Читать книгу Первое поле - Александр Зиновьев - Страница 14
Первый день плавания
ОглавлениеНечаянно-негаданно пришла пора дороги дальней.
Проснулся Матвей отдохнувшим, и первое, что показалось странным, – это незнакомый звук рядом с его ухом. Долго вслушивался, не открывая глаз, в полузабытьи и никак не мог сообразить, что это так шумит совсем рядом, и открыл глаза. Во сне он совсем забыл, что уже перебрались на баржу, и что щели на потолке – это люк, и оттуда, где был люк, тонким веером пробивался солнечный свет. Скосив глаза, увидел стену баржи, перевёл глаза на веер. Полюбовался, подумал: «Надо же как, в трюме спал». За стенкой надрывалась река, подёргивая и даже поддёргивая баржу. Полежал, не шевелясь, приходя в себя. Поднял голову, огляделся: все, тихо посапывая, спали. Опустил голову на спальник и начал было мысленно писать домой письмо. Уже несколько раз Матвей замечал, что как будто пишет письмо, только устно, чтобы события запомнились. Полежал, перебирая вчерашнюю суматошную погрузку, и решил подняться на палубу, посмотреть. Матвей вытащил из-под спальника штаны, вылез сам из спальника и оделся. Тельняшка была холодная, как и энцефалитка. Натянул стоящие наготове кеды, завязал шнурки и по железной лесенке, стараясь не шуметь, поднялся по лестнице к люку, приподнял его и тут же увидел девушку из соседней партии. Оглянулся по сторонам и понял, что они уже идут по реке за буксиром. И догадался, почему вода так за стенкой шумела. Берега были далеко. Даша очень романтично стройной берёзкой стояла у соседнего люка и смотрела на реку. Руки в карманах зелёного полевого костюма курточки, под курточкой, виден воротник, была клетчатая ковбойка. Волосы прикрывала голубая косынка. На ногах новенькие кеды. Прохладно. В корму буксира дул несильный, но ровный ветер. И на чистейшем небе разогревалось, едва поднявшись над верхушками сопок на восточном берегу, солнце. Даша стояла ровно, не шевелясь, только голову медленно поворачивала, следя за берегом. Далёкий берег Маи блестел молодыми листочками поросли кустарников и лиственницей. Другой берег был крутой в этом месте, и на самом верху стояли сосны, и даже из кручи торчали корни. Река все эти миллионы лет подтачивает берег, меняет очертания, сбрасывает выросшие деревья, которые лет пятьдесят назад начинали расти метрах в пятидесяти от берега, а сейчас оказались на самом краю. Только там, где к реке выходили скалы, на прижимах, деревья цеплялись корнями непонятно за что (земли-то нет), но стояли кряжистые, обветренные и казались старыми. С невысоких террас в реку наклонялись подмываемые стремительной водой обречённые стволы, и несколько их прямо на глазах упали плашмя в воду, и с баржи был слышен хлопок ствола о воду.
Падающие стволы, поднимая борозду брызг, поворачивались течением вдоль течения, совсем как корабли, и тут же, подхваченные им, неслись с торчащими из воды корнями и комлем, как будто даже быстрее воды. Мая была огромна! Бесконечна! Несоизмерима ни с чем из того, что видел и знал до этой реки Матвей. Мощна, и вся была стихия движения. Матвей вышел на палубу, опустил люк за собой, подошёл к Даше и кивком головы поздоровался. Когда Матвей подошёл к Даше, то внизу в открытом люке увидел гитару-семиструнку, лежащую на спальнике. Подумал, она пела. Девушка была немногим ниже Матвея, с ясным утренним светлым лицом, внимательными в густых ресницах карими глазами смотрела на реку. Стояли молча, интуитивно чувствуя, что любое слово испортит это чистое утро на реке. Но стоять и долго молчать Матвею показалось неудобным, и он произнёс первое, что пришло на ум:
– Как спалось в трюме?
И услышал:
– Как подкошенная. Вчера немного посидели, попели, пока язык не стал заплетаться.
– А я совсем без сил упал, – ответил Матвей. – Только что слышал, как вы пели. Под вашу ковбойку и заснул. – Подумал, что ещё сказать. – Как песня подходит под вот этот пейзаж, реку! Красота-то какая.
Матвей невольно провёл рукой полукруг перед собой.
– Я впервые вот так, на такой реке. Завораживает. – Помолчали.
– Учил географию и представить себе не мог, в голову не приходило, что сибирские реки такие… – Матвей поискал слово. – …яростные, неохватные.
Ещё помолчали. Даша – это было хорошо видно по её лицу – тоже была заворожена рекой, всем, что так красиво раскрывалось перед их юностью.
Матвей через минуту-другую добавил:
– У меня по географии всегда пятёрки! – Подумал о школе, договорил: – Единственный предмет, по которому всегда только пятёрки.
– Вот поэтому ты и здесь, на реке, – не поворачивая к Матвею головы, произнесла Даша и через миг-другой продолжила: – Не девчачье как будто это дело, геология, но пока молодая, не замужем… это моё. Надышаться не могу.
Матвей слушал и пробовал ощутить, приблизить к себе эту фразу про «не девчачье это дело». По книгам он знал, что девушки тоже работают геологами, но по своему возрасту ещё был очень далёк от настоящего понимания этой стороны жизни женщин.
– Даша, а у тебя родители тоже геологи? – спросил Матвей.
Даша не сразу ответила, даже как-то губы сжала, как будто что-то нехорошее вспомнилось.
– Да нет, не геологи. Не обязательно же по стопам. Мама в издательстве. Корректор. Говорят, самая древняя профессия. А папа… – Даша и слово «папа» произнесла как-то незнакомо, и уж совсем долго молчала. Так долго, что Матвей подумал, что забыла. Но Даша не забыла. – Я в сорок втором родилась, двадцать девятого марта, а папы уже не было. Мне потом мама рассказала. Он у меня в секретном институте работал. На фронт не брали: специалист. Но упросил. Их тогда пол-отдела ушли на фронт. Вот. Я родилась, а его и не стало. Так что мне и за него надо стараться.
В это время сзади с грохотом, а ведь далеко, в воду упал большой ствол… Даша и Матвей обернулись и увидели трагическую картину гибели красивого дерева, которое ещё изо всех сил цеплялось корнями за землю, но силы его не хватило, и ствол его поворачивало течением, выкручивая ему из земли корни, и, выдернув, понесло вместе с водой, с торчащими вверх двумя высокими, только что живущими, питающимися соками земли корнями, чтобы измочалить его на перекатах, лишить корней и где-нибудь через двести километров выбросить на повороте на берег.
Не отрываясь смотрели коллеги на это в общем природное, на эту весеннюю силу реки. Конечно, сочувствовали, понимая, что это выше их сил и желаний. Матвей мысленно чертыхнулся, но поделился тем, что утром пережил, проснувшись:
– Сейчас проснулся. Ещё глаза не открыл. Лежу, слышу, шумит. А что никак не соображу. И шумит почему-то прямо в сантиметрах от уха. Вчера набегались, и совсем забыл, что перебрались из дома. Слушаю, слушаю. И понимаю, что как будто вода шумит. Но откуда в доме вода? Откуда? Так и не догадался, пока глаз не открыл. А это мы, оказывается, плывём, это я в трюме. И вода – это за бортом. – Замолчал и через минуту: – Песню вашу, как вы пели, вспомнил.
Буксир дымил трубой (дым теперь, после поворота, уносился ветром вбок), упирался и тянул за туго натянутые два троса баржи. На медленно проплывающих берегах открывались поляны болот, марей, сопки, уходящие вверх, поросшие лиственницей. Вода в реке поутру была густой, какого-то глубинно-глубокого сине-коричневого цвета, если такой цвет вообще мог существовать в природе! Ветер выдувал из реки брызги, огибал усы волн от буксира. Всё вокруг жило и спешило жить своими законами, не очень обращая внимание на Дашу и Матвея.
Постепенно народ просыпался. Заходили, заговорили, потянуло дымом, запахло кашей. Первый, с ясным небом, с лёгкими и совсем белыми облаками, рассыпанными по небу, день начался.
Шли против течения трудно. Рабочие партий и геологи отоспались, по большей части сидели кто где и смотрели на берега, на воду, на не меняющееся высокое небо. От неожиданного безделья появились разговоры на разные темы, взрывами хохот, когда кто-то вспоминал анекдот, вечером песни. За все дни только один посёлок проплыл мимо них. На берегу стояли люди и махали им руками. От берега отвалил катер, по дуге зашёл против течения и подвалил бортом к «Магнию». С борта «Магния» им сбросили два ящика и какой-то мешок. Потом услышали – почта. Катерок красиво, с поворотом на левый бок отвалил, и забирая против течения, вернулся в посёлок. Три человека в катере махали руками всем на баржах, улыбались. Все, кто в это время были на палубах, в ответ так же приветливо отвечали и катеру, и людям удаляющегося посёлка. Было видно, как катер причалил к берегу, как его окружили ожидающие на берегу люди. Подошедший Анатолий с завистью в голосе проговорил:
– Вот же, и тут живут люди! Это же надо же… Полное ощущение, что самая настоящая жизнь вот здесь! И не в городе, а вот тут, где десять домиков. А им почта.
Действительно, пока они плыли, сложилось совершенно понятное для ума понимание, что это дикий край, что, кроме деревьев да кустов, птиц и прочих марей, быть и тем более жить тут ничего не может. Посёлок, ещё меньший, чем Нелькан, удалялся, собираясь в точку. Точку на берегу реки и в точку на карте нашей необъятной Родины.
По Мае надо было добраться до устья реки Ингили, которая впадает в Маю слева по ходу; далее вверх, уже по Ингили, против течения до места, где и начнётся первое в жизни ребят и настоящее геологическое поле. И осталось до этого дня совсем немного! Неожиданно для наших геологов рано утром буксир стал приставать левым бортом к берегу у ещё одного посёлка. Оказывается, надо было забрать на баржу арендованных у совхоза лошадей. С лошадьми к ним поступил на работу каюр. Им оказался сухонький мужчина лет за сорок, Илья. Пока «Магний» приставал, на берег, похоже, высыпали все жители села. Часть посельчан была одета в незнакомые выгоревшие, совсем поношенные меховые одёжки. Как будто зима. Но большинство просто в привычных, но тоже поношенных пиджаках, рубашках, брюках и в резиновых сапогах! Мужчины и мальчишки, если рубахи навыпуск, подпоясаны ремнями. Лица смуглые, глаза еле видно. У женщин и девочек по две чёрных, ну просто смоляных косы.
Детей стайка стояла, не мешая взрослым, и с любопытством смотрела на происходящее. Буксир заякорили, для чего на берег был сброшен канат. Несколько человек под команды капитана сумели закрепить его на берегу, со второй баржи на берег сбросили широкие (пока плыли, сколотили из толстых досок) сходни с перилами по бокам. Как только сходни закрепили, из посёлка повели пять лошадок, среди которых выделялся высокий серый с пятнами жеребец. На берег их привели под уздцы конюхи, где все они и остановились, ожидая погрузки. Лошади вели себя спокойно, но, когда первую из них подвели, чтобы конюх с ней поднялся по трапу, начался концерт. Что ей не понравилось, чего забоялась, совершенно непонятно, но первая же коричневая лошадка упёрлась копытами в доски и совершенно отказывалась идти за держащим узду конюхом-проводником. Конюх отступил, поговорил с ней, даже круг сделал по берегу, но только к трапу подошли – сразу стоп. Стали совещаться и решили: раз не желают по-человечески, то затаскивать их силой. Несколько человек из местных вызвались помогать заталкивать, совсем как застрявшую в грязи машину. Минут через тридцать под спокойными взглядами других лошадей и дико косящей налитыми страхом глазами на действия людей первой лошадки она, уже успокоившаяся, прошла по палубе баржи за проводником к стойке, специально для лошадей изготовленной, где и была привязана. Буквально все геологи высыпали наблюдать погрузку и дружно сочувствовали лошадям. Когда первую лошадку затолкали, Толик буркнул:
– Ну, может, пример будет заразительным и остальные сами потянутся.
Но пример оказался никаким. Следующую лошадь под её ужасные муки, выраженные в глазах, так же почти вносили на баржу маленького роста мужчины колхоза. Каждая лошадь как могла сопротивлялась подъёму на палубу. Были слышны рассуждения, что надо было насыпать гору земли, чтобы лошади шли по ровному трапу, а не карабкались вверх.
– Да куда уж насыпать, что им, тут ночевать? – раздавалось в ответ. Но одно хорошо – что ни одна лошадка никого не лягнула. Наши рабочие недоумённо поглядывали на все эти действия, на шум и возгласы «как же поступать?». И отчего это лошади пугаются? Даже шутили, что это они баржи никогда не видели. Или геологов. Якуты, как муравьи, обступали следующую лошадку и почти на весу вносили их на металл баржи. Труднее оказалось красавца Казбека заманить. Такое имя было у этого серого, почти в яблоках, высокого, ещё выше, чем издали казался, коня. Он был явно сильнее всех лошадок и тоже ни в какую не хотел подниматься по трапу. И было совершенно странно видеть, как быстро лошади переставали нервничать, дико косить глазами, всхрапывать. Привязанные, они пофыркивали, очевидно делясь пережитым, переступали копытами, и одна из лошадок насыпала на палубу катяшек. Не с первого раза, но и Казбек оказался у коновязи, только криков было больше. Следом на палубу затащили большую копну сена, притащили пятидесятилитровую алюминиевую кастрюлю – поить лошадей, налили в неё забортной воды. Казбек первым сообразил и аккуратно, вытянув к воде губы, с минуту цедил сквозь них влагу. Управились только к обеду. И всё это время жители совхоза и стайка детей находились на берегу и смотрели во все глаза. Матвей и Толик точно так же переживали все эти события, сердечно жалея испуганных лошадей, любуясь, наблюдая за людьми на берегу, и переговаривались. Последней по сходням забежала собака, бело-рыжая лайка с хвостом кренделем, по имени – позже познакомились и подружились – Кучум. Быстро нашла Илью и села рядом. Вдоволь напереживавшись, Матвей, естественно, не мог предположить, как скоро ему предстоит настоящее с ними знакомство, с их нравом и их удивительным пофигизмом в отношении целей и задач геологоразведочной партии номер двенадцать Третьей аэрогеологический экспедиции Министерства геологии СССР!
Но загрузка свершилась, и вскоре буксир с прекрасным именем «Магний» запустил на всю катушку свой дизель, чтобы оторваться от берега. Опять же естественно, что ребята наши, молодые работяги, начинающие геологи, гордые восьмиклассники, москвичи, совершенно не знали и не думали о том, как это по таким сибирским рекам водить буксиры. Что капитан даже такого скромных размеров буксира наделён всей полнотой власти в походе над всеми: над своей командой, над всеми на баржах – ну кроме лошадей. Что он самым замечательным образом знает всё об этой и ещё множестве рек бассейна. Знает все фарватеры, все перекаты, все стремнины и прижимы. Да, у него на столе в рубке лежит книга «Лоция», но точно такая же и ещё лучше находится у него в голове, в памяти многих лет работы на реках, когда он начинал матросом, затем, отучившись, стал старшим помощником капитана и вот уже пятнадцать лет сам ходит капитаном.
Меж тем караван, настоявшись у берега, с трудом набирал ход. Всё дальше и дальше уходил берег с машущими им вслед якутами, с этой длинной сценой погрузки лошадей и с их глазами, в которых читался только ужас. Которые сейчас спокойно жуют сено и не ломают свои лошадиные головы о том, что будет завтра.
А на следующий день потянуло по реке дымом. Стали слышны фразы: «Тайга горит». А в четыре часа, повернув по руслу, справа по ходу увидели и сам огонь. Горело на берегу и как будто совсем недавно загорелось. Но дым стоял такой чёрный, и его было так много, что он заполнял всю реку. Буксир напротив пожара сбавил ход и, подрабатывая двигателем, остановился, сбросил оба якоря. Спустили с буксира катер. Катер пристал к барже, и Гаев выбрал, кому плыть на тушение, а Кучуму, который тут же хотел первым спрыгнуть, объяснил, что это не его дело, назвал, как опытных, Сыроежкина, Толстокулакова и, глядя в умоляющие глаза Матвея, кивнул ему: «Давай». Матвей обрадовался, как будто в цирк пригласили, и последним спрыгнул в катер. Им передали вёдра и топоры, и катер где-то в глубине своего скромного трюма глухо взревел двигателем и пошёл к берегу. Убавив ход, уткнулся носом в песок с подветренной стороны от пожарища. Горело метров пятьдесят леса, и огонь особо не забирал вглубь тайги, а шёл по низам вдоль берега, не поднимаясь вверх по стволам. И ветра как такового не было, но разница температур гнала пламя со ствола на ствол, хотя внизу кроме прошлогодней травы и гореть-то нечему. Оценив пожар, быстро нарубили подходящих веток и стали ими загонять огонь из лесу к реке. Было жарко, но не страшно. Огонь поддавался хлёстким ударам, где можно, его затаптывали сапогами, срубили пару голых, усохших листвянок, по которым огонь пошёл к вершинам. И как-то так получилось, что хотя и взмокнув от жары, но через час справились. Походили с вёдрами по пожарищу в поисках очажков. Три нашли и залили. После вышли на берег отдышаться и покурить, обсуждая дружную работу. Матвей обратил внимание, как огонь, как будто кто-то живой, быстро перемётывается, перелетает с тростиночки на тростиночку, с куста на куст. Без всякого труда, совсем как синицы, и у огня в этом лесу есть очень важное дело. Сев в катер и отвалив от берега, пожарная команда переглянулась от удовольствия речной прохлады, ударившей им в лица. Тушивший огонь вместе со всеми Гаев весело произнёс: