Читать книгу Простите, простите, простите меня… - Александр Володин - Страница 8

А женщины,

самые, казалось бы, несовершенные,

иногда говорят такие слова…

И так смешно шутят,

и так проницательно думают о нас —

чтобы нам было лучше,

чтобы нам было сладко —

с последней из всех – как с первой из всех.

И то и дело это им удается,

то тут, то там,

то так, то сяк,

а если не удается —

они страдают молча.

А если говорят —

иногда говорят такие слова…

Девушки высокими ногами

возражают против моногамии.

Но, полуодетые по-летнему,

линиями семнадцатилетними,

вырезом, открытою спиной

мне напоминают об одной.

Гордые, недобрые и добрые,

вдумчиво колеблясь и маня,

лишь твои опасные подобия.

Все тобою мучают меня.

Ты осветила все, что было прежде,

задолго до тебя,

таким весенним

таким широким светом!

И при свете,

как в позабытом школьном сочиненье,

рассеянно исправила ошибки:

уступчивость мою – на Доброту,

неправоту мою – на Правоту…

Погасишь свет – и станет так темно!

И все ошибки – на своих местах.

Женщины, нас под руку берущие,

если надо – понемногу врущие,

если надо – правду говорящие,

если надо – над землей парящие,

как бы неземные существа,

вниз, на нас, глядящие едва.

Как вы нас разумно утешаете,

как вы необидно нас прощаете.

Полной средней школой недоученные,

вы во все вникаете так вдумчиво!

Собственной судьбою

озабоченные,

собственной бедою

замороченные,

нас как будто и не утешаете,

просто между делом потешаете —

беспечными словами,

усталыми руками,

дурашливым лицом,

соленым огурцом…

А некогда – одна из вас,

сама своей не зная силы.

неясным светом заслонясь,

нас обожанию учила.

Чтобы потом за нею следом

и вы, встречаясь на пути,

светили нам таким же светом,

как некогда она. Почти.

– Вы не скажете, как пройти

к кинотеатру «Великан»? —

Она могла бы это спросить

у любого другого встречного.

Она могла бы так улыбнуться

любому другому встречному.

Она могла бы швырнуть

все свои веснушки,

ни одной не оставив про запас,

в любого другого встречного.

Но она спросила у меня,

и улыбнулась мне,

и все свои веснушки,

не жалея, швырнула мне.

Вы скажете: «Ну и что?

Спросила, как пройти в кино».

Но как спросила!

И как улыбнулась!

И как засыпала меня веснушками!

Она прекрасно знала, что делает.

А я ответил, и смотрел ей вслед,

и не посмел сказать «спасибо».

Спасибо за то, что она спросила,

спасибо за то, что она улыбнулась,

вообще-то говоря, как первому встречному.

Но встречным-то оказался я!

И она

не взяла обратно свои слова.

Не взяла обратно свою улыбку.

Не взяла обратно ни одной веснушки!

«Девушка, не бросайте, пожалуйста».

Стоят в троллейбусе,

стоите в троллейбусе,

стоим в троллейбусе.

«Девушка, не бросайте, пожалуйста,

копеечку!»

Бросили за жизнь столько копеек!

Бросили жизни,

каждый третий – целиком,

каждый второй – половину,

остальные думают, что не бросили,

что использовали с пользой —

а теряют их незаметно,

вот-вот потеряют до конца.

Но стоят в троллейбусе,

стоите в троллейбусе,

стоим в троллейбусе.

«Девушка, не бросайте, пожалуйста,

не бросайте, пожалуйста,

копеечку!..»

Какая вдруг осанка у статистки

и как умеет голову нести,

когда пылают огненные диски,

держа ее в серебряной горсти.

Домохозяйки, продавщицы – просто

усталая массовка у стены.

Как вспомнилась им эта плавность, поступь,

неспешность и держание спины?

– Эй, фрейлины! Быстрее! Сроки, сроки!

По лестнице! Под музыку! Наверх!..

Как просто это вспомнилось массовке,

как жалко, что забудется навек.

Откуда снова этот свет

небес и шумный блеск дождей?

Откуда ветер? То есть – ветр?

И женщина, и тайна с ней?

Как долго прожил в темноте,

уединился ото всех!

Где были те дожди, и те

снега, и свет, и женский смех?

И вновь гроза! И снова я

овеян ею с головой!

Как ярки тучи надо мной!

Как ты безмерна, жизнь моя!

Я хочу работать!

Только когда я работаю,

мне хорошо.

Когда – с интересом,

Когда – с обалдением,

когда после работы необходимо выпить,

поорать, похохотать,

поспать, проснуться

и опять работать!

Если я отдыхаю, мне не так хорошо,

как тогда, когда я работаю.

Хорошо отдыхать тогда,

когда повезло в работе.

А когда не везет в работе —

от чего, собственно, отдыхать?

Когда я люблю —

мне хочется между делом рассказать ей,

как мне повезло в работе.

А если мне не везет в работе —

я не спешу к ней,

я не бегу к ней.

Я волочусь к ней за утешеньем

в том, что мне не везет…

Недвижно пылают закаты.

Рассветы восходят сурово.

Готовы к убийствам солдаты,

и беженцы к бегству готовы.

Готовы супруги к разлуке,

готовы к беде властелины.

Тем временем полдень над лугом

склоняется, жаркий и длинный.

Готовы к обманам святоши

и к недоеданию дети.

Готовы могилы.

И все же

рассветы восходят и светят…

Она была давно замужняя,

давно кухóнная, давно

усталая, давно ненужная,

с утра глядящая в окно —

как там с погодою, тепло ли,

что ей на улицу надеть…

Все в прошлом молодые роли,

пора скучать, пора седеть,

пора подлаживаться к мужу,

винить себя, прощать ему

и думать, что могло быть хуже,

и значит – что: быть по сему.

Зачем надеяться на тайны ей

там, где уныло и темно?

Зачем ловить слова случайные,

зачем с утра глядеть в окно?

Там улица, там рынок видится,

ларьки спиртного, туалет…

Нет тайн, нет рыцарей, нет витязей,

не время им, вот их и нет.

Зачем тогда искать ей большее,

чем видится на первый взгляд?

Зачем кухонное все горше ей?

Зачем мечтания парят?

Зачем предчувствия палят?..

По статистике, многие женщины

от усталости сходят с ума.

Не позором – базаром развенчаны

в сумасшедшие едут дома.

И живут на окраине города

в корпусах за глухими оградами,

некрасивые и негордые,

непричесанные, ненарядные.

Им мужья передачи приносят.

Детям врут, что они отдыхают.

Они больше не требуют – просят.

Они больше не плачут – вздыхают.

И мужчинам дают указанья,

чтоб питались! И чтоб не терзались!

Осторожно по улице шли!

И чтоб нервы свои берегли!..

А девушки меж тем бегут,

пересекая свет и тьму.

Зачем бегут? Куда? К кому?

Им плохо тут? Неплохо тут.

На них бредущие в обиде.

Завидуют уставшие.

«Бегите, девушки, бегите!» —

кричат им сестры старшие…

Бегите же, пока бежится.

А не снесете головы —

хотя бы память сохранится,

как весело бежали вы…

В моей комнате людно,

в моей комнате тесно:

по одной программе – лютня,

по другой программе – песня,

а на радиоволне —

«Гаянэ»,

исполняет ансамбль

«Танец с саблями»…

Мне б хватило вполне

в этом доме одной.

Не позвать ее мне —

так обижена мной.

Не ответит на вызов,

она дома сидит,

и ее телевизор,

как меня, веселит.

Солдатской переписки строки.

Письмо в расчете на ответ

той незнакомой, той далекой

в подшивке полковых газет,

которая светло и странно

глядит с газетного листа.

Черты ее лица туманны —

всегда туманна красота.

Простые сведенья сначала:

работа. Братик. Мама. Дом.

Знакомство. Жалоба на жалость.

А чувства? Нет, они потом.

О том, чтобы соединиться,

пока и речи в письмах нет.

Там лучшая души частица,

и лучшая придет в ответ.

Живут и писем ожидают

двух почт счастливые рабы.

Уже меж строчек полыхают

тоска, предчувствие судьбы…

Сто лет прошло. Я получаю

смешное в сутолоке дня

письмо от женщины случайной,

совсем не знающей меня.

И вот сажусь за стол, как прежде.

Очки надел. Включаю свет.

В полукомической надежде

я, как солдат, пишу ответ…

День мокроватый, тихий, зимний.

Неспешно по делам шагаю.

Дела простые: магазины,

библиотека, мастерская,

бутылки сдать, зайти на рынок,

не позабыть томатный сок,

купить шнурки, подбить ботинок,

что там еще?.. Пожалуй, все.

По воскресеньям учрежденья

закрыты, справок не дают.

Выходит, побывал везде я,

а время два без трех минут.

А я как раз стою у дома,

где некогда, как говорится,

я был любим… А что, ввалиться

с авоськой прямо, по-простому?

Проверить, глазки так же сини?

Что с ней сейчас? Какая?..

Но…

– Вы что, не знаете? – спросили.

А я не знал.

– Давно?

– Давно.

А как вились вперед дороги,

щемящей верою маня,

что впереди такого много,

не угадать, что ждет меня,

что это все – пока, предвестье,

что буду я не раз любим…

Как хорошо нам было вместе,

обоим было, нам двоим!..

Не забыть этот сон.

Каменистою речкой летели.

Валуны и песчаные мели.

Не забыть этот стон.

Он – потом. Долетели.

Вот он —

город на возвышенье. Бревенчат.

Желтым домом культуры увенчан.

Не забыть этот стон.

Город прочный, незыблемый, старый.

Правда, фабрика – наших времен.

Вход завален порожнею тарой.

Не забыть этот стон.

Я спускаюсь осклизлой дорожкой.

«Как красиво!» – послышалось мне.

Бабы в чанах мешают окрошку.

Понимаю, что это во сне.

Тут она на меня посмотрела

сквозь венок, почему сквозь венок?

Посмотрела неясно, несмело.

Чан с окрошкой, мешалка у ног.

Раз венок, я подумал – простила.

Значит, ей в подземелье пустом

хорошо? Боль на миг отступила.

Не забыть этот стон…

Нас только двое, только двое.

Мы на пустом столе войны

всего лишь горькою бедою

одною соединены…

Когда судьба бедою веет,

когда сума, тюрьма и суд —

насколько эта связь прочнее

благополучья слабых пут!