Читать книгу Разворошенное гнездо. Повесть - Александр Юдин - Страница 2

На улице была весна. Было светло, тепло и грязно. Дул слабый, но пронзительно-свежий ветерок. Мчавшиеся по дороге, мимо Дома печати, автомашины тянули за собой шлейфы рыжевато-серой влаги. Под ногами прохожих шуршала и чавкала крупнозернистая каша из снега пополам с водой. И жмурились заходящему солнцу женщины, ослепляя выглядывающими из-под пальто круглыми коленками, обтянутыми золотистым капроном.

Андрей постоял под навесом у подъезда, закурил. Но, сделав пару затяжек, поморщился и выбросил сигарету: обкурился, пока гнал в номер репортаж. Расслабленно заширкал по снежной каше к автобусной остановке. И вдруг будто кто-то дернул за рукав. Обернулся.

«Надя?!» – не поверил собственным глазам.

Она стояла за углом редакционно-издательской коробки, прячась от острого весеннего ветерка. Маленькая, аккуратная, с громадными серыми глазами. Он не сразу заметил ее. Чуть было не прошел мимо. И вот увидел. И остановился растерянно, глядя на нее, жмущуюся в капрончике на ветру. Глупо улыбался.

– Ты?..

– Как видишь, – с хрипотцой в голосе отрывисто сказала она, рассмеявшись. – Смотрю на тебя и думаю: заметит или нет?

Волнуется. Уж если в голосе появляется хрипотца – значит волнуется. Он сразу все вспомнил. Вспомнил ее всю и ужаснулся: как это он мог быть так долго без нее?

– Но… слушай, Надь… черт возьми, почему ты здесь? Почему не зашла?

– Да? А как я зайду? Кто я тебе?.. Вот я и решила: дай подожду маленько.

– Ну как же это?.. И давно ждешь?

– Да нет, не волнуйся, не так уж. С полчаса, может быть. Утром позвонила – говорят, к взрывникам каким-то смотался. «Будет?» – спрашиваю. «Обязательно», – отвечают. Позвонила после обеда – явился – не запылился, где-то тут, говорят, бродит. Вот я и пришла. Дай, думаю, подожду немножко – может, сам выйдет; а замерзну – в кабинет попрошусь погреться. Как видишь, – дождалась.

– Вот ведь… Надо же… – растерянно забормотал он. – Но как же все это? Слушай, Надь, какими судьбами?

– Да у нас тут НИИ отраслевой. Вот и приехала узнать насчет кое-каких разработок. Командировка, в общем.

Он наморщил лоб.

– Ваш НИИ?.. Что-то не припомню ничего подобного.

– Ну, не сам институт – филиал, небольшой.

– Разве что захудалый какой-нибудь, полуподпольный.

– Сам ты захудалый. А то ты уж все углы здесь обшарил, все узнал. Чего привязался? Приехала и приехала. Значит, есть какой-то филиал, пусть самый захудалый, – проворчала она.

– Хорошо, хорошо, есть какой-то филиал, и ты туда приехала по делам. И я рад, очень рад, что ты это сделала. А сейчас куда путь держишь?

Она неопределенно пожала плечами.

– А остановилась где?

– Да пока нигде. Успею еще.

– Чудачка. Так и без места можно остаться. Может, тебе помочь?

– Не надо. В крайнем случае в общежитии устроюсь. Гарантировали. От филиала.

– Ну, смотри.

– Смотрю, – загадочно улыбнулась она.

– Постой-ка, да ты, кажется, совсем замерзла. Идем-ка вон туда заскочим – в спортивный павильон, отогреешься. Заодно поглазеем. Ты любишь гимнастику? Там сейчас, кажется, гимнасты к соревнованиям готовятся.

Надя согласилась. Они зашли на балкон, где было тепло и совсем мало народу. Внизу резвились с мячами, лентами совсем молоденькие девчушки. Затренькал рояль – началось очередное выступление. Видно, это была какая-то местная восходящая звезда, потому что все девушки бросили разминку, замерев в самых живописных позах. А она, небольшая, компактная, плотная, но стройная, с забранными в маленький модный пучок светлыми волосами, азартно тянула ноги, делала стойки, шпагаты. Алая лента разнежившимся ужом ласкалась у ее вкрадчиво вышагивающих ног, то собираясь в эластичную пружину, то осторожно обнимая ее горделиво выгнутую грудь легкими кольцами. Она с упоением отдавалась своей роли обаятельной девушки, способной спортсменки. Она, кажется, чувствовала обращенные на нее восхищенные взоры, и это, наверное, придавало ей сил, и она вся с еще большим наслаждением упоенно резвилась с лентой. Она была погружена в себя, но глаза ее блестели, источая торжество, нескрываемую радость вдохновения. Это была бодрая, счастливая кокетливая козочка…

Он залюбовался ею. И вдруг поймал на себе грустный взгляд Нади.

– Ты что?

– Да так… Красивая?

– Красивая. А что?

– Ничего, – вздохнула она. – Молоденькие все красивые. Меня бы сейчас туда вместо нее – то-то смеху было бы.

– Так это хоть кого, – улыбнулся он успокаивающе. – Ты же не гимнастка.

– Почему же… Немного занималась. Давно-давно, сто лет назад. Теперь вот уже старуха. Вырядилась, приехала специально, а он и не смотрит.

– Что ты, Надя! – обняв ее за талию, притянул к себе.

– Ой-ой, что делается! При народе, в хороводе.

– Ты даже не представляешь, какая ты красивая, и как я рад, что вижу тебя, —шепнул ей на ухо.

– Правду говоришь? – кокетливо спросила она, а в глазах было настороженное ожидание.

– Правду говорю, – в тон ей ответил он. – А зачем ты неправду говоришь, что специально приехала? Ведь у тебя тут дела?

Внизу опять начала выступать та козочка. Надя молчала, наблюдая за ней.

– Никаких дел у меня тут нет, – неожиданно призналась она. На тебя приехала посмотреть. Тут же недалеко – всего ночь на поезде.

– Среди недели?

– Ничего особенного, – улыбнулась она. – Поднакопила отгулов и явилась… И никакого общежития за мной не забронировано. Если не встречу, думаю, – в командировке где мотается или еще что – сяду на поезд и обратно укачу. Поезд, кстати, отсюда ночью отправляется, так что мне это еще совсем не поздно сделать. И ты можешь от меня без особых хлопот избавиться – не обременять себя провожаньем. Я понимаю: прошло немало времени, поди, женат уже – придется ответ держать, где до ночи проваландался… Господи, и зачем я вообще это сделала?!

У нее дрогнули губы.

И жалость жалом впилась в грудь.

Он повернул ее к себе. Сказал, глядя ей в глаза:

– Ты все очень хорошо сделала. Все правильно. Ясно?

– Нет, – сказала грустно.

– А насчет жены… Нет у меня жены.

– Правда, что ли? – недоверчиво посмотрела она на него. – А так отчетливо вроде намечалась.

– Это уже вопрос другого порядка, – чмокнул ее в щеку. – Мы сейчас пойдем ко мне и все расскажем друг другу. Идет?

Она пристально, изучающе посмотрела на него, подумала.

– Идет, – сказала тихо.

– Ты хоть согрелась?

– Согрелась.

Они вышли на улицу. Был час пик. Народ валом валил с работы, скапливаясь на остановках. Мимо них проскакивали битком набитые автобусы, троллейбусы.

Надя, поежившись, подняла воротник пальто.

– Опять замерзла, что ли, сибирячка? – бодро-насмешливо осведомился он.

– А я вовсе и не сибирячка. Забыл, что ли? Так-то, выходит, я тебе интересна.

– И правда забыл. Прости. Откуда ж ты такая?

– Какая? – кокетливо спросила она.

– Такая прелесть. И отчаянная.

– Из Челябинска, хороший мой, из Челябинска.

– Но там, между прочим, тоже морозы бывают будь здоров.

– Быва-ают, – подтвердила она.

– Слушай-ка, уралочка, – догадался он, – а ты давно последний раз калории принимала?

– Давно, – созналась она.

– Вот балбес! – ругнул он себя. Хочешь пельменей?

– Хочу, – с готовностью мотнула она головой

Они пошли через квартал на соседнюю улицу. Сокращая путь, свернули на тропинку за невзрачным трехэтажным домом. В тени его, куда солнце редко доставало своими лучами, тропинку прерывал черный ручей, выбегавший из-под большого слежавшегося сугроба. Андрей легко перемахнул через него, протянул Наде руку:

– Прыгай. Ловлю.

– Да не могу я, – хохотнула она. – Платье на мне узкое.

Он вернулся, подхватил ее на руки и, выбрав место поуже, прыгнул вместе с ней.

– Ой! – испуганно схватила она его за шею.

– Ух, ты, Надька, Надька! Прелесть! Я соскучился по тебе. Только не догадывался об этом, пока ты не приехала.

– Правда?

– Правда.

– А, может, ты меня все-таки отпустишь?

– Нет. Вот так и понесу сейчас тебя на руках.

– Ой, как хорошо-о! – пропела она.

– Хорошо? – глупо переспросил он.

– Хорошо. В кино в таких случаях говорят, млея от восторга: «Ты сумасшедший». Я тоже млею от восторга, прямо сердце замирает; кажется, сейчас умру. И тоже скажу, что ты сумасшедший. Но немного по другой причине. Я бы, сознаться, еще поездила на тебе, но ты должен позаботиться о своем моральном облике. Тебя ведь тут знает уже, наверное, каждая вторая собака. И что скажут о тебе блюстители нравственности, если увидят, что ты какую-то чужую бабу нес на руках? Вот так, скажут, корреспондент, вконец обнаглел.

– А что, журналист не человек, не может себе позволить любить женщину?

– Может, может, Андрюша, но ты все-таки отпусти меня, пожалуйста. Ты можешь себе позволить любить женщину, можешь игнорировать пересуды любителей нравственности, но я не могу себе позволить хоть чем-то тебе навредить.

…В пельменной была очередь. Небольшая, но очень уж медленно двигалась.

– Что ж, тогда поедим в ресторане, – решительно сказал он. – Это совсем рядом, через пяток домов.

Но на двери ресторана висела табличка: «Банкет».

– Андрюш, а может, сюда? – жалостливо глядя на него, кивнула она на белые окна диетической столовой, расположенной через дорогу.

– Придется, – вздохнул он. – Будем есть манную кашку и запивать кипяченым молочком. Хотя я лично с большим удовольствием выпил бы сто грамм водки, похрустел соленым огурцом и послал к чертям этот неуязвимый общепит, который нашему дикому рынку пока не по зубам.

– Нет уж, – рассмеялась она, – давай лучше поешь со мной манной кашки, успокойся и набросай план статеечки в пользу сохранившихся диетточек, которые, оказывается, всегда к нашим услугам даже в часы пик.

В столовой было по-больничному бело, тепло, полупустынно; из репродуктора на стене тихо лилась мелодия в исполнении хорошего эстрадного оркестра. И раздатчица, кроме молочного супа, могла предложить еще и докторскую колбасу.

– Вот видишь, как здесь мило, а ты не хотел сюда, – сказала Надя.

Выйдя из столовой, они направились к автобусной остановке.

– Уж теперь-то уедем, – сказал он.

– Римские каникулы, – вздохнула вдруг Надя.

– Что – римские каникулы? – не понял он.

– Да фильм. Такой замечательный. Я бы с удовольствием еще раз посмотрела.

– И откуда вдруг взялась эта оригинальная мысль? – сыронизировал он.

– А вон щит… какой-то кинотеатр «Луч». Это далеко?

– Нет. Ты хочешь в кино?

– Хочу. Хочу с тобой в кино. Надоело ходить в кино без тебя.

Они повернули в обратную сторону, к кинотеатру «Луч». Но оказалось, что сеанс начался почти полчаса тому назад, а следующий – только через полтора часа, да к тому же это будет уже боевик с «картинками», а не «Римские каникулы».

– Черт знает что, куда ни ткнись – все какие-то препятствия, – разозлился Андрей. – И в кино мы не попа—али, билетов не доста—али, – скучно пропел он, подражая опереточному артисту.

Она засмеялась, ткнулась лбом в его плечо, взяла его под руку:

– Не огорчайся. Идем. Все хорошо.

– Ну да, как же, – забурчал он. – Сегодня ты здесь – завтра тебя уже нет, а у нас так бездарно пролетает время.

– Почему же? У нас есть прекрасная возможность просто погулять. Ты посмотри только, какой чудный вечер. Весенний вечер, Андрюша. Здесь гораздо лучше, чем в душном зале. Идем. Идем, – потянула она его. – Все хорошо. Я хочу погулять по твоему городу, посмотреть на него, запомнить.

И они зашагали вдоль проспекта, волшебно переливающегося вечерними огнями. Сказочным дворцом, сотворенным из янтаря, наполненного солнечным светом, вздымалась впереди легкая громада универмага с раскинувшимися над ним большими ярко-красными неоновыми буквами. Там и тут струилась, мельтешила, полыхала разноцветная реклама. В темной перспективе просторного проспекта, на самом стыке с небом, справа расплывалось, мерцая, рубиновое половодье убегающих к горизонту автомобильных стоп-сигналов, слева жмурилась золотистая россыпь лучистых светлячков. Как квадратноплечие гиганты, вытянулись ровной шеренгой увешанные гирляндами света башни высотных домов… И все это вселяло в сознание какой-то задумчиво- радостный фон, а где-то в глубине души, как эхо, как отзвук далекого праздничного оркестра, торжественно гремела медь труб, выбивали глухо ритм барабаны.

– Погоди-ка, – остановилась вдруг Надя. – А там… ну, у тебя… никто не встретит нас скалкой? Или метлой.

– Не волнуйся, не встретит. Я же сказал…

– Ой, да неужто меня ждал? – озорно глянула она на него.

– Представь себе, – развел руками. – Я, почти убежденный холостяк, сам себе удивляюсь. Ты, одна-единственная из всех, кого я знал и знаю, не хочешь опутать меня замужеством, а я впервые совсем не против. Удивляюсь, удивляюсь.

– А та, с которой я видела тебя на банкете?.. Ну, та самая, жгучая брюнетка…

– Какая брюнетка?.. – вскинул удивленно брови Андрей.

– Ой, он еще делает вид, что не понимает, о ком это я, – укорила она сердито.

Андрей пожал плечами, пытаясь понять, кого она имеет в виду.

– А-а… Наталья, – хлопнул себя ладонью по лбу. – Ну-у, это всего лишь эпизод. Она тебе не конкурентка. – Помолчал. Глянул ей в глаза испытующе. – Так это ты из-за нее, что ли, устроила мне бойкот? Даже на звонки перестала отвечать… – Усмехнулся. – Ушла она от меня. Бросила… Не оправдал я ее надежд. Решила, по-моему, что я олух, не умею жить. Иванушка-дурачок, на котором умные ездят. Однажды шутя вроде так и сказала: все люди, мол, как люди, мебельные гарнитуры, шикарные машины, дачи наживают, а я – одни шишки. Непутевый в общем. А я не стал ее переубеждать.

– Так это насовсем?

– Насовсем.

– Она дура? – удивилась Надя.

– Нет, практичная, – невольно рассмеялся он.

…Они свернули с шумного, яркого проспекта на пересекающую его тихую, скупо освещенную улочку, прошли вглубь квартала к темнеющей коробке невысокого дома с беспорядочно разбросанными на ее фоне изжелта-золотистыми квадратами окон, поднялись на третий этаж.

– Вот моя берлога, – сказал он, открывая дверь и пропуская Надю вперед.

Она сняла пальто, поправила перед зеркалом волосы. Глянула на него, зябко повела плечами:

– В-в-ой! Как я замерзла. Погрей меня, пожалуйста.

Он привлек ее к себе, зарылся лицом в ее волосы, еще чуть пахнущие весенним морозцем, чувствуя каждой клеточкой ее, доверчиво прильнувшую к нему. И мир потерял реальность, и поплыла в пямяти чистая чарующая мелодия, и привиделись голубое небо, голубое море, золотистые дюны, и нежная дева в белых одеждах, собирающая цветы. Как в тот раз, когда он впервые был с ней и услышал волшебную песню, вызывающую сказочные видения. И эта дева была она, и эта песня была ее душа, парящая над землей… «Я придумал ее?.. – медленно плыло в сознании. – Да, да… придумал… Наверное, придумал… Ну и что?.. Ну и пусть… Я хочу, чтоб она была такой… Мне такая нужна… Мне ее… такой… очень не хватает… И пусть будет иллюзия… весь мир иллюзия… И пусть будет тот, кто… умеет это не разрушить… Разрушает грязь, а она чиста… потому что… потому что… ну не знаю… она вызывает эти вот чистые видения…»

На ней было черное платье с тонкой ниткой белых бус на груди. Строгое платье. А сама она источала ласку и доброту. И совсем рядом были ее глаза, мерцавшие, как из глубокого омута, таинственно и хищно. У нее удивительная способность: она умеет глядеть в глаза пристально и долго, так что становится немного не по себе; и целует как-то также: пристально и долго. Она охватывает его шею руками и впивается в его губы долгим, пьянящим поцелуем, увлекая, затягивая в омут страсти… Как колдунья. Как русалка…

– Андрюш, а ты… ни разу не говорил… ты меня любишь? – тихо спросила она и, как показалось ему, даже затаила дыхание в ожидании ответа.

– Неужели ни разу? – искренне удивился он.

– Ну скажи, любишь или так только?..

– Конечно, люблю, иначе зачем бы я…

– А почему любишь? – опять затаила она дыханье.

– Да хотя бы потому, что ты простодырая, и мне с тобой легко. Понимаешь… у меня при тебе душа нараспашку, она отдыхает… Ты возбуждаешь во мне рыцаря, готового защищать тебя… Да еще и красивая. Разве можно такую не любить?

– Правда, что ли? – недоверчиво глянула она на него.

– Правда.

– Ну да, а сам хотел променять меня на Наташку, – укорила она.

– Да что ты, Надя?! Какая еще там… Я же говорил тебе, что это просто недоразумение, это всего лишь…

Она не дала ему договорить, прикрыв его губы ладошкой.

– Знаешь, почему я тебя люблю? – шепнула она, задумчиво перебирая его волосы. —

– Ну, наверно, просто потому, что я умный и красивый, – сказал он тоном самовлюбленного идиота.

– Вовсе нет, – легонько куснула она его мочку уха, понимая, что он шутит. – А просто потому, что ты… ненормальный, – сказала опять шепотом и прыснула, уткнувшись лицом в подушку.

– Вот те на… – удивился он.

Она, приподняв голову, серьезно глянула ему в глаза. Сказала раздумчиво:

– Я вот думаю, Андрюша… знаешь, есть люди – так себе: и неплохие вроде, хорошие даже, но… как бы это… обыкновенные, нормальные. А ты другой… не всякий. Я не верю мужчинам, которые рассчитывают все на сто ходов вперед и не делают глупостей, а тебе верю. Ты – настоящий…

– Альфа-самец! – добавил он, стукнув себя кулаком в грудь.

– Не кощунствуй, – щелкнула она его по лбу. – Я знаю, и тебе бывает больно, трудно, но ты не сдаешься и остаешься самим собой. Вот за это я тебя и люблю. Да нет, не то чтобы за это… Разве можно любить за что-то? Я просто тебя люблю. Люблю в тебе мужчину.

– В общем, она меня за глупости любила, а я ее – за снисхожденье к ним, – сыронизи-ровал он.

– Вот именно, – надавила она ему пальцем на нос. – И не кощунствуй, пожалуйста.

– Прости, молчу, – поймал он губами ее палец.