанией – размеренно, плавно, смотря в глаза и выделяя главное. Егор заслушался, а его соседка продолжала:

– Мужчина – значит, должен кормить семью и быть сильным, а если тебе плохо, не ной, надень улыбку и делай вид, что тебе хорошо. А не от этого ли стереотипа мужчины в пятьдесят лет от инфарктов умирают? Выговориться не могут, изображают сильных, а то окружающие плохо подумают. Да и кому, ёлки-палки, мы все должны? Не люблю это слово. Мы должны только себе, своей совести быть достойными людьми, а остальное на наше усмотрение.

– Ох, ничего себе выступление! Да ты не феминистка ли? – удивился сосед, выслушав такой манифест.

– Самая настоящая феминистка. И даже активистка феминистского движения. Не видел мои страницы в соцсетях? Там интересно.

– Не, я интернетом пользоваться не умею… Алеська, что город с людьми делает! – только и нашёл, что ответить Егор. И посмотрел так, будто не ожидал увидеть здесь, в Сулидах, настоящую феминистку. Хотя он и вправду не ожидал.

Удачно сложилось повторное знакомство с деревней. На многое сегодня Алеся посмотрела по-другому. Девятнадцать лет не прошли даром, но она стала забывать родную деревню. Хотя бы для того, чтобы вспомнить, стоило вернуться. То ли ещё будет, Алеся Николаевна!